ЕПИСКОП ОБУХОВСКИЙ ИОНА: Смирение – то, к чему должен стремиться каждый архиерей

17.10.2014 top

Есть предание, что на возвышенности Зверинецкой горы в Киеве побывал первый просветитель Руси апостол Андрей Первозванный. В 60-е годы XIX века архимандрит Выдубицкого монастыря Иона основал здесь новую обитель. К 1918 году монастырь насчитывал более 800 монахов и послушников. Обитель трудилась и молилась до 1934 года, когда по распоряжению новых советских властей была закрыта.

Современная летопись монастыря началась в 1991 году, а спустя два года по благословению митрополита Владимира мощи основателя – старца Ионы – были найдены, доставлены в монастырь и в новом дубовом гробу положены на прежнем месте захоронения – в склепе.

Когда духовенство и прихожане впервые вошли в соборный храм, на них смотрели сплошь руины. Было это в конце ноября, но новый настоятель – архимандрит Агапит, назначенный сюда из Киево-Печерской лавры, – стал совершать богослужения, и службы совершались на паперти – и в дождь, и в лютый мороз. Основатель монастыря старец Иона Киевский по обилию чудес, происходящих по его молитвам и народному почитанию, 22 ноября 1995 года был причислен к лику святых. В этом же году монашеский постриг в обители принял и был наречен в честь преподобного будущий наместник Троицкого Ионинского монастыря епископ Обуховский Иона (Черепанов).

– Владыка, расскажите о своем пути в Церковь.

– Родился я в обычной советской семье, и внешне, казалось бы, не было никаких предпосылок для моего воцерковления. Но Бог промышляет о каждом человеке по-особому, и Промысл Божий устроил так, что я стал православным. У меня не было ни сомнений, ни терзаний, ни религиозных поисков. Шел конец 1980-х годов, перестройка, когда появилось много литературы на исторические и религиозные темы, которая в советское время была закрыта для широкой публики. Тогда я дружил с парнем, с которым мы жили в одном доме, сначала ходили в один детский сад, а потом учились в школе в параллельных классах. Мы много, долго и бурно обсуждали публикации.

В один из дней он спросил меня: «Ты когда-нибудь слышал, как звонят колокола?» Я сказал: «Конечно, слышал. На Крещатике». На Крещатике находится Дом профсоюзов, где в советское время были большие электронные часы, и каждый час они издавали звуки, имитирующие удары колокола. Звуки эти были синтетические, записанные на пленку или синтезированные, но несколько напоминали звук колокола. «Нет, это не настоящие. А настоящие слышал?» – переспросил друг. – «Ни разу не слышал». «Тогда приезжай в Крестовоздвиженскую церковь на Подоле», – сказал он.

Я остался на всенощное бдение. Служба прошла для меня незаметно, и я понял, что это – мое место

Церковь эту в Киеве я знал, она практически не закрывалась, и рядом с ней стоял дом, где родился Михаил Афанасьевич Булгаков, чьи произведения в то время были популярны. Приехал к храму, выхожу из трамвая и вдруг слышу колокольный звон, который показался мне тогда неземной музыкой. Сейчас уже понимаю, что звон был далек от совершенства, потому что в советское время колокола были почти повсеместно уничтожены, и в храмах приходилось звонить на тех остатках, которые можно было найти. На колокольне той церкви, например, вместо большого колокола использовали отрезок металлической трубы. Когда я подошел ближе к храму и поднял голову, то увидел, что звонит мой друг, такой же комсомолец, как и я, с которым мы вместе иногда хулиганили и дурачились. Я был очень поражен, и когда он спустился с колокольни, спросил, как он сюда попал. Он обещал рассказать после службы, и я остался на всенощное бдение – первое на тот момент сознательное богослужение в моей жизни. Раньше я знал, как перекреститься и поставить свечи перед экзаменом, но это было достаточно поверхностным, потребительским отношением к Церкви.

Служба прошла для меня незаметно, и я понял, что это – мое место. Я стал ходить на богослужения, изучать необходимую литературу. У нас с другом было желание узнать больше о православной вере.

– Что вы читали? Просто ли было тогда достать православную литературу?

– Мы стремились найти книги о церковной истории, творения святых отцов, находили ксерокопии, самиздатовские перепечатки. Первая книга, которую я прочитал, было Евангелие дореволюционного издания с высыпающимися страничками. В конце 1980-х годов из литературы в церковных киосках продавался только трехтомник «Толковой Библии» Лопухина и молитвословы. Книги стоили очень дорого. Я до сих пор помню, что трехтомник стоил 300 рублей – это была зарплата преуспевающего человека, молитвослов стоил 50 рублей – повышенная стипендия студента. За Евангелием мы ездили к баптистам, потому что у них можно было дешево купить и Евангелие, и Библию.

Хотя сразу всё узнать не получалось, уже через две-три недели меня пригласили петь на клиросе.

– Вы где-то пели до этого?

– Петь я не умел и в хоре никогда не пел. Свои сомнения я высказал регенту, на что мне было сказано, что среди женских голосов должны быть низкие нотки и главное – чтобы я пел погрубее. Можно только догадаться, что собой представляло мое пение, но остальные голоса были не лучше, потому меня и терпели. В советское время в храмах было два хора – профессиональный праздничный хор, который пел на хорах, и любительский хор, который пел внизу и исполнял незамысловатые песнопения. В нем пели в основном люди пожилого возраста, и бабушкам было лестно заполучить в свой хор молодого человека.

– Помните ли вы свое первое Причастие?

– Очень хорошо помню! Мне было лет 16–17. Я знал, что нужно причащаться, но о том, как готовиться к Причастию, имел весьма приблизительное понятие. Вечером после всенощного бдения я остался переночевать в сторожке при храме, утром на ранней Литургии я пел и пошел на исповедь. Из-за огромного количества людей и недостатка священнослужителей в то время практиковалась общая исповедь, когда священник перечислял грехи, а человек подходил и говорил: «Каюсь». Я подошел, батюшка накрыл меня епитрахилью. Я до сих пор помню охватившее меня покаянное чувство; от всего сердца я сказал: «Каюсь». Надеюсь, что Господь принял мое тогдашнее сокрушенное состояние.

– Расскажите о своем воцерковлении.

– Мое воцерковление, думаю, произошло благодаря молитвам моих благочестивых предков. Брат моей прабабушки – иеромонах Исаия (Кузнецов) – был соловецким иеромонахом и до 1920-х годов служил на Соловках. Когда был учрежден лагерь особого назначения, но еще не начались массовые репрессии духовенства, он был выслан с Соловков, приехал к себе на родину и служил в тогда уже закрытом Николо-Коряжемском монастыре недалеко от города Котлас Архангельской области. В монастыре он служил до 1930 года, когда его арестовали и осудили на 10 лет. Его сестра, моя прабабушка, была светлым человеком, о ней я вспоминаю с трепетом и трогательностью. Я жил в Киеве и ездил на каникулах к ней в Архангельскую область. Помню, как утром и вечером она молилась на память, и когда я сам стал читать молитвослов, с большой радостью и удивлением узнавал фразы, которые уже слышал отроком.

Наша семья была обычная советская. Отец – военнослужащий, коммунист, причем человек он был неравнодушный, искренний, и одно время даже возглавлял парторганизацию полка. Это был период правления Брежнева, когда всерьез коммунистические идеи уже не воспринимались и на партию смотрели как на место, куда входили или идеалисты, или карьеристы. Отец был, скорее, идеалистом, который считал партию той организацией, где находятся лучшие люди, служащие родине и людям.

В семье у нас были иконы, которые родители привезли из дома бабушки. Иконы висели у нас открыто, сослуживцами отца воспринимались как дань моде, как элемент интерьера, но все равно настраивали на определенный лад.

– А как вы попали в монастырь?

– В монастырь я попал в 1990 году, когда учился на 1-м курсе медицинского института. Один из работников храма – мастер на все руки дядя Боря (сейчас он монах Силуан в Киево-Печерской лавре) – пригласил меня поехать с ним в лавру. После работы братия пригласила нас с собой на трапезу. И когда я увидел, как братия перед трапезой и после поет молитвы, я ощутил их единодушие во Христе и понял, что тоже должен быть здесь. Теперь я всё свободное время стал проводить в лавре. У меня была там своя келья, свои послушания: в пещерах я следил за порядком, торговал в иконной лавке, значился уже в штатном расписании лавры и жил жизнью послушника. Так прошло два года. В 1992 году я окончательно понял, что дальше так продолжаться не может. Завалил сессию в институте и с чистой совестью поступил послушником в лавру. Спустя год один из братий лавры был назначен настоятелем вновь открытого Ионинского монастыря, который в советское время был закрыт и разрушен. В числе других братий он пригласил меня перейти в новую обитель, и я стал одним из первых ее насельников. В 1995 году я был пострижен в монашество и в том же году рукоположен в диакона и священника. В 1998 году наш первый настоятель архимандрит Агапит был назначен епископом в Закарпатье, и когда митрополит Владимир спросил его, есть ли у него преемник, он указал на меня. Привезли меня показать митрополиту. Зрелище это, надо сказать, было довольно печальное: на вид я был невзрачный, худой, вместо моих на тот момент 27 лет выглядел года на 23. Митрополит с удивлением посмотрел на меня и написал указ о том, что я назначаюсь исполняющим обязанности наместника монастыря. Спустя полгода, присмотревшись ко мне, меня назначили наместником.

– Кто руководил вашим духовным устроением?

– Наш первый настоятель архимандрит Агапит, ныне архиепископ Могилев-Подольский. Человек удивительный, он подвизался в Вильнюсском Свято-Духовом монастыре еще до открытия Киево-Печерской лавры, а с открытием лавры был одним из первых ее послушников, постриженников и по сей день для многих является примером здорового трезвого монашества. С греческого «Агапит» переводится как «любимый», и владыка Агапит действительно такой человек, о котором никто из знающих его не может сказать ни одного недоброго слова. Человек настолько себя духовно и по-христиански ведет, что его все любят и он всех любит. Это очень редкое человеческое качество и редкое дарование. Владыка во многом определил и дух нашего монастыря, и я стараюсь ориентироваться на то, как он себя вел и как бы поступил в том или ином случае.

– Какие еще люди и места оказали на вас влияние?

– Благодарю Бога, что я застал старую братию Киево-Печерской лавры, ту братию, которая пришла в лавру или в довоенный период, или в то время, когда при немецкой оккупации лавра была открыта и действовала до 1961 года: тех монахов, которые пережили и гонения, и лишения, были в рассеянии и вели скитальческую жизнь. Они очень сильно повлияли на нас своим поведением, много наставляли своим стилем общения. Потому что если нет возможности общаться с монахами старой школы, носителями традиции, тогда идет внешний артистизм, внешнее изображение того, как человек воспринимает для себя монашество, и последствия этого бывают пагубные: человек начинает так или иначе играть. А старые монахи, они какие есть, так они и живут. В них нет ни малейшего артистизма, ни малейшей игры. У них очень простые отношения как между собой, так и с послушниками и молодыми монахами. И в этих отношениях всё пронизано любовью к человеку. Это словесно не декларировалось, но было видно, что люди этим живут. И для них монастырь – это место, где, в первую очередь, можно максимально проявить заповедь любви к ближнему.

– Имея за плечами опыт послушника, монаха, настоятеля и архиерея, как бы вы посоветовали желающим поступить в монастырь узнать дух обители?

– Правильный православный дух – это когда человек приходит в монастырь и чувствует себя, как послы князя Владимира в храме в Константинополе: то ли на небе, то ли на земле. Именно такое чувство было у меня, когда я пришел в лавру: я должен здесь быть. Сам я нахожусь более чем полжизни в монастыре и стараюсь даже в помыслах не давать оценки руководству и братии других монастырей, потому что эти оценки всегда субъективны.

– А в своем монастыре как вы видите и определяете, насколько благополучно всё в вашем «королевстве»?

– На мой взгляд, прежде всего надо быть максимально самокритичным и понимать, что если есть какие-то сбои в жизни монастыря, то эти сбои вызваны твоим поведением. Это так же, как поведение детей является калькой своих родителей: если дети шалят, капризничают и вообще ведут себя отвратительно, то это, прежде всего, вина родителей. Это родители их так воспитали. Так же и в монастыре: если есть какие-то сбои, то это обусловлено во многом качеством духовной жизни настоятеля.

Надо также понимать, что каждый поступок начальника – на виду и всегда оценивается и даже может вызвать ропот. Это знакомо любому человеку, который находится в церковной структуре. Враг находит соблазнительные стороны и показывает священноначалие в самом неприглядном виде и вкладывает эти мысли в головы людей. Поэтому всегда надо быть к себе максимально внимательным, понимая, что люди смотрят на тебя и берут с тебя пример.

– Владыка, вы упомянули об артистизме в монашеской среде. Какое лекарство, на ваш взгляд, от артистизма в православной среде в целом?

– Главное в человеке – быть, а не казаться. Но чтобы начать лечение от недуга артистизма, нужно понять, что ты болен. Если человек не осознает, что в нем есть болезнь, то к врачу он никогда не обратится, и болезнь доведет его до могилы. Так же и в духовной жизни. Для того чтобы начать процесс лечения, человеку нужно понять, что у него есть тот или иной недостаток, недуг. И здесь нужно смотреть только на себя, на свою духовную жизнь. Как говорил преподобный Амвросий Оптинский: «Знай себя, и довольно с тебя». В людях мы часто видим внешнюю оболочку, видимые поступки, но не знаем, как человек кается, как стремится измениться, как сожалеет о своих грехах. А внешнему доверять крайне опасно. Примеров достаточно и в житиях святых, и в аскетической литературе. Осуждать и стыдить всегда нужно только одного человека – себя. Функция исцеления других людей от подобных вещей лежит на духовниках. Если человек стремится вести духовную жизнь, то духовник его подправит, наставит, даст необходимое «лекарство». А мы не являемся духовниками тех людей, внешние поступки которых видим, поэтому нужно отдать их на волю Божию и молиться за них, чтобы если есть на то воля Божия, то Господь этот недостаток исцелил. Известны слова апостола Павла: «Кто ты, судящий чужого раба? Пред Своим Господом стоит он, или падает». И дальше он говорит замечательные слова: «Силен Бог восставить его». Каждый человек имеет свои отношения со своим Господом, и только перед Господом он или стоит, или падает. Он не наш, он чужой раб, он раб Господень, и мы судить его не можем, потому что Господь силен восставить его.

– Что вы думаете о желании православных отправляться на поиски старцев?

– Здесь я снова могу провести параллель с медициной. Для того чтобы среднестатистическому человеку беречь свое здоровье, достаточно общения с лечащим врачом, который наизусть знает, в каком состоянии находятся его кости, зубы и все остальные органы и которому не нужно каждый раз рассказывать о том, что болит. А если появляется какая-то болячка, он ее диагностирует и лечит. Но когда знаний обычного врача недостаточно, он направляет человека на консультацию к профессору, чтобы тот поставил правильный диагноз и назначил лечение. Так же и в духовной жизни: достаточно общения со своим духовником, который находится в шаговой доступности, к которому всегда можно прийти, который знает все особенности духовной жизни человека. Но если духовник посчитает, что он в каком-то случае недостаточно компетентен, он может посоветовать съездить к духовному человеку, которого он знает, мнению которого доверяет и считает, что именно этот духовно опытный человек может оказать духовную помощь. «Паломники по старцам», действительно, напоминают людей, которые ездят по профессорам, считая свои болезни самыми запущенными, самыми необычными, самыми загадочными. Но они и сами не получают пользы, и отвлекают опытных духовников от тех людей, которым действительно нужна помощь.

– В какие места вы сами отправляетесь за духовной поддержкой?

– В первую очередь на Афон. Наш монастырь давно дружит с монастырем Дохиар, который известен тем, что там находится икона Божией Матери «Скоропослушница», а также своим настоятелем-старцем – духовником архимандритом Григорием. Это человек высокой духовной жизни, святой нашего времени. Свой монашеский путь он начинал под руководством таких известных подвижников благочестия, как Амфилохий Патмосский и Филофей (Зервакос), канонизация которых сейчас готовится Греческой Церковью. Наша братия туда часто ездит, некоторые живут до полугода, научаясь настоящей правильной монашеской традиции. К сожалению, в Русской Церкви в советское время традиция практически была полностью утрачена, и возрождать ее приходится с очень большим трудом. Хорошо, что есть монастыри, где живут старые монахи, где традиция монашеского делания не прерывалась. Остальные монастыри строят духовную жизнь по книжкам или по своему разумению. Конечно, не всегда всё получается.

На Святую Землю, на мой взгляд, человек ездит больше из-за археологического интереса. Это земля, где происходили события Священной истории, и лично меня там больше интересует географическая составляющая, потому что обстановка, которая окружает святые места: суета, масса торгашей, толпы людей, – никак не настраивает на сосредоточенную молитву. А Афон очень отрезвляет. Если там долгое время не бывать, наступает некое самоуспокоение. Когда приезжаешь на Святую Гору, видишь, как живут настоящие монахи, и там понимаешь, как далеко тебе еще до настоящего монашеского жития, и просишь у Господа сил, благодати, чтобы хоть чуть-чуть приблизиться к этому идеалу.

– Что вы почувствовали, когда узнали о предстоящей архиерейской хиротонии? Думали ли о том, какого рода искушения теперь могут возникнуть?

– Для меня всё это было очень неожиданно. Мне позвонил знакомый архиерей и сказал, что меня избрали во епископы. Сначала я подумал, что это не я, потому что знаю еще одного архимандрита Иону. Мне было скорбно, что легкая жизнь заканчивается. А насчет искушений хорошо сказал приехавший из Дохиара на мою хиротонию игумен Гавриил, первый помощник настоятеля – очень старый монах, много десятилетий проживший на Святой Горе. После первой моей архиерейской службы в монастыре он пожелал мне, чтобы «ветер не унес мою голову». И еще сказал замечательные слова, что на панагии у архиерея изображается не Спаситель, а Богородица, потому что Господь-Вседержитель символизировал бы власть, а Богородица олицетворяет смирение – то, к чему должен стремиться каждый архиерей. Самая опасная вещь – если тщеславие перечеркнет ту святую благодать, которую человек получил в архиерейской хиротонии.

– Какие качества молодых архиереев вы могли бы отметить?

– Молодые архиереи не боятся действовать, не боятся заниматься чем-то новым, поддерживать креативные идеи. Старые священнослужители, которые служили в советское время, обманчиво кажутся нашему поколению бездеятельными, равнодушными. Я ясно представляю, почему такие вещи имеют место быть. Священник или архиерей, служивший в советское время, находился буквально под колпаком соответствующих органов: контролирующих, проверяющих и карающих. Я общался со священниками, которые несли служение в советское время, они в молодости хотели что-то делать – и делали, но им настолько больно надавали по рукам, что с тех пор они очень осторожно относятся к новшествам и к какой-то очень уж активной деятельности. Это можно сравнить с боевым ранением, а от раненого бойца нельзя ожидать силы, выносливости и энергии новобранца. Зато он имеет уникальный практический опыт, мудрость, рассудительность, которыми может поделиться с молодыми. А молодежь выросла в свободное время, они, естественно, не боятся проявлять инициативу, живость, энергию.

– Ваш отец принадлежит к тому поколению, о котором вы только что сказали. Как сложилась его судьба?

– Папа в общем всегда благоговейно относился к Церкви, был человеком верующим, но не совсем воцерковленным. Этим летом отец умер, и, надеюсь, что Господь помилует его. Последние годы жизни он жил в городе Кременчуг. Это родина основателя нашего монастыря – преподобного Ионы. Папа много ходил по кабинетам и сумел добиться, чтобы одна из улиц города была переименована в улицу преподобного Ионы Киевского.

– Насколько изменилась ваша жизнь после епископской хиротонии?

– Милостью Божией, у меня после архиерейской хиротонии изменилось не многое. Я продолжаю жить в монастыре и нести те же послушания. Прибавилось, конечно, руководство викариатством, прием духовенства и верующих в митрополии. Но, слава Богу, мой образ жизни не изменился: мне удается жить по-монастырски, и я молюсь, чтобы Господь прибавил Свою милость и не изгнал меня из монастыря.

С епископом Ионой (Черепановым)
беседовала Татьяна Веселкина

17 октября 2014 года

Православие.ru

СУМЫ. Приходы епархии собрали пожертвования для помощи мирным жителям Донбасса

МОСКВА. В Русской Православной Церкви сейчас размещено 2 тыс. украинских беженцев