СИМФЕРОПОЛЬ. Памяти Марины Ивановны Цветаевой

09.10.2012 Церковь и СМИ

 8 октября — 120 лет со дня рождения Марины Цветаевой (1892–1941) — русской поэтессы, прозаика, переводчика, одного из крупнейших поэтов ХХ века.

Марина Ивановна Цветаева неоднократно бывала в Крыму. Впервые, по свидетельству сестры поэтессы, А. И. Цветаевой, — в 1905 году в Ялте вместе с матерью, страдавшей туберкулёзом. Жили Цветаевы на даче Е. Я. Елпатьевского. Спустя шесть лет, летом 1911 года, Марина Цветаева живёт в Гурзуфе, откуда переезжает в Коктебель, где гостит в доме поэта М. А. Волошина, с которым она познакомилась в 1910 году в Москве после выхода своей первой книги «Вечерний альбом». В Коктебеле, где прошли самые счастливые годы её жизни, Цветаева познакомилась с Сергеем Эфроном, который стал её мужем. В 1913 году Цветаева вновь в Крыму, в Феодосии. По словам Ариадны Эфрон, дочери поэтессы, «тот Крым она искала везде и всюду — всю жизнь…»

Лев Писарев

Марина Цветаева

Слово в защиту поэта

Для многих православных людей, искренне любящих русскую словесность, в наши дни появилась возможность ознакомиться практически со всем наследием русских писателей и поэтов, в советское время недоступным. Это событие совпало по времени с обращением к православной вере большого количества русских людей. У многих из вновь пришедших в Церковь взгляд на прежние свои привязанности, в частности литературные, изменился или меняется. Не в последнюю очередь на этот процесс влияют мнения православных публицистов и литературоведов, высказываемые в печати и на радио.

Творческое наследие М. И. Цветаевой было систематизировано и открыто для широкого читателя в самом конце ХХ века и не было обойдено вниманием православных литературоведов (см., например: Дунаев М. М. Православие и русская литература. В 6-ти частях, Ч. VI. — М.: Христианская литература, 2000. — 896 с. Глава, посвящённая М. И. Цветаевой, — сс. 483–511). Можно смело сказать, что после таких рассуждений о поэзии Цветаевой многие православные люди утвердились во мнении, что её творчество неприемлемо для верующего человека, что «её грех перед Богом — безмерен», что «существо поэзии Цветаевой: служение тьме, пустоте». Список негативных высказываний можно было бы продолжить.

Такое восприятие творчества М. И. Цветаевой вызывает у нас немало возражений.

Человеку, хотя бы немного понимающему, что есть Бог, а что — его противник, трудно будет обмануться на счёт сил, которые зачастую движут поэзию Цветаевой — «страстей, стихий». Он вряд ли в этом пойдёт по стопам её духовного опыта. Скорее, осознав природу этих сил, он испытает чувство острой жалости к душе поэта, подпадающей под их власть.

Если только мы подойдём к восприятию её творчества с готовностью понять и простить душу ближнего, а не с готовностью побить камнями, мы увидим те редкостные душевные качества Цветаевой, которые будут близки православному читателю. В этом случае главный урок, который мы сможем извлечь из восприятия поэзии Цветаевой, будет не отрицание её творчества как служения «бесам страстей своих», а сочувствие к ближнему, страдающему от удалённости от Творца (пусть и не осознанной им вполне).

И когда мы рассматриваем цветаевскую поэзию, нам также следует учитывать важные специфические свойства, присущие большим творческим личностям. Великим поэтам вместе с даром творить стихи, вероятно, даётся особая тонкость душевной организации, особая подверженность наитию неких сил, рождающих вдохновение (Цветаева их называет «стихии»). Помимо этого им даётся способность тонко улавливать суть вещей и выражать её в слове, способность видеть душу другого человека, понимать её и любить, позволяя сбыться в стихах. «Любить — видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители», — записала Цветаева в своём дневнике в 1918 г.

Но именно за такими необыкновенными душами поэтов, как за драгоценными жемчужинами, ведёт охоту завистливый противник Бога в первую очередь, искушая человека самим искусством.

В нашем мире, все больше разделяющемся на людей, устремлённых к быту и людей, стремящихся к бытию (Богу), кому как не христианам, понимающим душу как категорию бытия, возможно обратиться с пониманием к душе другого человека. Именно таким, на наш взгляд, должен быть подход к исследованию поэзии Цветаевой, каждое стихотворение которой было страничкой в книге жизни её души: «Моя поэзия — лирический дневник».

Читая поэзию Марины Цветаевой как лирический дневник жизни её души, мы не сможем не заметить большого количества его «страничек» — стихотворений, без рассмотрения которых совершенно невозможно какое-либо объективное суждение ни о её творчестве ни о её личности.

Прежде всего — это стихотворения 1917–1920 гг., объединённые ею в книгу стихов «Лебединый стан». Тематически к ней можно было бы присоединить ещё многие, созданные после 1921 г. произведения («Конечно — я могла бы включить в него всю РАЗЛУКУ, всего ГЕОРГИЯ, и вообще добрую четверть РЕМЕСЛА — и наверное ещё есть…» — записала она в 1938 г.).

Для нас эти стихотворения ценны тем, что в России тех лет Цветаева стала одной из немногих, ведших фактически поэтическую летопись Белого движения. В основном, стихотворения о гражданской войне рождались у русских поэтов после войны — в эмиграции, как отзвук, как плод осмысления. Цветаева же находилась на захваченной большевиками территории, и без боязни выполняла свой долг песнопевца русских воинов, духовно находясь с теми, кто сражался против взбунтовавшейся красной стихии, пожиравшей Россию. При этом она описывала события объективно, без ненависти к «простому» народу, что удалось в те годы, пожалуй, только её другу — Максимилиану Волошину.

Стихотворения, начинающие книгу «Лебединый стан», отражают постепенное изменение тональности лирики Цветаевой. Рубежным в изменении её поэтического голоса стал Октябрь 1917 года, когда её муж, С. Я. Эфрон, после участия в октябрьских боях, отбыл на Дон, где формировалась добровольческая армия.

С нарастанием трагизма событий в России, в её поэзию входят произведения, единственной темой которых становится борьба белого движения, добровольцев, олицетворявших для Цветаевой верность долгу, присяге, чести.

Вместе с тем, образы, характерные для стихотворений, предшествовавших 1917 году (они, в основном, составили книги стихов «Версты I» и «Версты II») постепенно уходят. Стихия любовной страсти, определявшая звучание её поэзии в предреволюционные годы, постепенно ослабевает (не исчезая, правда, совсем). Но даже когда появляются в этот период стихотворения, в которых слышен отголосок «Вёрст I», определяющим началом в них будет отделение Цветаевой себя от прежде захватывавшей её стихии страсти и любовного авантюризма. Теперь стихия будет сковываться чувством долга, чести и верности. Можно смело сказать, что душа поэта в этот период делает шаг к своему Творцу, оставляя путь врага.

На примере книги стихов «Лебединый стан» мы можем увидеть, что Цветаева не была этически индифферентна к своим произведениям — все, что не соответствовало её идеальному представлению о Белом деле, было ею отсечено и не включено в книгу «Лебединый стан». Здесь необходимо заметить, что создавая книги стихов, объединяя в них отдельные стихотворения, поэт подводит итог пройденному его душой пути, выделяя главное.

Книга стихов «Лебединый стан» — летопись шаг за шагом разыгрывавшейся российской трагедии, втягивания страны в водоворот красной стихии и братоубийства. Первые её стихотворения передают предчувствия поэта надвигающейся всеобщей беды, а также посвящены они отречению Царя от престола. Провидчески отмечено в первом стихотворении книги 1917 г. отсутствие творческого начала у революционной стихии и её гибельность для всего светлого, высокого и святого. Каков родоначальник этой стихии, такова и её природа:

Нету лиц у них и нет имен, —

Песен нету!

Везде в книге «Лебединый стан» даты написания стихотворений даны по старому стилю — Цветаева до самой смерти различала «русский» и «советский» календарь. После некоторых дат стоят уточнения: «первый день Пасхи», «третий день Пасхи», «Троицын день», «Сергиев день», «день Иоанна Богослова». И это — не этнография, не игра. Эти стихотворения, в отличие от многих игр и эпатажа её Музы прежних лет, были словами, сказанными с душевной болью.

Так, первым днём Пасхи 1917 года помечено стихотворение «Царю — на Пасху». Оно стало первым в чреде произведений Марины Цветаевой, посвящённых русскому Царю и его семье. Отречение Николая II Цветаевой не было понято и принято. Даже лишённый престола, он оставался для неё царём, над которым суд людской не властен:

Ваши судьи —

Гроза и вал!

Царь! Не люди —

Вас Бог взыскал…

Но в то же время у Цветаевой было понимание, что трон у царя именно отнят, что дальнейшая его судьба — «котомка», и доминирующими чувствами этого стихотворения являются жалость и сострадание. Стихотворение «Царю — на Пасху» создавалось в те дни, когда большинство русской творческой интеллигенции умилялось «бескровности» совершенного переворота и грядущей свободе.

Тогда же, на третий день Пасхи 1917 года, появилось стихотворение — призыв к молитве «За Отрока — за Голубя — за Сына, / За царевича младого Алексия…», исполненное щемящей нежности к «царскосельскому ягнёнку — Алексию» и верой в то, что крестьянская Россия, «ласковая матерь», не допустит свершиться злу по отношению к нему.

Следующее стихотворение, «Чуть светает…» — о молитве. «Подпольная» Москва, «малые мира сего», не принимаемые миром в расчёт: старухи, малые дети, воры (кающиеся разбойники), — молятся «За живот, За здравие / Раба Божьего — Николая». Они — в этот час самые верные ходатаи перед Богом за своего Царя, на них во время Божественной Литургии сходит Дух, их молитва — самая сильная, их свечи — самые драгоценные, купленные на

Гроши нищие,

Гроши острожные,

Потом и кровью добытые

Гроши вдовьи,

Про черный день

Да на помин души

Отложенные.

Почему — «подпольная» Москва? Потому, наверное, что Москва сильных, Москва революционная, не молится о своём Государе. Здесь молящиеся христиане — контр-революционное подполье. О такой Москве мы можем найти строки в дневниковой прозе Цветаевой тех лет («Воин Христов»).

Заметим, в этой связи, что для того, чтобы наиболее полно понять то или иное стихотворение Цветаевой, его необходимо рассматривать в контексте всего её творчества данного периода, в связи с её прозой, дневниками, письмами — все созданное ею позволяет составить целостную картину жизни души поэта.

Одновременно с созданием стихотворений книги «Лебединый стан», в 1917–1918 гг. Цветаева делает дневниковые записи. В них мы можем найти ценнейшие для нас свидетельства о событиях тех лет и отношение поэта к ним. Среди её дневниковой прозы особенно выделяются: «Октябрь в вагоне», «Вольный проезд», «Расстрел царя» и «Воин Христов».

Для понимания духа лирики часто бывает очень важно определить её направленность, в частности, с помощью установления адресата. Это не только помогает нам расширить границы нашего восприятия смысла произведения, но и более полно представить себе внутренний мир поэта.

Адресатами «Лебединого стана», определяющими лирическое движение книги, становятся: Бог, Царь, Церковь, православная Россия, добровольцы как её часть, Москва как самый дорогой поэту город, близкие поэту люди. Обращение к ним не ограничивается одной только книгой «Лебединый стан», существует много стихотворений, не включённых в неё, но близких к ней по своим образам и мотивам. И в дальнейшем в своём творчестве Цветаева будет неоднократно обращаться к теме Белой России, особенно в книге «Ремесло», а также поэмах.

Но главным героем, «Ангелом и Воином», «Белым лебедем», олицетворявшим Белое воинство, был её муж — С. Я. Эфрон. Ему предпослано стихотворение, послужившее эпиграфом к «Лебединому стану»: «На кортике своем: Марина…». В верности и соратничестве ему видит Марина Цветаева свой долг.

Если муж — Белый Воин, сражающийся за Отчизну, то и жена его — воин, верный присяге, долгу и чести. Даже в облике Цветаевой тех лет отмечалась особая подтянутость, «стальная выправка хребта», она была подпоясана юнкерским ремнём, через плечо — офицерская сумка мужа, «снять которую сочла бы изменой и которую сняла только на третий день по приезде (в 1922 году) в Берлин» — так она и выступала перед аудиторией в красной Москве с чтением своих белогвардейских стихов, ставя перед собой цель: «исполнения здесь, в Москве 1921 г. долга чести».

Соратничество Цветаевой Белому делу в противостоянии духу сатанинского разрушения России имеет духовный смысл. Активное неприятие дел зла, выраженное ею в поэтическом слове с вполне христианских позиций, является актом духовной борьбы. Чтобы понять это, нужно знать специфику жизни души Цветаевой, которая вся протекала в словесном творчестве. Именно в этой духовной борьбе её поэзия приближается к своему высшему назначению — служению Богу.

Цветаевой была тонко осмыслена суть борьбы, выраженная в словах апостола Павла: «Наша брань не против крови и плоти, но против начальств. Против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных…» (Еф. 6. 12). В разыгрывающейся трагедии гражданской войны она смогла увидеть не просто противостояние слоёв русского общества, но борьбу духовных начал, нашедшую выражение в противопоставлении греха — чистоте, Содома — праведнику, предательства — верности, низости — чести.

Против традиционных христианских ценностей, которые защищает Белая гвардия, поднялась разрушительная в своей антидуховности революционная стихия, воплотившая в себе греховные начала. В одном из стихотворений «Лебединого стана» имя этой стихии определено чётко — Антихрист. Дух её — во всеобщем вовлечении во грех иудиного предательства, разрыве всех уз — уз чести, верности, веры, семейных уз:

Рыжим татарином

рыщет вольность,

С прахом равняя алтарь и трон.

Над пепелищами рёв застольный

Беглых солдат и неверных жён.

Очень важно противопоставление в книге «Лебединый стан» белого и чёрного цветов. Слово «белизна», являющееся свойством Белой гвардии, вмещает в себя богатый смысловой пласт, относящийся к духовному началу, противостоящему злу — черни — Антихристу. Наиболее полно это противопоставление выражено в стихотворении «Белизна — угроза Черноте…»:

Белизна — угроза Черноте.

Белый храм грозит гробам и грому.

Бледный праведник грозит Содому

Не мечом — а лилией в щите!

Белизна! Нерукотворный круг!

Чан крестильный! Вещие седины!..

Широкий разгул русской вольницы, вовлечённой в революционную стихию, приводит к торжеству черни (не равной в поэтическом сознании Цветаевой заблудшему русскому народу), на совести которой все революционные ужасы: святотатства, стойла в соборах, попрание могил и памяти предков, убийства и дух блуда — своеобразная сатанинская чёрная месса.

Если начало революции в стихотворении «Из строгого, стройного храма…» (26 мая 1917 г.) было описано:

Свершается страшная спевка, —

Обедня ещё впереди! —

Свобода! — Гулящая девка

На шалой солдатской груди!

То уже через год, в 1918 году, характеристики революционной стихии уточняются: «Мракобесие. — Смерч. — Содом».

Необычайным по силе оценки происходящего является стихотворение «Кровных коней запрягайте в дровни!..» (9 марта 1918 г.), которым восхищались люди даже из противного белым лагеря. В очерке «Вольный проезд» есть свидетельство Цветаевой о том, как воспринял его заблудший русский человек, находящийся в разбойничьем реквизиционном отряде, воплотившийся цветаевский Стенька Разин:

«Говорю ему стихи: «Царю на Пасху», «Кровных коней…»

— Это какой же человек писал! Не из простых, чай? А раскат-то какой! Аккурат как громом перекатило! — …Пойла — стойла… А здорово ж ему бы нагорело за стойла за эти! А я полагаю не в памяти писано, а? Убили отца, убили мать, убили братьев, убили сестёр, — вот он и записа-ал! С хорошей жизни так не запишешь!»

Нет, не являлся простой заблудший русский человек для Цветаевой чернью (об этом есть дополнительное свидетельство в её дневниках). Чернь показана ею, в частности в очерке «Вольный проезд» — жиреющая на братоубийственной беде русского народа.

Стихи «Лебединого стана» пронизаны чувством страдания за Родину — не только за гибнущую Белую Россию, за Царя, за добровольцев, за попираемое благородство прежних поколений, но мы видим в них и последующих за «Лебединым станом» стихами и благородное сострадание к павшему врагу, и материнскую жалость к погибающим русским людям, сражающимся на стороне большевиков. Поэт Марина Цветаева — всегда на стороне поверженного, её жалость и милосердие всегда сильнее ненависти и гордости.

Когда белогвардейские войска под командованием генерала Мамонтова подходили к Москве, на 1-ю годовщину Октября, и, как многим тогда казалось, должны были покончить с большевиками, Цветаева написала стихотворение, призывающее к прощению бунтовщика Стеньки Разина, олицетворявшего собой разгулявшуюся стихию народной вольницы:

Царь и Бог!

Простите малым —

Слабым — глупым — грешным — шалым,

В страшную воронку втянутым,

Обольщённым и обманутым, —

Царь и Бог! Жестокой казнию

Не казните Стеньку Разина!

Одно из завершающих стихотворений «Лебединого стана» («Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь…») описывает земное противоборство, в котором столкнулись люди одной плоти и крови, как величайшую национальную трагедию — братоубийственную бойню сыновей одной матери — Руси, для которой цвет их не важен:

Белый был — красным стал:

Кровь обагрила.

Красным был — белый стал:

Смерть побелила.

Да и сам мечтанный песенный Стенька Разин — красный разбойник из очерка «Вольный проезд», олицетворение «в страшную воронку втянутого» русского человека, имеющий два Георгия за спасение полкового знамени, служивший в полку Наследника, определённо вызывает сочувствие и сожаление. Не потерявший своих лучших качеств, сбившийся с пути, он вспоминает о Царевиче:

— Выходит он из вагона: худенький, хорошенький, и жалобным таким голоском: «А куда мне сейчас можно будет пойти?» — Вас автомобиль ждёт, Ваше высочество. Многие солдаты плакали.

Запись сделана Цветаевой в 1918 году. Как не вспомнить здесь её слова о «крестьянской России» из стихотворения «За Отрока — за Голубя — за Сына…», ещё раз подтверждающие мысль о пророческом служении поэта — не крестьянская Россия убивала царя и его семью.

В последнее десятилетие своей жизни и творчества, в «Поэме о Царской Семье», Цветаева вложит в уста русской царицы Александры Феодоровны слова, созвучные настроению цветаевских строк о заблудшем народе:

Вот — двое. В могучих руках — караваи.

Проходят, кивают. И я им киваю. Россия!

Не ими загублена — эти

Большие, святые, невинные дети,

Обманутые болтунами столицы.

Какие открытые славные лица

Отечественные. Глаза — нашей Ани!..

Не плачу. Боюсь замочить вышиванье, —

Зелёные ветки, Анютины глазки —

Для Матери здешней тружусь Абалакской —

Да смилостивится… С приветом и с хлебом

Давно уже скрылись, а всё ещё следом

Киваю… (И слезы на пяльцы, и слезы на пальцы,

И слезы на кольца!..) О, Господи, сколько!

Доколе — сколько?.. О, Господи, сжалься

Над малыми сими! Прости яко — вору…

     Сестре Серафиме — сестра Феодора.

Примечательно, что в этом отрывке Цветаевой были использованы подлинные письма Царицы к её фрейлине Анне Александровне Вырубовой, опубликованные в 1922 году в книге «Страницы из моей жизни. А. А. Танеевой (Вырубовой)».

«Поэма о Царской Семье» заслуживает особого внимания. Будучи эпическим произведением, она отражает иной уровень осмысления действительности по сравнению с предшествующими лирическими поэмами. Она очень сильно отличается от них не только по тематике, но и по языку (примерно в это же время происходят изменения и в лирическом голосе Цветаевой).

Начало работы над поэмой относится, вероятно, к 1929 году, а последние уцелевшие записи — к весне 1936 года. До нас дошли лишь фрагменты произведения — сам текст поэмы и черновики погибли в одном из зарубежных архивов в годы войны.

Возможно, поэма появилась как ответ на кощунственное стихотворение В. Маяковского «Император», созданное им в 1928 году — реакция поэта на это зло была скорой. Но к созданию «Поэмы о Царской Семье» Цветаева шла долго, с 1917 года, со своего первого стихотворения «Царю — на Пасху». Она собирала материал, тщательно изучала все обстоятельства жизни Царской семьи после отречения царя от престола, читала письма императрицы, опрашивала свидетелей их жизни.

Так, в 1922 году писатель Андрей Белый, посетив её в комнате пансиона, где тогда жила семья Цветаевой, «стола не увидел, ибо весь он был покрыт фотографиями Царской Семьи: Наследник всех возрастов, четырёх Великих княжон, различно сгруппированных, как цветы в дворцовых вазах, матери, отца».

В жизни М. И. Цветаевой была единственная встреча с Государем — на открытии Музея изящных искусств имени Александра III, основанного её отцом, Иваном Владимировичем Цветаевым, профессором, сыном сельского священника. Она даёт описание этой встречи в 1933 г. в очерке «Открытие музея»:

«Красная дорожка — одна, и ясно, что по ней сейчас пройдёт, пройдёт…

Бодрым ровным скорым шагом, с добрым радостным выражением больших голубых глаз, вот-вот готовых рассмеяться, и вдруг — взгляд — прямо на меня, в мои. В эту секунду я эти глаза видела: не просто голубые, а совершенно прозрачные, чистые, льдистые, совершенно детские…

…За государем — ни наследника, ни государыни нет:

Сонм белых девочек… Раз, два, четыре…

Сонм белых девочек? Да нет — в эфире

Сонм белых бабочек? Прелестный сонм

Великих маленьких княжон…

Нам неизвестно, какова в точности была вся поэма, мы знаем только её план. Но даже в дошедших до нас отрывках № 4 и № 5, посвящённых русской Царице, невозможно не увидеть чувства любви и сострадания к Царственным Мученикам, ведшего поэта в работе над произведением. В 1930 году в одном из писем Марина Цветаева сказала о том, почему она работает над поэмой: «Для потомства? Нет. Для очистки совести… из любящих только я смогу. Потому и должна».

Об осознании меры своей ответственности в работе над этой темой, она сказала в 1931 году в интервью корреспондентке газеты «Возрождение» Н. Городецкой: «Беру именно семью, а фон — стихия. Громадная работа. Все нужно знать, что написано. А написать нужно — раз навсегда, либо вовсе не браться. В России есть люди, которые справились бы с такой темой, но тема не их, они её любить не могут: если бы любили, там бы не жили. Так что я чувствую это на себе, как долг».

Через любовь и сострадание Цветаевой была осознана суть подвига Царственных Мучеников как искупительной жертвы за весь русский народ. Высшее христианское благородство, увиденное ею в житии Царской семьи, было отражено в словах царицы, в последнем уцелевшем отрывке поэмы, передающей её молитву за Россию:

За родину — твою — Мою…

От мхов сибирских

По кипарисы Крыма:

За каждого злобивца —

И все-таки любимца…

Тому, кто на Горе —

Молитва на коре…

Стояла та берёза —

России на краю.

За тын, за плен, за слезы —

За все благодарю.

А если мало — плену,

А если много — тыну…

Сам назови мне цену…

А если скажешь: сына…

Под кончиком пера

Коробится кора…

Стояла та Россия —

Обрыва на краю.

И если скажешь — Сына… —

За все благодарю.

Как похож по интонации этот отрывок поэмы на стихотворение С. Бехтеева «Молитва», посланное Царской семье, находившейся в плену у большевиков! Многие в то время считали это стихотворение, переписанное Великой княжной Ольгой Николаевной, созданным ею или царицей Александрой Феодоровной.

О силе любви поэта к Государю свидетельствуют стихотворения «Лебединого стана», и также её дневниковая проза, например, отрывок из дневника 1918 года «Расстрел царя».

Строки, обращённые к Царю, могут быть для нас образцом высокой христианской лирики и, вместе с тем, поражают силой своего пророчества — воистину поэту дано свойство провидеть суть вещей и событий:

Это просто, как кровь и пот:

Царь — народу, царю — народ.

Это ясно, как тайна двух:

Двое рядом, а третий — Дух.

Царь с небес на престол взведён:

Это чисто, как снег и сон.

Царь опять на престол взойдёт —

Это свято, как кровь и пот.

Царь-Мученик Николай II, к которому обращены эти строки, — святой, и его имя делает их бессмертными. Между нами и ним — Дух.

Зорко увидела Цветаева и двуединство Церкви и Царя:

Кропите, слёзные жемчужинки,

Трон и алтарь.

Крепитесь, верные содружники:

Церковь и царь!

(Написано ею в день её рождения — день Иоанна Богослова, 9 октября 1918 г., 26 сентября по старому стилю.)

Творчество Цветаевой неоднородно. Развиваясь от периода к периоду, оно изменялось, подчас до неузнаваемости, отражая перемены во внутреннем мире поэта. Не все в нем безоглядно приемлемо для православного человека, но наряду с произведениями, несогласными с христианским мировоззрением, мы можем найти у Цветаевой множество стихотворений, являющихся истинными жемчужинами русской лирики — такова, например, целиком книга «Лебединый стан». Обойти вниманием эти ценнейшие страницы её поэзии — значит не только погрешить против объективности оценки её творчества, но и получить ложное представление о её внутреннем, душевном устроении.

По этой же причине не стоит сводить движущие начала её творчества и его сущность единственно к страстям. Эту ошибку относительно женской поэзии уже совершал, например, В. Брюсов, выступая с докладом на вечере поэтесс в 1921  году в Политехническом музее. Цветаева тогда ответила ему тем, что прочитала семь стихотворений из «Лебединого стана» — «семь стихов без любви и местоимения ‹я›».

Говорить о том, что творчеству Анны Ахматовой было присуще «страдание о мире и его страданиях (со-страдание)» и противопоставлять её в этой связи Марине Цветаевой, приписывая цветаевскому творчеству единственно «страдание в мире», самозамкнутое в себе, было бы, с нашей точки зрения, неверным.

Именно сострадание к ближнему следует отметить как одно из главных качеств души поэта, побуждавшее её к творчеству. Страшно при этом выносить суд о мере её вины перед Богом и давать уверенную оценку существу её поэзии как «служению тьме и пустоте».

Каково было отношение Цветаевой к религии? её личные свидетельства, которые можно найти на протяжении всего её творчества, а также свидетельства её сестры, А. И. Цветаевой, говорят о том, что оно было неизменно высоким. Она чтила православные праздники и ходила в церковь. Дочь свою учила молиться.

В дневниковых записях 1920 г. мы находим следующий разговор Марины Цветаевой с Вячеславом Ивановым:

— Вы христианка?

— Теперь, когда Бог обижен, мы должны помогать быть Богу. В каждой бедной встречной женщине распят Христос. Распятие не кончилось, Христос ежечасно распинается, — раз есть Антихрист.

— Словом, вы христианка?

— Думаю, что да. Во всяком случае, у меня бессонная совесть… И кроме того — я больше всего на свете люблю человека, живого человека, человеческую душу, — больше природы, искусства, больше всего…

О многом говорит ещё один эпизод из её дневниковых записей 1918–1919 гг. — «Воин Христов», в котором она с душевной болью и восхищением повествует о Воине Христовом — священнике церкви мчч. Бориса и Глеба, призывающего прихожан встать на защиту святыни и Самого Господа Иисуса Христа. А каковы, например, её стихотворения «Лебединого стана», обращённые к Богу? Главным в них являются чувства смирения перед Промыслом Божиим («Бог прав…») и преданности Ему как Царю.

Можно говорить о том, что большая часть творчества Цветаевой не была осознанно православной, направленной на служение Богу и Церкви. Можно согласиться и с мнением, что одной из движущих сил её поэзии являлась страсть, часто уводящая её от Бога, но никак нельзя утверждать, что в своём творчестве она сознательно шла против Бога. Были заблуждения, подчас приносившие ей самой страдания. Но заблуждения, в том числе отразившиеся в литературном творчестве, это — общее место для очень многих не самых худших людей её поколения. Ведь и воспетая ею Белая гвардия была далеко не так религиозна, как Цветаева её видела (свидетельство тому — воспоминания митрополита Вениамина Федченкова, духовно окормлявшего Белую гвардию). Отсутствие должного чувства веры можно считать бедой и болезнью поколения русских людей начала ХХ века, приведшей к катастрофе 1917 года.

Не забудем и об исповедальности как свойстве лирики вообще и цветаевской лирики в частности. Многое, что может нас шокировать в её творчестве, — плод исповеди, отделения лирического героя от себя. Многие ли из нас приносят столь же подробную исповедь священнику?

Творчество Марины Цветаевой заслуживает более глубокого всестороннего анализа православных учёных (лучше — священников, имеющих длительный опыт исцеления человеческих душ), который не ограничится одним только выделением негативных его сторон, своеобразным обозначением «минных полей», духовно опасных для воспринимающего.

В прочтении цветаевских текстов, как нам думается, совершенно необходимо пользоваться советом святителя Василия Великого, данным им в беседе «К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений»: «Во-первых, у стихотворцев (начну с них), поелику они в сочинениях своих не одинаковы, не на всем по порядку надо останавливаться умом, но, когда пересказывают вам деяния или изречения мужей добрых, надобно их любить, соревновать им и, как можно, стараться быть такими же…»

И самое главное, о чем необходимо знать православному читателю Цветаевой. Каков бы ни был её личный грех перед Богом, мы, к счастью, не можем отказать ей в том единственном, что может дать православный человек другому крещёному человеку, отошедшему в мир иной, — в молитве об упокоении её души.

После тщательного рассмотрения всех обстоятельств гибели Марины Цветаевой, Святейший Патриарх Алексий II благословил отпеть её по православному обряду и молиться за неё. Марина Цветаева была отпета 31 августа (в день её кончины) 1990 года в Елабуге. А с 1991 года в этот день проводится поминальная служба в храме Большое Вознесение у Никитских ворот в Москве.

Православие.Ru

И опять пред Тобой я склоняю колени,

В отдаленьи завидев Твой звёздный венец.

Дай понять мне, Христос, что не всё только тени

Дай не тень мне обнять, наконец!

Я измучена этими длинными днями

Без заботы, без цели, всегда в полумгле…

Можно тени любить, но живут ли тенями

Восемнадцати лет на земле?

И поют ведь, и пишут, что счастье вначале!

Расцвести всей душой бы ликующей, всей!

Но не правда ль: ведь счастия нет, вне печали?

Кроме мёртвых, ведь нету друзей?

Ведь от века зажжённые верой иною

Укрывались от мира в безлюдьи пустынь?

Нет, не надо улыбок, добытых ценою

Осквернения высших святынь.

Мне не надо блаженства ценой унижений.

Мне не надо любви! Я грущу — не о ней.

Дай мне душу, Спаситель, отдать — только тени

В тихом царстве любимых теней.

     Москва осень, 1910

БЕРДЯНСК. Архиепископ Бориспольский Антоний возглавил празднования 120-летия иконы Пресвятой Богородицы «Троеручница-Бердянская»

СИМФЕРОПОЛЬ. 8 октября Православная Церковь вспоминает 620-летие преставления преподобного Сергия, игумена Радонежского, всея Руси чудотворца (1392)