Ален Безансон. Ислам

01.09.2005 archive, Вестник №48, Зарубежное обозрение

Западный мир, к удивлению многих, исламизируется. И не только из-за арабской миграции. Все больше коренных европейцев симпатизируют исламу, принимают магометанство. Не в последнюю очередь этому способствуют распространенные заблуждения о «единых корнях», идентичности «основополагающих принципов» и т.д. христианства и ислама. Интересные заметки по этому поводу написал известный французский исследователь религии Ален Безансон, которые мы и предлагаем читателю. Они опубликованы в последнем номере журнала «Континент»

Ислам
Ален Безансон

Ален Безансон — родился в 1932 году в Париже. Окончил Сорбонну и Политехническую школу. Историк, философ, публицист. Действительный член Французской академии политических наук, почетный доктор РГГУ. Преподавал во Франции в Высшей школе гуманитарных наук и в ряде американских университетов. Автор 15 книг и сотен статей, многие из которых посвящены российской тематике. На русский язык переведены его книги «Интеллектуальные истоки ленинизма», «Извращение добра», «Советское настоящее и русское прошлое», «Бедствие века», «Убиенный царевич», «Запретный образ». Живет в Париже.
Разумеется, я не ставлю себе целью высказаться по поводу ислама в целом. В 622 году нашей эры в Медине официально зародилась новая религия. В ней прямо оспаривались три основных догмата христианства: Троица, Воплощение и Искупление. В настоящее время адептов этой религии становится больше, чем христиан всех конфессий вместе взятых. На протяжении последних пятидесяти лет три обстоятельства коренным образом повлияли на расстановку сил в мире в этом отношении.
Мусульманские страны, находившиеся под властью европейских империй (христианских, с точки зрения мусульман), а именно — британской, российской, французской, голландской, обрели независимость (единственное исключение составляет западный берег реки Иордан в Палестине). В начале ХХ века в Турции, Египте и на Ближнем Востоке было довольно много христианских меньшинств, однако они либо были обращены в мусульманство, либо изгнаны (как греки из Малой Азии), либо стали жертвами резни (как в Армении). Наконец, значительные мусульманские меньшинства спокойно обосновались в Западной Европе. Во Франции они составляют приблизительно 10% населения, а лет через 20, по прогнозам демографов, их численность достигнет 20%. В Германии, Великобритании и в США эти цифры не столь велики, но все же весьма значительны.
Данное обстоятельство вызывает в этих странах некоторую озабоченность. Проблема рассматривается в демографическом и общественном планах, в плане ассимиляции и борьбы с «расизмом», но гораздо реже в религиозном плане. В сущности, на протяжении последних пятидесяти лет в христианских церквах преобладают миролюбивые и экуменические настроения. И хотя многие церкви, похоже, переживают кризис — а может быть, именно по этой причине, — в них не заметно обеспокоенности сугубо религиозного характера. Они видят свою задачу прежде всего в том, чтобы оказать теплый прием исламу, вступить с мусульманами в контакт, найти точки соприкосновения и возможность диалога.
Я намерен подойти к теме сначала в историческом плане и представить основные позиции христиан в отношении ислама с момента хиджры (1). Затем я рассмотрю теологический аспект, а именно вопрос о статусе ислама с библейской, т.е. иудейской и христианской, точки зрения. И наконец, я снова вернусь к истории, чтобы дать оценку современной ситуации.
I
Можно выделить три основных подхода христиан к исламу на протяжении 1400 лет.
Первый ясно выражен у преп. Иоанна Дамаскина, и я бы назвал этот подход позицией неприятия, или, если быть более точным, констатацией несовместимости.
Иоанн Мансур, именуемый Дамаскином, был родом из семьи высокопоставленных византийских чиновников, сыгравших определенную роль в сдаче Дамаска (2). Сначала он находился на службе халифа в налоговых органах. Затем вступил в Лавру преп. Саввы Освященного (3), где и скончался в 754 году. Он написал об исламе лишь несколько страниц, но они представляют особую ценность, так как являются свидетельством самой ранней эпохи.
Первый текст включен в «Книгу о ересях», где ислам фигурирует как ересь под номером 100. Это означает, что в то время, особенно у монофизитов и несториан, ненавидевших мелкитское православие, потому что оно олицетво­ряло собой византийский гнет (4), еще не было ясности относительно того, яв­ляется ли ислам новой религией или же это не что иное, как еще одна разновидность туманного христианства. Такая точка зрения на ислам встречается и поныне. Как бы то ни было, описания Дамаскина отмечены саркастическим характером: Мухаммед является лжепророком, его вероучение нелепо и не может не быть таковым, поскольку отвергает христианские истины.
Второй текст, более поздний, написан в форме Спора мусульманина с христианином и представляет собой краткий катехизис, цель которого — воспрепятствовать обращению христиан в мусульманство, что уже происходило в массовом порядке. Иоанн Дамаскин пытается защитить свободу воли в противовес фатализму, который приписывается им исламу, а также устойчивость сотворенной природы и ее законов — против исламских представлений, согласно которым все это не более чем божественная прихоть. Интонация преп. Иоанна снисходительная, как если бы видный теолог XIX века комментировал откровение Джозефа Смита и Книгу Мормона (5).
В традиции безусловного отрицания ислама важнейшей вехой является позиция св. Фомы Аквинского. В «Сумме против язычников» (I, 5) он приво­дит следующие аргументы: Мухаммед прельстил тем, что дал заповеди, удовлетворяющие плотские желания людей; предлагаемые им истины легковесны и понятны заурядному уму; он смешал притчи и учения, принижающие то, что является естественной правдой его проповеди; его доводы зиждутся на силе оружия, главном аргументе грабителей и тиранов. Ни Ветхий, ни Новый Завет не свидетельствуют в его пользу; Мухаммед, напротив, исказил их своими сказочными повествованиями, а ученикам запретил их читать. Короче говоря, заключает Фома Аквинский, «те, кто верят его речам, легковерны».
Второй подход христиан к исламу я бы назвал подходом с точки зрения Трех Законов. Показательный пример такого подхода можно найти в диалоге, состоявшемся в 1390 году между будущим византийским императором Мануилом Палеологом и неким мусульманским мудрецом. Речь шла о том, чтобы установить, какой Закон совершенней: Закон Моисея, Закон Иисуса или Закон Мухаммеда.
Мануил начинает с утверждения, что мусульманский закон стоит ниже закона иудеев, в частности в связи с понятием о джихаде (6), согласно которому у людей есть выбор между обращением в ислам и смертью или рабством. Однако воле Божией претит кровопролитие, и она стремится привести людей к вере путем убеждения, а не насилия. Поэтому мусульманский закон уступает христианскому. На это мусульманин отвечает, что, действительно, Закон Христа лучше закона Моисея, но он чересчур жесткий, слишком возвышенный и потому невыполнимый; он предъявляет чрезмерные требования: возлюбить своих врагов, стремиться к бедности, блюсти целомудрие. Коран же избирает средний путь между несовершенством Моисеева закона и крайностями христианского, поскольку середина и умеренность суть синонимы добродетели и здравого смысла.
Мануил возражает классическим образом, проводя различение между биб­лейскими заповедями и евангельскими призывами. Затем он выдвигает убийственный довод: твой закон, говорит он мусульманину, противостоит закону христианскому и возвращается к закону Моисееву. Мухаммед позаимствовал этот закон и исказил его, создав нечто эклектичное и беспорядочное.
В этом откровенном диалоге Мануил не может апеллировать к авторитету Священного Писания, поскольку мусульманин не признает за ним таковой, поэтому Мануил вынужден рассматривать все три закона на одном вневременном, синоптическом уровне. Он не может продемонстрировать исторической преемственности между Израилем и Христом, не может опереться на общее понятие Завета-Союза, поскольку само это понятие не признается исламом. Ему остается лишь абстрактно сравнивать все три закона, и, выступая против закона Корана, он занимает византийскую спиритуалистическую позицию, согласно которой ветхий закон является плотским, как и мусульманский, тогда как христианский — духовным. При такой постановке вопроса ислам получает преимущество над иудаизмом, так как ислам универсален и чтит Иисуса и Деву Марию.
Наконец, третий подход я бы назвал поиском высшей точки для преодоления разногласий. Хорошим примером такого подхода является произведение кардинала Николая Кузанского De pace fidei («Согласие веры»), написанное в 1452 году, как раз накануне падения Константинополя. Его целью было нахождение такой высшей и всеобъемлющей точки зрения, которая позволила бы интерпретировать ислам как некую форму христианства, не осознающего самого себя. Не имея возможности апеллировать к Библии, он берет в качестве исходной точки вероучительное утверждение, которое представляется ему общим, — веру в единого Бога. Отталкиваясь от этой аксиомы, он путем замысловатых и абстрактных схоластических рассуждений приходит к учению о Троице и другим важнейшим христианским догматам. Он полагал, что подобное сугубо рациональное рассуждение могло понравиться мусульманским мудрецам, воспитанным на лучших образцах философии, представленной Авиценной. Однако при этом он был вынужден отказаться от темы истории спасения, которая красной нитью проходит через оба Завета. Таким образом, он становится заложником характерного для ислама антиисторизма, не имея на своем вооружении ничего, кроме философии, точнее — своей особой философии. Он лишает теологию всякой плоти, схематизируя ее и сводя к абстрактной системе. Его возвышенная точка зрения ведет к высшему мраку, который оборачивается, по словам Гегеля, ночью, когда все коровы серы.
Как видим, обе попытки диалога, предпринятые Мануилом и Николаем Кузанским, приводят их к монологу, в котором излагается суть христиан­ской религии. Но в то же время они невольно смещают центр тяжести христианства, так что усилия, направленные на то, чтобы приблизить христианство к исламу и сделать его более понятным, имеют следствием некоторую неосознанную деформацию христианской ортодоксии. И теперь мы должны попытаться понять, почему это происходит.

II
Какой статус можно придать исламу с точки зрения христианской тео­логии? Статус религии откровения или же естественной религии?
Согласно традиционному теологическому пониманию, христиане делят весь род человеческий следующим образом. Сначала люди живут в период т.н. Ноева завета. В рамках этого завета люди могут получить некоторое представление о естественном законе, то есть об общей морали, и сформировать идею божественного; в данном случае речь идет о тех религиях, которые мы называем языческими. Среди этих людей Бог «избрал» одного человека, Авраама, и его «дом», и с ним заключил завет, который был возобновлен в более развитом виде в завете, полученном Моисеем от имени народа, который Бог «создал» Себе у подножия горы Синай. Наконец, Бог, пришедший в лице Своего воплотившегося Слова как «Мессия» Израиля, учреждает «Новый Завет», который может быть распространен от Израиля и его Мессии на все человечество. Где же внутри этой классификации место ислама?
Затруднения и замешательство, которые испытывают христиане и иудеи при попытке поставить ислам в один ряд с другими естественными религиями, связаны с тем, что ислам исповедует веру в единого Бога-Творца — вечного, всемогущего и милосердного. Не узнаем ли мы в этом первую из заповедей Декалога, данных Моисею? Да, конечно, но здесь недостает одного звена, которое заключается в том, что Бог Исхода предстает как освободитель своего народа в особой исторической ситуации: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, дома рабства» (7). А Бог-Творец Корана не имеет отношения к истории. Узнаем ли мы в данном случае первый член христианского Символа веры: «Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли»? Да, но в исламе отсутствует понимание Бога как Отца, то есть его личной и взаимной связи с людьми.
Следует помнить, что мусульмане предлагают иную классификацию, в которой язычники противопоставлены тем, кто, как иудеи, христиане и мусульмане, «получили откровение свыше». Таким образом, религии этой группы оказываются связанными между собой чисто формальным сходством (откровением свыше), а не исторической последовательностью.
Теперь я могу обозначить свой теологический тезис: ислам является естественной религией Бога откровения.
Обычно различают естественную религию и религию откровения. Естественная религия, как у язычников, может в известных случаях достигать более или менее ясного понимания истинного Бога (т.е. Бога, открывающего Себя человеку). Так, Церковь, отвергнувшая идолов, тем не менее признала бога философии как истинного Бога, которого впотьмах разыскивает человек. С другой стороны, Церковь верит, что тот же самый Бог пожелал явить Себя и сообщить о Своей воле относительно спасения человечества, открыв людям истины, превосходящие возможности человеческого разума. Для иудеев это откровение содержится в Библии, которую христиане дополнили «Новым Заветом», признавая в полной мере авторитет библейских текстов, как они сформировались до пришествия их Мессии.
Мусульмане также утверждают, что получили откровение. Оно понимается ими как передача уже существовавшего ранее текста. Пророк не играет в этой передаче никакой активной роли и всего лишь получает тексты, исходящие из «Матери Книги» (8), которые воспроизводит как бы под диктовку. В отличие от Библии, которую христиане считают «богодухновенной», Коран является несотворенным. Это несотворенное Слово Бога.
Ислам проводит различие между пророком (наби) и посланником (расул). Посланник — это тот из пророков, кто получил послание, имеющее силу закона. Так, Адам, Лот, Ной, Моисей, Давид, Иисус были посланниками. Они были посланы отдельным народам. И только Мухаммеду, «печати пророков», была поручена универсальная миссия. Великие посланники Бога — Моисей, Давид, Иисус — передали, буквально так же, как и Мухаммед, книги, надиктованные им свыше: Тору, Псалмы и Евангелие (в единственном числе). Адам, Сиф и Авраам также написали книги. Но — что чрезвычайно важно — все эти книги, и реальные и вымышленные, не считаются мусульманами достоверными, поскольку их текст был фальсифицирован. Иудеи и христиане изменили свои Писания и исказили их смысл. Кроме того, даже если бы эти книги были подлинными, они не могли бы дать ничего нового, так как Коран уже содержит в себе истину во всей ее полноте. Поэтому мусульмане не признают ценности текстов с записями откровений, предшествовавших их собственному. Не следует искать истинную Тору и подлинное Евангелие нигде, кроме как в Коране. Настоящими учениками Иисуса являются мусульмане.
Итак, ответ теперь за иудеями и христианами: могут ли они увидеть Библию в Коране? Конечно же, нет.
Существует ли преемственность между Библией и Кораном? Никакой, утверждают мусульмане. Мухаммед был неграмотным. Бог сказал пророку: «Ты не знал, что такое книга и вера» (9). Если существуют совпадения, то это вполне естественно, поскольку одно и то же послание было дано всем «посланникам», а если имеются различия, то только потому, что иудеи и христиане его урезали и извратили.
В это христиане никак не могут поверить. Мухаммед имел некоторое представление о Библии. В Медине было полно иудеев и христиан, принадле­жащих к различным сектам. Иоанн Дамаскин полагал, что здесь было влияние какого-то монаха-арианина, другие усматривали влияние монаха-несторианина. Тот, кто хорошо знаком с Библией, с трудом узнает в Коране библейские персонажи, настолько они искажены. Ибрагим — это не Авраам, как и Муса — не Моисей. Возьмем Иисуса. Иса появляется в Коране вне времени и пространства, без какой-либо ссылки на страну Израиль. Его мать Мария, сестра Аарона, производит его на свет под пальмой. Затем Иса творит чудеса, которые, судя по всему, взяты из апокрифических евангелий. Он возвещает о грядущем пришествии Мухаммеда. Он будет свидетелем в день воскресения.
На христиан нередко производит сильное впечатление то место, которое занимает Иисус в Коране. Но это не тот Иисус, которому они отдали свою веру. В Коране Иисус повторяет то, что уже возвестили предыдущие пророки — Адам, Авраам, Лот и другие: по существу, все пророки обладают одним и тем же знанием и провозглашают одно и то же послание, а именно ислам. Все являются мусульманами. Иисус был послан для того, чтобы проповедовать единственность Бога. Он возражает против того, чтобы его считали «сотоварищем» [Бога]: «Не говорите Три». Он не Сын Божий, а обыкновенный сотворенный человек. Он и не посредник, так как исламу неведомо посредничество. Для ислама немыслимо, чтобы посланник Божий был побежден, а поэтому Иисус не умер на кресте, его заменил двойник. С христианской точки зрения, в этой христологии присутствуют в смешанном виде элементы несторианства и докетизма (10).
Исламу чужда идея поэтапного откровения. Божественное послание дано, начиная с первого человека Адама, который был и первым пророком. Просто люди предают это послание забвению, поэтому необходимо повторять одно и то же. Мухаммед является последним посланником и окончательным реформатором. В данном случае единственная перспектива, в которой можно увидеть исторический процесс, это закономерность, с которой посланники добиваются триумфа, а те, кто восстает против них, подвергаются уничтожению. Ислам, то есть «покорность», является тем регулятором, который возвращает время к его вечному мгновению — так же, как Бог периодически возвращает людей к своему повелению, исходящему из вечности.
Таким образом, для иудеев и христиан между Библией и Кораном преемственности не существует. И те, и другие констатируют, что история, рассказанная в Библии, возникает в Коране фрагментарно, искаженно, укладываясь в последовательную догматическую схему, так что одни и те же факты предстают в ином свете и имеют иной смысл.
Это различие проявляется и тогда, когда по видимости имеет место совпадение ислама и библейской религии, а именно в представлении о Едином Боге, творце, всемогущем и милосердном. Хотя мусульмане и любят перечислять 99 имен Бога, эти имена не открыты людям в рамках Завета, как это происходит в случае с Неопалимой купиной или в Евангелии, где Богу дано имя Отец. Бог ислама — это Единый Бог, который требует подчинения, и это Бог обособленный. Называть его Отцом — богохульный антропоморфизм. Бог снизошел до того, чтобы дать людям священный закон. Он требует послушания. Он не вступает в отношения любви. Мусульманский Бог абсолютно бесстрастен, и наделять его способностью любить было бы подозрительно. Вместо этого — никак не обоснованное снисхождение, благосклонность.
Именно поэтому как иудеям, так и христианам приходится отказывать Корану в статусе откровения. Они также не согласны с тем, что ислам — авраамическая религия. С точки зрения ислама, Авраам является посланником и мусульманином. Он не общий отец иудеев, а затем и христиан, которые разделяют его веру. «Ибрагим не был ни иудеем, ни христианином» (11). Он принимал участие в мусульманском культе, создавая Каабу и учредив паломничество в Мекку. И вовсе не Мухаммед имел ту же веру, что и Авраам: это Авраам разделял веру Мухаммеда. Поскольку истина, согласно Корану, дана в полном объеме с самого первого дня и начиная с первого человека, то немыслимо, чтобы Авраам играл роль основоположника, как это приписывается ему иудеями и христианами. Когда мусульмане ссылаются на Ибрагима, речь не идет ни о той вере Авраама, которую пытается воссоздать история религий, ни о вере Авраама в том смысле, в каком ее исповедуют иудаизм и христианство.
Рассмотрим теперь эту проблему с противоположной стороны: представим себе, что ислам — это естественная религия.
Общая черта естественных религий — это очевидность существования Бога или божественного, которое разлито повсюду. Ислам, представленный как религия веры, не имеет нужды в вере, смысл которой в признании или, лучше, констатации существования Бога. Предметом веры здесь является не сам Бог, а Его единственность. Как и для древних греков или римлян, в данном случае достаточно созерцать космос, творение, чтобы до всякого рассужде­ния быть уверенным в том, что есть Бог или божественное; не верить в это — признак безрассудства, который отчуждает неверующего от человеческой природы. Христианская теология придерживается иной точки зрения, согласно которой человеческий разум не может признать существование Бога помимо исследования и рассуждения. Вера как богословская добродетель (12), которая является сверхъестественной, в свою очередь подтверждает эту убежденность.
В исламе Бог дает людям закон посредством одностороннего соглашения. Этот закон не имеет ничего общего ни с Синайским законом, согласно которому Израиль становится партнером Бога, ни с законом Духа (13), о котором говорит апостол Павел. Закон ислама является внешним по отношению к человеку и исключает всякую мысль о подражании Богу, о чем говорится в Библии. От человека требуется всего лишь не выходить за рамки данного соглашения, которое зафиксировано Богом в его несотворенном слове и в сунне Пророка (14) как верной традиции. Любое стремление выйти за рамки данного соглашения вызывает подозрение. Чтобы получить обещанное вознаграждение и избежать предусмотренного наказания, достаточно творить добро и уклоняться от зла.
Очевидно, что подобная перспектива естественным образом возвращает нас к некоторым нормам языческой этики. Аскетизм чужд духу ислама. Мусульманская цивилизация — это цивилизация bona vita. Она предлагает человеку большое разнообразие дозволенных чувственных удовольствий. У мусульман существует своего рода carpe diem (15), и это часто завораживало христиан, подобно тому, как они испытывали ностальгию по античному миру. Предопределение в исламском понимании близко античному ощущению судьбы, fatum. Мусульмане, естественно, относят все эти преимущества на счет совершенства своего Закона. Это умеренный закон, более соответствующий природе человека, нежели христианский, более мягкий, нежели иудейский. Подобную умеренность называют «облегчением религии», и она играет ей на пользу, а неверие в нее представляется еще более неизвинительным. Никакого первородного греха, никакого вечного ада для верующих.
Мусульманский рай нередко вызывает насмешки. И напрасно. Разумеется, он не является, в отличие от иудейского и христианского рая, созерцанием Бога и участием в божественной жизни. В потустороннем мире мусульманский Бог остается удаленным и неприступным. Но, наряду с прощением и покоем, в раю мусульманин обретает «удовлетворение». Согласно Библии, человек начинает свой путь в эдемском Саду, а завершает его в Граде — Небесном Иерусалиме. Согласно Корану, он возвращается в сад. В античной мифологии встречаются те же образы идеального пиршества, где в одной и той же атмосфере удовлетворения всех желаний передаются чаши с вином и бродят прекрасные юноши и юные девы.
В соответствии с естественной религией и эллинистической основой, на которой зиждется ислам, религиозная жизнь может иметь разные формы, относящиеся к разным уровням. Перед религиозными людьми открыты два пути, существовавшие также и в греко-римском мире: философия (falsafa) (16), пропитанная духом неоплатонизма) и мистика. Душам менее взыскательным дозволено, при соблюдении Закона и необременительном исполнении «пяти столпов» ислама, вести совершенно поверхностную религиозную жизнь, что является абсолютно законным и достаточным. В этом огромное преимущество ислама перед обеими библейскими религиями, которые в принципе требуют более интенсивной внутренней жизни. Эта устойчивая религия, поверхностная и законническая, отчасти напоминает античную религию, когда исполнение ритуалов сопровождается естественным и спонтанным чувством божественного.
Две вещи всегда изумляли христиан: трудность обратить мусульман в христианство и непоколебимость их веры — даже у людей, в религиозном отношении весьма поверхностных.
Мусульманин считает абсурдом обращение в христианство прежде всего потому, что христианство принадлежит прошлому, а ислам вобрал в себя все самое лучшее из этой религии и превзошел ее. Но еще более важно то, что христианство представляется ему противоестественным. Христианские моральные требования кажутся мусульманам превосходящими человеческие возможности. Христианский догмат о Троице вызывает беспокойство: это похоже на ширк, то есть придание Богу «сотоварищей», что является непростительным грехом. Христианство подозревается исламом в том, что это осуждаемая им религия мистерий, таинств, а значит, она имеет иррациональный характер. Ислам, напротив, выдает себя за единственно разумную религию. И в этом есть некий оттенок угрозы, поскольку, если разум присущ природе человека, то христианский иррационализм оказывается отрицанием человечности. В таком случае и статус dhimmi (17) служит слабой защитой. Мусульманские государства потому и не могут на законном основании проявить ответной толерантности, которой ждут от них государства христианские. Требуя этого, христиане лишь демонстрируют свое непонимание ислама.
Что касается непоколебимости веры мусульман, то она просто-напросто свидетельствует об их предельном изумлении перед таким тесно связанным с историей христианства явлением, как современный атеизм. Мы, современные христиане, тяготеем к тому, чтобы рассматривать атеизм как альтернативу вере. В античный период, однако, дело обстояло иначе: тогда христиан обвиняли в атеизме, потому что они отказывались признать существование богов. Возмущение мусульман имеет ту же природу.
В то же время христиане, сталкиваясь с мусульманами, не обнаруживают той естественности, которая чувствуется в язычестве — греко-роман­ском, германском, славянском, американо-индейском. Как будто здесь естественность и откровение взаимно исказили друг друга. Я не стану говорить здесь о внешней стороне ислама, о том, как выглядят мусульманские города, о том, как устроена мусульманская семья, и о положении женщины, обо всей системе нравов. Я остановлюсь на некоторых внутренних аспектах ислама, касающихся сути этой религии. Мне хотелось бы отметить три характерные черты.
Первая состоит в отрицании стабильности и внутренней согласованности природы. Законов природы просто не существует. Атомы, события и тела существуют лишь мгновение, и в каждый миг создаются Богом заново. Между двумя событиями отсутствует причинно-следственная связь, существуют лишь «привычки» Бога. День обычно совпадает с наличием солнца на небосклоне, но Бог может изменить этот обычай и заставить это светило сиять среди ночи. Поэтому чудо — это не временное прекращение действия закона природы, а изменение привычки Бога. При отказе от принципа причинности может случиться все, что угодно. Причина отсутствует, вместо нее существует лишь череда или последовательность событий во времени. Создание Богом Адама не делает из него основоположника целого рода: любой человек, как и Адам, создается «заново»: «Он — тот, кто придает вам форму в утробах, как пожелает» (18). Каждый момент роста является предметом нового акта творения. Это Бог, чья природа и замысел сокрыты; это время, которое дробно и состоит из череды мгновений, лишенных связи между собой; это природа, зависящая от «привычек» Всемогущего. Западному человеку стабильность мусульманского космоса кажется уязвимой. Стирается грань между реальностью и грезой.
Второй характерной чертой ислама, как мы уже видели, является отрицание истории. Библия — это история. Откровение дается поэтапно. Бог вмешивается в исторический процесс словами и деяниями, память о которых хранит традиция и боговдохновенная книга, постоянно требующая истолкования. Коран является несотворенным, и не существует его учительного толкования. Он содержит не одну историю, а множество. Вмешательство Бога состоит в том, чтобы защищать пророков, которые непогрешимы и безгрешны, а также уничтожать их врагов. Поскольку все посланники Бога несут людям неизменно одно и то же послание, история воспринимается как бесконечное повторение одного и того же урока. Между настоящим, прошлым и будущим не существует принципиальной разницы.
Третья характерная черта ислама касается религиозной добродетели. Это моральная добродетель, встречающаяся как в естественных религиях, так и в религиях откровения, которая, согласно Цицерону, «поклоняется высшему началу, называемому божественным, и оказывает ему почести, верша свои обряды». Во всех религиях она управляет благочестием, молитвой, поклонением, жертвоприношениями и прочими подобными действиями. Даже если отказать Корану в том, что он является подлинным откровением, трудно не признать за мусульманской верой особую форму религиозной добродетели. В смущение же может приводить то, что в исламе эта добродетель может заходить гораздо дальше, чем в библейской религии. В последней человек, по существу, ответственен за свои деяния в рамках природы — физической, социальной, политической, которая имеет свою логику, регулирующие ее законы. Таким образом, религиозные обязанности имеют некую разумную меру, несоответствие которой означает, что человек грешит или недостатком, или избытком религиозного рвения. Но в исламе идея природного порядка не столь сильна, так что благоугождение Богу простирается на второстепенное так же, как и на первостепенное. Соответственно, религиозная добродетель приобретает такую интенсивность и размах, которые иудаизм или христианство сочли бы чрезмерными.
Подведем итог: нам становится понятней наша изначальная проблема, заключающаяся в том недоразумении, которое подстерегает христианина при приближении к исламу. Он испытывает потрясение от религиозного рвения, проявляемого мусульманином в отношении Бога, которого он, христианин, волей-неволей признает своим Богом. Но христианин не узнает себя ни в этом отчужденном Боге, ни в тех отношениях, в которые с ним вступает мусульманин. Христианин привык отличать поклонение ложным богам, которое он называет идолопоклонством, от поклонения истинному Богу, что он считает истинной религией. Для того чтобы надлежащим образом истолковать, что такое ислам, пришлось измыслить не вполне удобоваримое понятие: идолопоклонство в отношении Бога Израиля.

III
Вернемся в современную историческую ситуацию. Не похоже, чтобы ислам, число приверженцев которого растет, был сейчас больше заинтересован в христианстве, чем раньше. Напротив, это христиане подпадают под его притяжение и могут даже поддаться его искушению.
Этой притягательности весьма ощутимо поддался один ученый, немало способствовавший изменению христианского видения ислама в ХХ веке, — а именно Луи Массиньон (19). Благодаря ему в некоторых теологических кругах укоренились два существующих и поныне мнения: Коран является в своем роде откровением, хотя урезанным и примитивным, но все же откровением, причем по сути имеющим в основном библейский характер; кроме того, ислам, как он и сам заявляет, действительно восходит к вере Авраама.
Когда в книжных лавках нам попадаются труды, благосклонные к исламу и написанные чаще всего христианскими священниками — последователями Луи Массиньона, становится ясным, что притягательность ислама объясняется несколькими чувствами. Умы, настроенные критически по отношению к нашему либеральному времени с его ориентацией на капитализм, индивидуализм и дух соревнования, находят притягательные стороны в традиционной мусульманской цивилизации, которой они приписывают противоположные качества: устойчивость традиций, общинный дух, теплоту человеческих взаимоотношений. Эти церковные деятели, встревоженные охлаждением религиозного чувства и сокращением количества практикующих христиан, особенно в Европе, испытывают чувство восхищения перед мусульманским благочестием. Их приводят в восторг эти люди, которые, находясь в пустыне или на фабрике во Франции или в Германии, пять раз на дню простираются ниц, чтобы совершить свою молитву. Эти церковные деятели полагают, что лучше верить во что-нибудь, чем не верить ни во что, и воображают, что поскольку те веруют, значит, веруют примерно в то же самое, что и мы. Но они путают веру с религией. И, наконец, они радуются, видя, какое высокое место занимают Иисус и Мария в Коране, не обращая внимания на то, что этот Иисус и эта Мария — всего лишь омонимы, не имеющие ничего общего, кроме имени, с Иисусом и Марией, которых знают они.
Этот последний пункт важен потому, что вносит разлад во взаимоотношения между христианами и иудеями. С описанной выше точки зрения, мусульмане выглядят «лучше» иудеев, так как почитают Иисуса и Марию, чего не делают иудеи. Таким образом, иудаизм рассматривается в параллель с исламом, но преимущество получает ислам. Иудеи также проводят параллель между христианством и исламом, но и тут с преимуществом для ислама, монотеизм которого представляется им менее проблематичным.
Однако христиане не могут всерьез поддерживать подобный параллелизм, и Католическая церковь его однозначно осудила (20). Принять такую точку зрения означало бы отказаться от преемственности христианства по отношению к Аврааму и пророческой традиции Израиля, отказаться от того, что Мессия происходит из рода Давида, и превратить христианство в некое вневременное послание, не связанное со своим источником и лишенное своей истории. Тогда Евангелие становится другим Кораном и берет за основу его универсализм. Именно поэтому следует стремиться к искоренению из современного христианского словоупотребления таких опасных выражений, как «три авраамические религии», «три религии откровения» и даже «три монотеистические религии» (поскольку есть еще и другие). Наиболее ложным из всех представляется выражение «три религии книги». Это выражение означает не то, что ислам ссылается на Библию, а лишь то, что он предусмотрел для христиан, иудеев, сабиев (21) и зороастрийцев особую юридическую категорию: «люди книги». Это позволяет им претендовать на статус dhimmi и означает, что даже при дискриминации им все же сохранят жизнь и имущество, в отличие от кафиров, или язычников, которых ждет смерть или рабство.
То, что подобные выражения употребляются столь часто, свидетельствует о неспособности христианского мира ясно обозначить различие между собственной религией и исламом. Значит ли это, что мы снова вернулись во времена преп. Иоанна Дамаскина, когда ставился вопрос о том, не является ли ислам еще одной разновидностью христианства? Вполне вероятно. Историкам знакомы подобные ситуации. Когда какая-либо церковь уже не ведает, во что она верует и почему верует, она, сама того не замечая, тяготеет к исламу. Именно это произошло в массовом порядке и за короткий срок с монофизитами в Египте, с несторианами в Сирии, с донатистами в Северной Африке, с арианами в Испании.
В заключение я хотел бы выдвинуть три тезиса.
1. Христиане совершают большую ошибку, считая ислам религией упрощенной, элементарной, «религией погонщиков верблюдов». Напротив, это чрезвычайно сильная религия, это особого рода кристаллизация отношений человека с Богом, совершенно противоположная отношению к Богу иудеев и христиан, но от этого не менее последовательная.
2. Христиане совершают ошибку, полагая, что почитание исламом единого Бога Израиля делает мусульман более близкими христианам, нежели язычников. В действительности, как показывает история взаимоотношений христиан и мусульман, они в большей степени удалены друг от друга именно из-за способа почитания этого Бога.
3. Из этого следует, что в стремлении понять мусульман и вступить с ними в «диалог» христианам следует опираться в исламе на то, что осталось в нем от естественной религии, от естественной добродетели. А главное, апеллировать к природе человека, общей для тех и других. Однако Коран, в отличие от Гомера, Платона или Вергилия, нельзя рассматривать как preparatio evangelica (22).

Перевод Ирины Звонаревой
под редакцией и с примечаниями Александра Кырлежева.

Сноски:
1 Хиджра — переселение пророка Мухаммеда и его сторонников из Мекки в Медину в 622 г., событие, имевшее решающее значение для формирования и распространения ислама. С этого года мусульмане ведут свое летосчисление.
2 Взятие Дамаска в 634 г., в день смерти халифа Абу-Бакра, первого преемника Мухаммеда, — одно из первых и важнейших завоеваний арабов в Сирии, вслед за чем была покорена вся страна. Во времена первых халифов Дамаск отнял у Медины звание столицы арабской империи.
3 Знаменитый монастырь в Палестине, в пустынной местности близ Иерусалима, основанный в 517 г. преп. Саввой Освященным (ум. 532). Лавра была одним из центров православия в его борьбе с монофизитством. Ее богослужебный устав, принятый в Русской Церкви, известен под именем Иерусалимского.
4 Мелькитами (от греч. формы сирийского слова, означающего «имперский») на Ближнем Востоке называли православных, поскольку они придерживались вероучительной позиции «царского града» — Константинополя, точнее, решений Халкидонского собора 451 г. Еретические движения монофизитов (сторонники учения о том, что во Христе только одна природа — божественная) и несториан (последователи ересиарха Нестория, по учению которого Иисус — просто человек, с которым особым образом соединилось предвечное Слово Божие) имели характер не только религиозной, но и политической оппозиции по отношению к Византийской империи. В настоящее время термин «мелькиты» имеет иное значение: как правило, так называют ближневосточных христиан, сохраняющих восточный обряд, но находящихся в церковном общении с Римом (т.е. униатов).
5 Джозеф Смит (1805-1844) — основатель американского религиозного движения мормонов (самоназвание «Церковь Иисуса Христа святых последних дней»). Главной вероучительной книгой этой общины, помимо Библии, является т.н. «Книга мормона», которая считается записью полученных Смитом свыше откровений.
6 Джихад (букв. «усилие») — борьба за веру (в устойчивом выражении «борьба на пути Аллаха»). Первоначально борьба в защиту и за распространение ислама. Позднее термин получает также значение внутренней духовной борьбы, особенно в суфизме. Подобная борьба именуется «великим джихадом» в отличие от «малого джихада», то есть вооруженной борьбы с неверными.
7 Исх 20:2.
8 Матерью Книги в исламе называют небесный предвечный Коран, являющийся источником того Корана, который передал Мухаммед и который был записан (например: «Клянусь книгой ясной! Мы сделали ее арабским Кораном — может быть, вы уразумеете! Он находится в Матери Книги у Нас, вознесен, мудр»" (Коран 43:1/2-3/4).
9 Коран 42:52 (пер. И.Ю. Крачковского).
10 Докетизм — еретическое учение гностического типа, согласно которому Иисус Христос только казался человеком и обладал призрачным телом.
11 Коран 3:60/67 (пер. И.Ю. Крачковского).
12 «Богословскими», в отличие от всех других, называют три основные христианские добродетели, поименованные вместе апостолом Павлом: вера, надежда, любовь (1 Кор 13:13).
13 «Ибо мы знаем, что закон духовен» (Рим 7:14); «Закон духа жизни во Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти» (Рим 8:2).
14 Сунна (обычай, пример) — пример жизни Мухаммеда как образец и руководство для мусульман. Включает в себя его поступки, высказывания и невысказанные одобрения, зафиксированные в хадисах (рассказах о Пророке). Почитается как следующий после Корана источник религиозного закона.
15 «Лови день» (лат.), т.е. пользуйся моментом.
16 Этим термином в средневековой исламской литературе обозначали философию, ориентированную на античные модели философствования, а также саму античную философию.
17 Официальный статус, предоставляемый немусульманам, живущим под мусульманской властью (первоначально «людям Книги» — иудеям и христианам, позднее и приверженцам других религий). В противоположность язычникам, им гарантируется право следовать своей вере и практиковать ее, но при этом они остаются ограниченными в ряде прав.
18 Коран 3: 4/6 (пер. И.Ю. Крачковского).
19 Луи Массиньон (1883-1960) — французский востоковед и исламовед, исследователь ал-Халладжа.
20 См. декларацию Dominus Iesus о единственности и спасительной вселен­скости Иисуса Христа и Церкви, выпущенную Конгрегацией вероучения 6 августа 2000 г., в особенности раздел VI: «Отношение Церкви и других ре­лигий к спасению» (рус. пер.: ж-л «Новая Европа», вып. 15. Милан-М., 2001).
21 Сабии («крещеные»; упоминаются в Коране, 5:73/69 и др.) — как правило, отождествляются с мандеями, синкретической полухристианской сектой гностического происхождения, восходящей к I в., немногочисленные последо­ватели которой живут в Южном Ираке и в иранской провинции Хузистан.
22 Подготовка к принятию Евангелия (лат.).

01.09.2005. ЖИТОМИР. Открыта новая воскресная школа

Блаженніший Митрополит Володимир: “Наслідуйте віру їх” (Пам’ять святого рівноапостольного великого князя Володимира)