Протоиерей Александр Ильменский: «Сейчас «на зоне» Церковь – это серьезно»

01.09.2004 archive, Вестник №36, События

ПРОТОИЕРЕЙ АЛЕКСАНДР ИЛЬМЕНСКИЙ: «Сейчас «на зоне» Церковь – это серьезно»

На семинаре отец Александр представлял Криворожскую єпархию. На протяжении нескольких лет он духовно окормляет осужденных. Служения этого пастыря необычное, ведь его заключенные из Солонянской исправительной колонии, что в селе Ополоновка, находится не только вдалеке от центров цивилизации, но и за двадцать километров от ближнего приходского храма. Тем не менее, при непосредственном участии священника, силами самих заключенных, в этой забытой людьми местности была воздвигнута прекрасная Свято-Георгиевская церковь, которая стала средоточием приходской жизни для многих заключенных. Своими мыслями по поводу духовного окормления братьев наших «во узах заточенных» отец Александр поделился с нами.

— Ваше высокопреподобие, расскажите, когда у вас возникло желание окормлять заключенных?
— У меня намного раньше было некое предчувствие. Еще до того как я стал священником, интуитивно хотел заниматься работой такого рода.
Скажу вам откровенно, что я получаю больше, чем отдаю. Если хотите, я своего рода человек корыстный и еду в «зону» за своим. То есть, я не прихожу к заключенным как некий сверхблагодетель, а приезжаю искать себя.

— Колония, которую вы окормляете находится вдалеке от городов и вашего прихода. Как это отображается на работе с заключенными?
— Это влияет разве что на экономические возможности, поскольку мы не всегда можем позволить себе выбить финансы.
Но все проблемы материального характера решились сами собой, когда у нас образовался приход. Приход, не как явление батюшки, время от времени посещающего страждущих, а предельно приближенное к приходской жизни сообщество. Мы стараемся сделать так, чтобы люди через воцерковление нашли путь к реабилитации. Без глубокого воцерковления это будет лишь неплохое явление. Как сказал один заключенный в письме к другому: «Для нас Церковь в зоне неплохое развлечение, в лучшем случае утешение». Я хочу, чтобы это было не «утешение и развлечение», а чтобы это была сама жизнь.
Когда человек в своей ценностной шкале поставит Бога выше всего – это единственный вариант.

— Что вызывает у вас позитивные чувства, отсутствие фальши?
— Это взаимный процесс. Этот контингент особенно чувствителен к фальши. Они настолько «тертые». Кстати, самая распространенная ошибка священников, которая только может быть – это попытаться стать своим: изучить «феню», фольклор, попытаться разговаривать с ними, в прямом смысле, на их языке. Это не никуда годится. С ними надо разговаривать серьезно, честно, искренне. Только тогда будет взаимная радость. Это чувство присуще в моей работе.
Я порой приезжаю в тюрьму по разным причинам расстроенный и «поломанный». Мы люди и мало там чего бывает. А уезжаю оттуда духовно наполненным. Происходит настоящее чудо.

— Сейчас в колониях массово начали открывать молитвенные комнаты, а также воздвигаться храмы. В связи с этим возникает немало затруднений материального и другого характера…
— У нас хороший храм, потому что он построен изнутри. Я не хочу выступить здесь в плане критики – на Слобожанщине много хороших храмов, но здесь видно, внешнюю, спонсорскую сторону. Я не отрицаю, что это даже очень хорошо. В Ополоновке внешняя помощь была минимальной.
Если в спонсорском храме сначала создают место, а потом хотят наполнить его содержанием, то более естественный путь от духа. Не форма привлекает дух, а дух творит форму.
У нас не было где молиться. Меня часто начальство спрашивало, когда будет построен храм и где взять средства. У моего отдаленного сельского прихода, на котором также ведется строительство, минимальные возможности, а прихожане, не могут пожертвовать много.
Администрации я рассказал, как когда-то я задумал строить лодку. Сначала хотел собрать все материалы, а потом плюнул, взял две-три доски, и начал строительство, не ведая, где взять остальное. Пришло время – к доскам присоединились новые. Я по светской специальности архитектор. Нарисовал им план, а они начали заливать фундамент и ставить опалубку. Сейчас у нас полноценный храм. Большая его часть сложена из камней, которые добыли, разламывая старые тюремные стены. Представьте себе такую символику: разобрать тюремную стену и из этого же материала возвести церковь.

— В своем докладе вы подняли тему о склонностях к духовным крайностям, которые присущи заключенным…
— Я бы очень предупреждал отцов, чтобы они не ставали на путь десоциализации. У меня такое чувство, что Церковь стараются поставить вне общества, маргинализировать. Нам подкидывают эти проблемы, провоцируют на ИНН, «шестерки», чтобы Церковь ушла из нормальной общественной жизни в леса, катакомбы или закопалась в окопы и т.д.
Контингент заключенных психологически предрасположен к подобным вещам. И многим кажется, что легко его завоевать, придя и начав сразу стращать: «антихрист, шестерки, коды». Да, сразу появляется огромная заинтересованность, но это тут же превращает Церковь в замкнутую секту.
Главная беда в том, что подобная проповедь приведет к искаженному восприятию Православия, причем, всем контингентом зоны.

— Отец Александр, на какой результат должен настроиться пастырь, занимающийся тюремным служением?
— В докладах, зачитанных на семинаре, прозвучало много статистических данных. Я никогда не люблю думать цифрами. Дело не в цифрах. Всегда, во все времена, было очень мало спасающихся, даже тогда, когда Церковь была государственной религией. Истину взыскали не все, тем не менее, спасались через Причастие, по принципу: «принимающий Праведника, принимает награду Праведника».
Меня часто спрашивают: «Сколько там у тебя народу приходит, тридцать-сорок?». Дело совсем не в этом. Главное, что весь контингент колонии со временем начинает уважать Церковь. Сейчас «на зоне» Церковь – это серьезно. Даже те люди, которые вообще не ходят в храм, нормально воспринимают духовенство и религиозные чувства соузников. Они часто говорят что Православие – это настоящая вера, а все остальные учения от лукавого. Привести «в зоне» к такому восприятию Церкви – наш главный результат.

— Говорят, пока что в наших «зонах» очень мало «авторитетов» становятся прихожанами тюремных приходов…
— Я с таким утверждением не согласен. В моей практике есть яркий пример. Однажды в мою колонию перевели «обламывать» человека (я окормляю так называемую «красную зону»). Он раньше «держал общак» (тюремную казну) и был в «авторитетах», а, воцерковившись, начал смиреннейшим образом трудиться. Для его среды считается приделом падения, если человек «в авторитете» начинает что-то убирать, копать и заниматься тяжелой работой.
Он стал старостой моего храма. Недавно его перевели в другое место, но я с ним веду переписку. У меня уже собралась большая пачка писем, я почти столько же отправил, и уже несколько раз к нему приезжал – нам удавалось видеться. На встречах у нас всегда большая радость, которая окупает многие издержки.

— У него не было потом никаких проблем в плане «тюремной иерархии»?
— Проблемы у каждого из нас возникают тогда, когда мы пытаемся как-то себя оценивать. Для него это – просто не вопрос. Теперь самое главное Господь и спасение. Кто как к нему относится, что там говорит «иерархия», его не волнует. Я имею в виду, не в смысле призрения. Человек просто живет другими ценностями.

— Какой основополагающий момент присущ в деле пастырского окормления осужденных?
— Я считаю, что изменение ценностных ориентиров человека – это то, что нам нужно делать в первую очередь, и не только в случае с заключенными.
Хочу сказать еще одно. Мы занимаемся протиранием тряпочкой потока грязи, идущей из огромной трубы и удивляемся, что в Украине переполненные тюрьмы. А ведь сегодня массовое общественное сознание в колоссальной степени воспроизводит мотивацию к преступности. Оно дает ложные ценностные ориентиры, главным из которых становится «наслаждаться жизнью». И как бы вы не рассказывали, что надо прилежно учиться, получать профессию, усердно работать на благо общества и личного успеха, то всегда самым кратчайшим путем к цели будет «пойти, убить и украсть». Всегда на это будут соблазняться люди. Если же общественной ценностью будет Правда, как это было когда-то, то я более чем уверен, что уровень преступности значительно упадет.
И все казалось-бы из-за какого-то пустяка. А давайте перестанем через телевизор ежедневно вдалбливать в голову: «Кушай это, пей то, и «первые владеют миром». Сегодня творится настоящий ужас.
Мы, тюремные священники, конечно, будем и далее «убирать», потому что одна душа дороже всего мира, но если наше государство серьезно заинтересовано в том, чтобы не было такого высокого уровня преступности, надо прежде всего, изменить формирование общественных ценностей.

— Ваше высокопреподобие, можете ли вы назвать «десять заповедей священника», который занимается окормлением осужденных. Какие главные принципы он должен соблюдать?
— Вы знаете, десять соблюдать не надо. А принцип один и тот же: искренность, правда, честность. Никакими особенными качествами священнику обладать не надо. Также как и особенным подходом. В первую очередь нужно любить этих людей и свое дело.

— А с какими проблемами чаще всего обращаются к священнику заключенные?
— Вопрос во многом сокровенный. Я считаю, что воцерковление начинается тогда, когда человек становится способным исполнить слова Христа: «Если хочешь по мне идти, отвергни себя, возьми крест свой и следуй за мной». Все они находятся в тюрьме прежде всего потому, что очень сильно себя любили, старались ублажить. Самоотвержение было весьма слабо и практически никак проявлялось.
Кстати, харизматические секты, которые делают неоднократные попытки приобрести в среде заключенных новых адептов, абсолютно не решают этой задачи. По их учению человек духовные средства тоже ставит на службу ублажения самого себя. Не сам на службу становится, а продолжает ублажаться, что ничего внутренне в нем не меняет. Здесь крайне необходима «метанойя» – обращение, покаяние, переворот. Мы все сластолюбцы в той или иной степени, но заключенные особенно. У них всех общая черта – очень сильно себя жалеют. Ведь, недаром часто ходят жалобные письма, в которых просят продукты, носочки, то и другое. Батюшке не напишут и слова о вере, только одни требования: «Дай!». Мне не жалко, только смысла нет. Давать в таких случаях бесполезное дело. Они не понимают, что не того просят.
Изменение к самому себе является ключевым моментом в исправлении заключенных. А человек способный на самоотвержение, способный на все.

— Отче, вы упомянули о сектантской деятельности. Зачастую, даже за банку кофе им удается покупать новые души. Но ведь и Церковь часто делает дела благотворительности…
— Мы делали благотворительные акции, где была возможность вполне прилично обеспечить всех желающих необходимыми вещами. Это отнюдь не была «покупка душ». Ребята поняли, что это делается не для нас и не для тех, кто наши, а для заключенных, действительно нуждающихся в помощи. Поэтому многие мои прихожане отказались от помощи. Это очень серьезно помогло увидеть разницу между Церковью и сектантами.
Что касается наших взаимоотношений с сектантами, мне кажется, что ради человеческого мира мы потихоньку забываем, что Господь принес на землю меч. Если мы пытаемся утверждать истинность Православия, то нас ставят в положение нарушителей межконфессионального мира. Нам за счет отказа от истины предлагают мир и дружбу. Такое состояние приведет к фатальной катастрофе.
Пока у нас еще есть возможность, надо пытаться даже на Конституционном уровне записать первейшим правом человека право на утверждение истины. Мы боремся за права человека, но если человек пытается отстаивать истину и утверждать ее, он попадает в положение нарушителя общественного мира. На Западе, если бы я осмелился сказать, в общем-то, правду о том, что сектантство – это ложь и карикатура на Христа, я уже пребывал бы «в местах не столь отдаленных» не в качестве пастыря, а в качестве спецконтингента. Обидно, что у нас часто получается наоборот.

— На встречи очень много упоминалось о ресоциализации заключенных. Реально Церковь может активно включится в этот процесс?
— Это очень сложный процесс. У меня порой приходила такая мысль, что многие «в зоне» испытывают счастье. Кто серьезно воцерковляется в зоне, на них перестают давить стены, и они чувствуют внутренний комфорт. Но стоит им выйти на свободу, тут же обрушиваются на них все необходимости, дела, возникают «возможности». И если раньше их от чего-то запретами и распорядками удерживали насильно, то теперь им нужно держать себя в рамках самим.
Как правило – это тяжелый путь. После долгих сроков заключенные теряются в реальной жизни. Это действительно слабые люди. Многие не могут понять как в экономическом смысле друг друга можно «за глотки хватать». Может быть, для тех, кто не может существовать в условиях рынка, свободы нужно создать какие-то закрытые поселения с достаточно приемлемым режимом, с храмом – некий своеобразный «монастырь», в которой они могли бы вступить соглашаясь с обязательствами, в том числе и об ограниченном входе и выходе оттуда. Многие бы это приняли.
Сегодня по зоне ходит легенда, что каждому освободившемуся полагается чуть ли не по сто долларов. Люди выходят порой в домашних тапочках на мороз и имеют в кармане семь-десять гривен. Потеряны семьи, у многих проблема с документами. Их отправляют откуда взяли, а добраться туда невозможно. Если бывший заключенный будет добираться, то только через притоны. А там наркотики или зависимость. Тебе дадут деньги, и тут же «поставят на работу», их же отрабатывать надо. А работа, естественно, «ответственная». Человек автоматически попадает обратно. В большинстве случаев каждый обречен садиться снова. У них нет другого выхода.
Конечно, если человек воцерковленный, он сожмет зубы, придет к людям, будет носить воду, рубить дрова, и даже за тарелочку супа где-то терпеть. Другой придет, денек порубит, а потом перышки начинает распускать, все больше, больше и больше. И опять все возвращается «на круги своя». Если человек сумеет удержаться, то тогда он сможет прорваться в этой жизни. На самом деле, обстановка автоматически воспроизводит ситуацию. Рецидив уже заложен. Как с этим быть?
Я не могу начертать какие-то конкретные формы ресоциализации. Так случилось, что у меня в селе есть личный дом, а когда при храме построили жилье, то я переселился поближе. На старом месте остался приличный огород, хозяйство. Недавно освободились ребята – мои прихожане, и поскольку им не было куда деваться, я предложил жить и работать на хозяйстве. На стройке храма у меня еще много работ, мне все равно надо кому-то платить. Сначала они говорили: «Батюшка, мы будем работать бесплатно». Я же категорически возразил, мотивируя тем, что им надо кормиться и иметь достойное содержание.
Когда-то это закончится, и я не смогу позволить себе содержать всех уволившихся. Думал, может помочь им открыть какое-то производство. Потом я не знаю, что с этого получится и до какого времени они там проживут. Может до того, пока семью образуют или в себя придут? Все равно, человеку некуда идти, а так хоть крыша над головой, есть работа, храм, братья и хоть какая-то жизнь.
Проблемы у меня приличные. Только чуть попускаю, «вылазит все наружу». Я их люблю, порой может чересчур, а с ними надо быть жестким. Теперь я намерен ожесточить некоторые вещи. Потому что, только у них появляются какие-то деньги, уже начинают отдыхать. Сначала отдыхали культурно, но чем дальше, тем менее культурно. Я им говорю: «Ребята, у вас, по-моему, лишние деньги. Вы бы их отложили на корм для вашей птицы, и чтобы получше одеться. На что вы рассчитываете?». Оказывается им надо многому учиться, поскольку они опасны сами для себя. Если их оставить самих – это приведет к нехорошим последствиям. Им надо дать возможность уйти от прошлого.

— Вы не пробовали под свой «реабилитационный центр» выбить у государства какие-то гранты?
— Государству надо осознать себя в этом вопросе. У нас, к сожалению, государство самоустранилось от многих серьезных вещей. Прежде всего, от ответственности за свободу гражданина. Сегодня свобода совести многими интерпретируется как свобода от ответственности. То есть, государство заявило, что оно больше не желает защищать правду, определять ее. Оно говорит: «что хотите, то и творите». Своим воспитанникам я объясняю это на наглядном примере. Скажем, я у себя на огороде насею всяких семян и скажу: «Свобода ребята! Растите, как хотите, осенью приду за урожаем». Гарантировано, я соберу одни бодяки.
Также у нас. Это какие-то лукавые извращения. Мы не руководствуемся истиной, а ложью. Не должно быть и полного отсутствия цензуры. Ведь говорим, что человек нецензурно выражается и считаем это недолжным. Государству самому следовало бы воцерковиться. Это отнюдь не клерикализм, ведь Церковь – хранитель Истины. Истина – это Бог, а правильное понимание о Боге – вопрос жизни. Если мы хотим, чтобы наши внуки и правнуки рождались в этом мире, давайте постоим в истине.

— Чтобы вы пожелали своим сослужителям – тюремным священникам и узникам, стоящим на пути духовных поисков?
— Я бы всем пожелал свободы. Чтобы священники, которые имеют благое намерение, свободно приходили в тюрьмы. Чтобы они не были жертвами какой-то кампании или моды, когда их туда запихивают, а они не хотят, мучаются от этого и страдают. Тогда ничего не получится.
И заключенные, если воспримут то, что с ними произошло, как Божие попущение, то многого добьются в своем внутреннем перерождении. Святые отцы сами затворялись в пещеры, темные и не более комфортные как современные камеры, искали этого, не выходили десятилетиями и находили настоящее счастье. К сожалению, у нас совсем другое восприятие свободы. Можно быть рабом в самой шикарной вилле с евроремонтом, а можно быть свободным в забытом людьми «узилище». Многие начинают в тюрьме искать выход, а выход краткий. Он лежит в нашем сердце. Господь говорит: «Царствие Божие внутри вас есть».

Беседовал Владимир СВИСТУН

Юрий Кулибаба, главный редактор газеты «Начало» (Днепропетровск): «Православное издание — это миссионерство и помощь миссионерам»

Олександр Яровий. Ріка води живої