КИЕВ. Живая икона города

31.05.2013 Церковь и общество

В наши дни в Гидропарке можно увидеть группки молодых людей, которые молятся, стоя лицом к Лавре. Давнюю традицию разъясняет культуролог Анатолий Макаров.

Киевская идиллия

В старые времена на левом берегу против Лавры нередко бывало так же многолюдно, как и на знаменитом Подольском бульваре — там, где нынче Верхний и Нижний Вал. Горожане приезжали туда подышать речным воздухом, погулять по живописным окрестностям и полюбоваться панорамой Лавры. Отсюда она казалось прекрасной — такой, что забывались грязные улицы Печерского форштадта, трущобы Старого города и прочая киевская обыденность.

В прибрежных рощах устраивались пикники. По тенистым дорожкам разъезжали экипажи. Толпа двигалась по песчаной кромке берега. Выгуливали собак. Катались на лодках. Глядели на плоты и торговые баржи. Попадались рыбаки с удочками, сбитенщики и торговцы варенухой. По воскресеньям продавали сладкие орешки («рожки»), цветные киевские пряники и «конфекты».

Богомольцы выделялись среди гуляющих своими котомками и длинными посохами. Они вглядывались в Лавру и сосредоточенно беседовали.

В конце XVIII – начале XIX века у Никольской слободки стоял городской Красный трактир — бывшая лаврская гостиница. Он славился не кухней и не номерами, но видом на Киев. Целые компании приезжали сюда насладиться редким зрелищем. Это называлось «смотреть на Киев с Московской дороги».

Весной окрестные луга и рощи заливались водами реки. Трактир стоял на безопасном месте — поодаль. Позже этот недостаток был устранён, и вместо старого придорожного трактира на берегу живописного залива Днепра (теперь это внутреннее озеро Гидропарка) возник ресторан Резанова с купальней, лодками и столиками. Киевляне встречали здесь гостей, едущих по старому Черниговскому пути, а также с шампанским и речами прощались с отъезжающими.

Партии молодых кулачных бойцов — студентов и юнкеров — устраивали шумные побоища на глазах у гуляющей публики. Дрались жестоко. Тяжёлые травмы никого не останавливали, тем более что разгонять молодёжь было некому: до трактира Резанова у полиции не доходили руки.

Аристократы собирались у ресторана Резанова для конных прогулок. Кавалькады всадников во фраках и дам-амазонок двигались в сторону Троещины, доезжали до Десны и переправлялись на пароме в Николаевскую пустынь, называвшуюся ещё Скитком, чтобы помолиться у древнего чудотворного образа святителя Николая.

Это был первый туристский маршрут в Киеве. Потом начались поездки на пароходах в Межигорье, Китаев и на могилу Шевченко в Каневе.

Признание сильных

Вид на Лавру с днепровской переправы — первый киевский пейзаж, запечатлённый в литературе. Cирийский путешественник, архидиакон Павел Алеппский (1627– 1669), сопровождавший Антиохийского патриарха Макария, так описывает день 27 июня 1656 года.

«В пятницу мы прибыли к берегу Днепра, прямо против Печерского монастыря, и дали знать в Киев о нашем прибытии. Эту ночь мы провели на берегу реки. Нам было здесь приятно и покойно, вдали перед нами блестели купола Печерского монастыря. Наши души переполнились радостью и восторгом, расширились сердца наши, и мы изливали благодарность Господу Богу».

Архитектурный ансамбль Лавры тогда ещё не сформировался. Знаменитой панораме многого не хватало. Но и тогда она поражала гармоничной красотой.

Императрица Елизавета Петровна появилась на берегу Днепра как богомолка вечером 27 августа 1744 года, и перед въездом в город остановилась на отдых в «придворном лагере». Здесь царица предавалась любимому занятию — слушанию псалмов и, глядя на панораму Лавры, как на живую икону, много и вдохновенно молилась. Она прожила в теперешнем Гидропарке три дня, а на четвёртый отправилась в Лавру.

Возвращаясь с Венского конгресса, император Александр І перед въездом в Киев 7 сентября 1816 года остановился в Красном трактире у Никольской слободки и, пристально всматриваясь в панораму, долго бродил в окрестностях понтонного моста у Спасского перевоза. В городе узнали о его приезде только в четыре часа дня. Начался переполох и колокольный звон. Но царь не спешил на переправу. Спустились ранние осенние сумерки. В Лавре зажгли тысячи сальных плошек праздничной иллюминации. Только тогда Александр Павлович оторвался от чарующей панорамы и сел в коляску.

В 1817 году князь Долгорукий, выехав под вечер, выяснил, что знаменитая панорама Лавры хороша и в сумерках.

«Под вечер мы собрались смотреть на Киев с Московской дороги: оттуда его картина величественна, — и поехали за Днепр, но суетами визитов и общежития приехали мы туда очень поздно. Месяц уже поднялся высоко. У подошвы хребта рассеяны хаты и беднейшие жилища, которые дают горам киевским новые прелести. Везде мелькали огоньки, когда мы по берегу прохаживались; над нами, в средине скал, почивают святые и как бы охраняют своим покровительством дома сирот, а над телами угодников Божьих воздвигнутые храмы и башни сияют, как горние светила неба».

Жена Николая І Александра Фёдоровна, наслышанная о прелестях лаврской панорамы, захотела взглянуть на неё на пути из Одессы. В Киев она приехала 17 августа 1828 года, а на следующий день прогуливалась по песчаным дорожкам у Спасской переправы. Для объяснения неожиданного поступка царицы составитель официального дворцового отчёта изменил обычный стиль изложения и перешёл на язык поэзии: «Город сей с предместьями и садами расположен на пространстве 15 вёрст по чрезвычайно высокому берегу Днепра и представляет из-за реки величественные и вместе с тем прекраснейшие виды».

Чудодейственная сила

Традиция такого удалённого молитвенного поклонения Печерским Божиим угодникам, почивающим мощами своими в Лавре, сформировалась задолго до визита патриарха Антиохии и императрицы Елизаветы. Поначалу она бытовала в среде паломников. Мемуаристы писали, что, приближаясь к Киеву со стороны Днепра и вливаясь по пути в среду богомольцев, они переживали необычайные чувства и состояния.

Писатель Николай Сементовский ехал в 1851 году в Киев не на богомолье, а всего лишь в гости к брату, но, общаясь в пути с пилигримами, ощущал присутствие в этих местах особого духа. «Святое чувство души моей, — писал он, — усиливало несметное число богомольцев, увеличивавшееся с каждой верстой к Киеву. Боже мой, что значит святая вера, как дивно непостижима её чудодейственная сила!»

Особенно поражало его то, что трудности пути не только не огорчали странников, но радовали их, пробуждали энтузиазм. Случались поразительные примеры стойкости. «На пути мы встретили старуху 96 лет. Она странствовала из Перми в Киев, и на этом пути, по словам её и свидетельству спутниц её, нигде не присела на телегу, считая это за грех, и всё странствие потеряло бы в её глазах всю свою прелесть».

Достигнув холмов у Никольской слободки и завидя в небе крест лаврской колокольни, партии странников благоговейно опускались на колени. Многие восторженно и вдохновенно рыдали. Как пишет Николай Сементовский, он тоже ощутил в себе лёгкий жар экстаза: «Удивительное зрелище тронуло до глубины сердца наши, когда мы приблизились к холму, вышли из экипажа и взошли на вершину его: купол святой Лавры, подобно небесной звезде — путеводительнице мудрецов и пастухов на Востоке, блестел вдали одиноко, среди ясного голубого неба. Сердце моё наполнилось сладким, неизъяснимым чувством благоговения и восторга… Богомольцы, стекающиеся со всех концов России, завидев сияющий купол святой Лавры, в благоговейной молитве распростирались на холме». Самое раннее из дошедших до наших дней описание поклонения киевской живой иконе находим в книге «Письма из Малороссии» А. Лёвшина, вышедшей в Харькове в 1816 году: «Мы увидели Киев; увидели и изумились величественным зрелищем высокой крутой горы, на которой среди многих златоглавых церквей и едва видимого в отдалении города, возвышался ужаснейшей величины колосс, блистающая величина коего, казалось, была сокрыта в облаках. Величественная мысль о Существе, всё сотворившем, занимала душу мою и между тем, как я терялся в постижении неизмеримой благости и всемогущества Творца».

В 1833 году по дороге на новое место службы киевский попечитель Е. Ф. Брадке также наблюдал действие «чудодейственнойсилы»: «Вёрст за двадцать от Киева есть в лесу поляна, откуда виднеются купола знаменитого монастыря Киево-Печерской лавры; на этом месте я застал более ста крестьян и крестьянок, шедших из разных более или менее отдалённых местностей и соединившихся на пути для совместного паломничества. Когда они увидели издали святые места, то все они пали ниц, чтобы в величайшем смирении приветствовать эту священную обитель».

Преобразить душу

Созерцая лаврскую панораму, наши предки настраивались на возвышенный лад. Они воспринимали Киев не таким, каким он был на самом деле, но как бы грезили наяву, наслаждались поэтическими фантазиями. Восторженным духовидцам эпохи романтизма Киев представлялся Градом небесным, вторым Иерусалимом на Днепре, обителью последних праведников на земле.

Как можно жить в таком городе — непонятно. Романтики думали не об этом, ими овладевало подобие экстаза.

Нам остаётся сожалеть о том, что взгляд на мир тогдашних богомольцев не запечатлелся ни в живописи, ни в литературе. Так, как видели Киев они, не видел его никто и впредь никогда не увидит. От целостной картины остались отдельные фрагменты.

«Через сосновый зеленеющий бор на западной части небосклона над серою громадою тумана открылся Киев, — писал А. Глагольев в 1837 году. — Священный город стоял как бы на воздухе или на небе, и лучи восходящего солнца, горя на златоверхих его храмах, представляли зрелище величественное и на земле новое!»

В те времена среди интеллигентных людей принято было говорить о божественной природе красоты и благотворном её воздействии на душу. Особенно высоко ценилась красота природы и всего того, что несёт отпечаток её гармонии. Для верующего человека первозданный мир заключает в себе частицу духовой красы Первотворения. В нём отражается прелесть «горних селений» Ангелов. Архитектура, музыка, поэзия и живопись ценились в меру их способности приближать земное к небесному, преходящее к вечному. Презрение к высокой поэзии вошло в моду в 1860-х годах и вторично, уже в наше время, в 1990-х .

До недавнего времени Киев, и особенно лаврская панорама, славились как образцы сочетания первозданной и рукотворной красоты. О поэтическом обаянии Киева адвокат Александр Семененко (1898–1978) писал: «На свете немного мест, где архитектура так гармонично срастается с природой. Сочетание лаврских церквей и строений с естественным фоном дарует здесь человеку глубокий душевный покой, радость, долгожданное равновесие. В Киево-Печерской лавре и нерелигиозный человек, не дойдя ещё до церкви, может ощутить радостную тональность этих мест».

Отголоски романтических суждений об уникальных эстетических свойствах лаврской панорамы можно найти и у Тараса Шевченко. Он верил, что красота её способна преобразить душу. Поэма «Варнак» завершается сценой чудесного преображения разбойника. Он вышел из Броварского леса на берег Днепра с намерением покончить с собой, проставить точку в своей позорной жизни, но при первом взгляде на святыню душа его обновилась. Во времена Шевченко Броварские леса действительно кишели душегубами, но прямых свидетельств о прозрении кого-либо из левобережных головорезов в прессе и мемуарах тех лет не сохранилось. Замысел поэмы мог возникнуть у поэта под впечатлением разговоров горожан о необычном поведении странников на Спасской или Наводницкой переправах. Рассказ разбойника, приведённый в тексте поэмы, напоминает распространённые в ХIХ веке записи и печатные свидетельства очевидцев о необыкновенных явлениях, которые происходили перед чудотворными иконами. «Варнак» был написан в 1848 году, задолго до знаменитой фразы Достоевского о красоте, которая спасёт мир.

Анатолий Макаров

ХМЕЛЬНИЦКИЙ. Була надана благодійна допомога

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. Журналы заседания Священного Синода от 29 мая 2013 г.