НІЖИН. Священноисповедник Николай (Могилевский): Идти наперекор воле Божией недостойно христианина

26.10.2012 Церковь и власть

25 октября (12 октября ст.ст.) Русская Православная Церковь чтит память священноисповедника Николая (Могилевского), митрополита Алматинского и Казахстанского. Он пережил предательство ближних, ссылки, тюрьмы, лагеря, голод, нищету и болезни, но не усомнился в милости Божией.

Дедушка
Зима 1941 года, Казахстан, Актюбинская область, железнодорожная станция Челкар. Поздней ночью на станции остановился поезд. Из арестантского вагона охранники вытолкали на перрон седого старика в нижнем белье и рваном ватнике. Багажа у дедушки не было. В руках у него было только удостоверение, с которым он должен был два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку.
Оставшуюся часть ночи дедушка пересидел на вокзале. Потом настало утро. Надо было куда-то идти. Но как идти зимой в таком виде? Дедушка подошел к незнакомым старушкам, и ласково попросил о помощи. Старушки пожалели его, принесли кто — что: штаны, телогрейку, шапку, залатанные валенки. Кое-как одетый дедушка смог покинуть вокзал. Правда, идти ему все равно было некуда. Одна старушка приютила его в сарае, где у нее находились корова и свинья.
Дедушке шел 65-й год, но выглядел он старше своих лет. Он пытался устроиться на работу, но никто не брал его. Чтобы не умереть с голоду, он стал собирать милостыню. Так он прожил почти год — до осени 1942 года. Днем просил подаяние, ночью спал в сарае. От недоедания и холода он был совсем истощен, тело его было покрыто нарывами, от грязи завелись вши. День ото дня дедушка слабел. И вот пришел момент, когда иссякли последние силы, дедушка упал на улице и потерял сознание.
Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над дедушкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что все это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал:

— Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка!

Дедушка снова открыл глаза и тогда только понял, что это ему не кажется, что это не сон, а все происходит наяву, что он в больнице, и радость охватила его от мысли, что он может какое-то время полежать в этой прекрасной обстановке.
Поправлялся старичок медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. Кому воды подаст, кому судно принесет, кому постель поправит, кому скажет доброе слово. В больнице полюбили этого доброго старичка. Все стали называть его ласково: «Дедушка». Врач, лечивший дедушку, знал, что идти старичку некуда и старался держать его в больнице, насколько это было возможно.
Впрочем, никто из врачей и соседей по палате не догадывался, что за «дедушка» был на самом деле рядом с ними. В дедушкиных документах было записано, что зовут его Феодосий Никифорович Могилевский, большего о нем никто не знал. Сам старичок о своей биографии не распространялся — и на то были причины. Ведь он был архиереем Русской Православной Церкви, епископом Николаем и был осужден за «антисоветскую деятельность».
Письмо в бутылке
Владыка Николай был человеком из старой, дореволюционной России. Он родился в селе Комиссаровка Екатеринославской губернии, в многодетной семье псаломщика. Семья была небогатая, все дети с самого раннего возраста были приучены к суровому труду. «Отец у нас был строг, — вспоминал впоследствии владыка, — он был очень требовательным к порядку и исполнению заданных нам работ. Родитель не признавал никаких объективных причин, и та работа, которая нам поручалась, должна была выполняться в срок и добросовестно. Семья у нас была большая, жалование у отца-псаломщика маленькое. Поэтому нам приходилось работать и в поле, и на огороде, и по дому».
Все члены семьи были глубоко верующими. Дети воспитывались на житиях святых. Главную роль в воспитании будущего владыки Николая играл его бабушка Пелагия. «Долгими зимними вечерами, — вспоминал владыка, — забирала нас бабушка на печь, и начинались нескончаемые рассказы о святых угодниках Божиих. Бабушка была почти неграмотная, но она с поразительной точностью знала жития многих святых, особенно русских. Рассказывала она очень красочно, не книжным, а простым, народным языком, так, как эти повествования переваривались в ее сознании. Бабушкины рассказы мы запоминали гораздо лучше, чем то, что нам, бывало, задавали по книге».
Предки владыки Николая по отцовской линии были священниками. Он хорошо помнил своего дедушку, настоятеля сельского прихода. «Жил он на одном приходе 60 лет, не стремясь уйти на более выгодное место, — писал в своих воспоминаниях владыка Николай, — Отец его, мой прадед, бедный дьячок, в свое время говорил ему: „Сын мой, никогда не гонись за деньгами! Если спросят тебя, сколько нужно за требу, ты скажи: „Копеечку“. И никогда ты не будешь знать нужды, народ сам оценит твое бескорыстие и поддержит тебя“. Так он и поступал всю жизнь».
К концу жизни отец владыки Николая, Никифор, также принял священный сан и дослужился до протоиерея. Он дожил до того дня, когда его сын стал архиереем, однако увидеть его своими глазами в епископском сане уже не сумел. Обстоятельства жизни не позволяли владыке Николаю приехать повидаться с отцом. Не имя возможности приехать на похороны отца, он написал покойному родителю символическое письмо:
«Дорогой папаша! Горюю, что не могу приехать на твои похороны и проститься с тобою. Прости меня за это. Прими мою благодарность за все, что ты для меня сделал и позволь мне, по благодати Божией, благословить любящею сыновнею рукою святительским благословением место твоего упокоения».
Погрустив, владыка Николай вложил записку в бутылку, запечатал и послал в свое родное село, чтобы ее закопали в землю на могиле отца.

Господин учитель

Как и большинство детей духовенства тех лет, Феодосий Могилевский закончил духовное училище, а потом семинарию. После окончания семинарии он некоторое время не мог определиться — стать ему женатым священником или же монахом. До окончательного решения он решил поработать сельским учителем.
«Служил я в такой школе, — вспоминал впоследствии владыка Николай, — в которой не полагалось жалование учителю, а его должны были кормить родители учеников. Сначала мне было непривычно и неудобно каждый день ходить кушать в другую хату, да и родители поначалу встречали не особенно ласково. Но потом и я привык к ним, и они привыкли ко мне».
Феодосий Никифорович был добрым учителем, детей никогда не бил, для многих он стал старшим другом. «Со своими учениками я ездил в ночное, на рыбную ловлю и там рассказывал им хорошо запомнившиеся мне еще в детстве рассказы моей бабушки о святых угодниках Божиих», — записал спустя годы владыка Николай.
Вскоре к учителю потянулись молодые люди. «Времени после учения у меня было достаточно, — вспоминал владыка, — и я стал собирать сельскую молодежь и учить ее петь народные, а затем церковные песни. Заинтересовались. На спевки стали приходить хлопцы, а за ними потянулись и девушки. Зимой собирались в школе, а летом у кого-нибудь в саду. Потом стали петь в храме. Всем это очень понравилось. В селе уменьшились драки, молодые парни стали меньше тянуться к выпивке. Бывало, даже, что родители приходили ко мне с жалобами на своих великовозрастных сыновей и просили, чтобы я вразумил их».
По прошествии второго года учительства Феодосий Никифорович стал важным человеком на селе. «Селяне оценили мои заботы о детях и юношестве, стали относиться ко мне с уважением, при встрече низко кланяться и называть „господин учитель“, — вспоминает владыка Николай, — Уже не жалели для меня лишнего яичка или крыночки молочка»…

«Откуда такой стрикулист явился?»

В возрасте 22 лет Феодосий решает принять монашество. «Первым долгом купил толстенную книгу с описанием всех Российских монастырей, — вспоминает он, — чтобы выбрать, в какой монастырь поступить. Несколько дней я провел за чтением этой чудной книги, изучая описание каждого монастыря. Но чем больше я читал, тем труднее становился выбор. Один монастырь казался мне лучше другого. Но вот чтение закончено, а выбор так и не сделан мною. Уже поздним вечером положил я книгу на стол, встал перед иконами и горячо помолился Господу: да направит Он меня Сам, куда Ему угодно. С тем и лег спать, ни о чем больше не думая».

Наутро Феодосий проснулся и нечаянно задел лежавшую на столе книгу о монастырях. Книга упала на пол и раскрылась на том месте, где начиналось описание Ниловой пустыни Тверской епархии. Молодой человек понял, что это указание Божие.

В 1902 году он отправился в Нилову пустынь. «Лето почти кончилось, погода стояла ненастная, — вспоминал владыка Николай, — Одет я был чрезвычайно бедно — сапоги в заплатах, пальтишко еще с семинарских времен, короткое и тоже заплатанное, шапчонка неказистая. Я даже боялся в таком виде показываться настоятелю. «Вот, — думаю, — приду к настоятелю, а он посмотрит на меня и скажет: „Откуда такой стрикулист явился?“. Но идти надо было. Прихожу. Доложили обо мне настоятелю. Зовут прямо в игуменские покои, а я в таких сапогах, что страшно заходить. Дали тряпку, обтер я их от пыли и грязи и, перекрестившись, вошел».

Настоятель принял Феодосия ласково, расспросил, кто его родители, чем он занимается и резюмировал: «Ну, вот что я тебе скажу, Феодосий, если через год не передумаешь поступать в монастырь, то приходи. И если я еще буду жив, приму тебя. А сейчас иди, учи своих детишек. Можешь погостить у нас недельки две — посмотришь, как мы живем, помолишься с нами».

Две недели пролетели быстро, и вот уже грустный Феодосий уходил из монастыря как из родного дома. Насельники снабдили его съестными припасами на дорогу и обещали молиться о его возвращении в обитель на следующий год.

Через год, в 1903-м, он попрощался со своими учениками. Прощание было трогательным. «Всем селом справили мне одежонку получше и даже снабдили небольшой суммой денег, которые я сразу же, как только попал в город, переслал родителям. И я отправился к месту своего нового служения в Нилову пустынь, унося в сердце своем большую благодарность к провожавшему меня народу».

«Петербург» на Селигере

Нилова пустынь была основана в конце XVI века на острове Столобный озера Селигер. Святой покровитель обители преподобный Нил Столбенский, живший здесь в уединении, в 1528 году дал обет никогда не садиться и не ложиться. В стену часовни он вбил подпорки, на которые опирался, когда ноги его уже не держали…

В начале ХХ века Нилова пустынь являлась наиболее посещаемой по количеству паломников российской святыней. Количество насельников обители достигало 1000 человек, на территории монастыря была даже своя больница. В центре монастыря возвышался огромный каменный Богоявленский собор в стиле классицизма. Берега острова Столобный были одеты в гранит, что давало повод современникам говорить о нем как о «малом Петербурге».

Послушник Феодосий с радостью проходил в монастыре различные послушания — носил воду, рубил дрова, пек хлеб, работал кассиром на монастырском пароходе, возившем паломников с берега озера, где находился город Осташков, на остров к монастырю… И вот, 6/19 декабря 1904 года исполнилась его заветная мечта: в канун праздника святителя Николая, архиепископа Мир Ликийских, над ним был совершен монашеский постриг. Он стал иноком Николаем, а уже весной был рукоположен в иеродиакона, а затем в иеромонаха.

Отец Николай был счастлив жить в этих благодатных местах и из монастыря никуда не стремился. Однако братия, видя его способности к наукам, единодушно заключили, что ему нужно продолжать духовное образование, и в 1907 году буквально выпроводили его на экзамены в Московскую духовную академию.

«А у меня бубны!»

Четыре года отец Николай провел в Академии в Троице-Сергиевой Лавре. А затем так и остался в системе духовных школ. В традициях дореволюционной России, его часто переводили с места на место. В 1911–1912 годах он был помощником инспектора Московской духовной академии, в 1912–1913 — инспектором Полтавской духовной семинарии, в 1913–1916 годах — инспектором Черниговской духовной семинарии, в 1916–17 — заведующим Иркутской учительской миссионерской школой. В 1915 году был возведён в сан игумена, в 1917 — в сан архимандрита.12 июня 1917 года, в канун революции, отец Николай стал первым выборным ректором Черниговской духовной семинарии.

Воспоминания отца Николая о службе в семинариях порой комичны. Вот эпизод о том, как он был инспектором в Полтавской семинарии:

«Сперва пришлось трудновато. Студентов 600 человек и инспекторов они не любят. Очень развита была в Семинарии картежная игра. Здание большое, легко найти в нем укромное местечко, где бы четыре человека могли ночью тайком играть в карты. А пятого выставляли дежурить на лестнице — стоит, и как будто книгу читает. Подойдешь к нему, он сразу разговор об этой книге заводит, а игроки тем временем разбегаются и прячутся.

Пришлось однажды, чтобы обличить их, подняться запасным ходом по черной лестнице. Они в азарте игры не замечают меня и кричат: „У меня пики!“ — „А у меня трефы!“ А я подхожу к ним и говорю: „А у меня бубны“. Они с криком бегом прятаться в уборную. Вхожу туда — там только трое, а четвертого нигде нет. Ну, думаю, неужели выскочил в окно с третьего этажа? Даже страшно стало… А сторож показывает мне на печку — смотрю, действительно, на печке сидит семинарист. Стащили мы его оттуда всего в пыли и паутине, а он — в слезы:

— Теперь меня исключат, а у меня мама только и ждет, пока я окончу курс.

Но я никогда никому на них не жаловался. Только сам пожурю, и на этом дело кончается».
«За Вашу популярность»

Революция застала отца Николая в Чернигове. Решался вопрос об автономии Украины и автокефалии Украинской Церкви. В 1918 году был созван Всеукраинский Церковный Собор в Киеве. Архимандрит Николай, как представитель духовно-учебных заведений, принимал участие в деятельности Собора. Собор отверг идею автокефалии и указал на каноническую связь Православной Церкви на Украине с Патриархом Всероссийским, а также определил кандидатов для принятия епископского сана.

Среди первых выборных епископов Украины оказался и отец Николай. 26 октября 1919 года, в разгар большевистских гонений на веру, в Чернигове он был хиротонисан в епископа Стародубского, викария Черниговской епархии. С этого момента его судьба, как и большинства архиереев того времени, зависела от позиции по отношению к обновленчеству.

Владыка Николай открыто заявил о неприемлемости для Церкви обновленческого пути и вскоре был арестован. В 1925–27 годах он пребывал в заключении. По выходе из заключения был назначен епископом Орловским и вскоре, в 1932 году, снова арестован.

Об аресте 1932 года владыка оставил примечательные воспоминания. «Надо сказать, что я попал к очень хорошему следователю,-пишет владыка Николай, — Он не оскорблял меня, не подвергал побоям, как было с некоторыми моими соузниками. Я и теперь молюсь о нем и никогда не забуду его доброту, внимание ко мне и необыкновенную порядочность».

Как пишет владыка, следователь был предельно мягок и доброжелателен, поэтому епископ рассказал ему много подробностей о своей жизни. Впоследствии владыка воспроизвел эти подробности в своих мемуарах.

«Однажды, — пишет он, — когда Чернигов заняли белые войска, командование решило устроить в городе еврейский погром. Я вовремя узнал об этом, вызвал генерала и архиерейской властью запретил ему это вероломство. Я предложил ему организовать охрану населения и в том случае, если кто-либо будет провоцировать людей на кровопролитие, обязал его принять решительные меры для предотвращения этого. Я даже пригрозил генералу анафемой. Слава Богу, погрома не произошло.

Следователь, конечно, спросил меня, почему я был настроен против погрома — ведь, как сказал он, христиане не любят евреев за то, что они распяли Христа.

Я ответил ему, что это неправильное понимание христианства. Ведь мы, христиане, не имеем права осуждать никого, тем более целую нацию. Если у кого-то есть вина перед Богом, то Господь Сам и осудит Своим судом, а нам дана заповедь: „Не суди, да не судим будешь“. Да, евреи предали и распяли Христа, но ведь Господь по плоти родился от еврейки, и Апостолы тоже были евреи, и первые христиане, которые уверовали во Христа после проповеди Апостола Петра тоже были евреями. И не силой оружия мы должны проповедовать Христа, а любовью к Богу, к ближнему и чистотою своей жизни, поэтому я и запретил это безумное кровопролитие».

Также владыка поведал о том, как приютил у себя дома осужденного на смерть красного комиссара. «Шло время. Белые войска сменили красные, затем снова в Чернигов вошли белые войска, — записал он впоследствии, — Однажды ночью, в одну из таких перемен, будит меня мой келейник и говорит, что какой-то неизвестный человек в кожаной одежде, с большим пистолетом на боку просит меня принять его. Наскоро одевшись, я вышел. Передо мной стоял человек именно такого вида, как описал его мой келейник. На его фуражке была нацеплена красная звезда. Он поздоровался со мной, но под благословение не подошел.

— Чем могу служить? — спросил я его.

Незнакомец заметно волновался, чувствовалось, что ему нужно было переступить какой-то внутренний барьер, чтобы заговорить со мною.

— Я — большевик, комиссар, — наконец сказал он, — но я попал в такую ситуацию, что вынужден обратиться к Вам за помощью. Я прошу у Вас убежища. Я не смог уйти со своими и сейчас меня обнаружили белые. Если я выйду от Вас, то буду сразу арестован и расстрелян.

Я распорядился, чтобы келейник устроил пришельца в комнате для гостей, накормил его и приготовил постель. Пожелав ему спокойной ночи, я удалился.

Три дня пробыл комиссар под кровом архиерейского дома. Я несколько раз разговаривал с ним. Я задавал ему вопрос, почему новая власть так категорично и жестоко настроена против религии? Но мой собеседник только и мог сказать в оправдание своей политики, что «религия — опиум для народа, а раз опиум, значит — вред и поэтому большевики должны избавить народ от этого „опиума“.

На третий день он, сопровождаемый монахами, был переправлен к своим. Перед уходом он дал мне записку со своим именем, фамилией, названием должности и части, в которой он служил, и сказал, что если понадобится, он так же отплатит мне добром за добро.

В дальнейшем я часто вспоминал этого человека. И хотя записка была давно утеряна, но все данные о нем запечатлелись в моей памяти, так как случай этот был совершенно необыкновенный».

Следователь проверил данные, нашел того самого комиссара, которого спас владыка, и получил от него показания, подтверждающие, что владыка не лжет.

«Когда следствие подошло к концу, — рассказывает владыка, — мы со следователем расставались друг с другом с сожалением. Он доверительно сказал мне:

— Я рад, что хоть какую-то пользу принес Вам своим расследованием, что мне удалось доказать правильность Ваших показаний, а это для Вас немало значит — теперь Вам переквалифицируют статью и дадут не больше пяти лет, вместо ожидаемых десяти.

— За что же мне дадут пять лет? — невольно вырвалось у меня.

— За вашу популярность. Таких, как Вы, на некоторое время надо изолировать, чтобы люди забыли о Вашем существовании. Вы имеете слишком большой авторитет среди народа и Ваша проповедь имеет большое значение для народа. За Вами идут!

Неожиданно было для меня услышать оценку моего служения из уст представителя данного учреждения»…

Постановлением коллегии ОГПУ от 7 декабря 1932 года епископ Николай был осужден на 5 лет лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Из Воронежа владыку отправили этапом в Мордовию в г. Темников, оттуда в Чувашию в г. Алатырь и, наконец, в Саров.
На послушании у преподобного Серафима

Крупнейший центр духовной жизни дореволюционной России, Саровский Свято-Успенский мужской монастырь в 1927 году был закрыт большевиками и подвергся чудовищному разорению. В помещениях обители был образован исправительно-трудовой лагерь, куда и попал епископ Николай.

«Когда я переступил порог этой святой обители, сердце мое исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было ее сдержать, — вспоминал владыка Николай, -„Вот и привел меня Господь в Саровскую пустынь, — думал я, — к преподобному Серафиму, к которому в течение моей жизни неоднократно обращался я с горячей молитвой“. Я перецеловал в монастыре все решеточки и все окошечки. В те времена была еще цела келья преподобного Серафима»…

В течении пяти лет пребывания Владыки в лагерях ему помогала его духовная дочь Вера Афанасьевна Фомушкина, хорошо знакомая ему по Орлу. Вера Афанасьевна приезжала в те пункты, куда этапировали Владыку, находила там верующих людей, которые помогали, кто чем мог, собирала милостыню и передавала Владыке передачи, которыми он делился с другими заключенными.

Однажды Вере Афанасьевне удалось достать и передать в лагерь антиминс, кагор и просфоры. Просфоры были испечены в виде обыкновенных булочек, чтобы не давать охране поводов к подозрениям. На этом приношении владыка Николай с соседями по бараку тайно совершили Божественную Литургию.

«Я все то время, что пребывал в Сарове, так и считал, что нахожусь на послушании у преподобного Серафима, по молитвам которого Господь посылает нам такое утешение, что мы можем служить в заключении Литургию и причащаться Святых Христовых Таин, — писал впоследствии владыка Николай,- И не только я, но и все мои солагерники также считали, что Господь даровал нам большую духовную радость — быть в послушании у преподобного Серафима в Саровской пустыни».

Заключенные в Сарове священнослужители не раз проявляли солидарность и находчивость. «В этом лагере было много лиц духовного звания. Был там иеромонах из Петербурга о. Вениамин (фон-Эссен), — вспоминает владыка Николай. — Он был замечательным художником. Лагерное начальство учитывало способности и таланты заключенных, и ему было поручено писать разные плакаты и даже картины для оформления лагеря и каких-то учреждений. В его распоряжение отвели большую светлую комнату и предложили подобрать способных помощников.

Отец Вениамин, воспользовавшись доверием, подобрал себе помощников из духовного звания, в число которых попал и я. Это была великая милость Божия! Первое время нелегко ему было с такими „помощниками“, но скоро мы научились всему: резать бумагу на равные части, растирать и разводить краски, точить карандаши и делать другую подсобную работу».

«Антисоветская клеветническая информация»

После освобождения из лагеря владыка Николай проживал сначала в г. Егорьевске, а затем в г. Киржаче. В этот период он стал духовником Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского). По вызову митрополита Сергия владыка Николай часто приезжал в Москву, исповедовал его и помогал ему в патриархийных делах. Впоследствии он вспоминал об этом времени: «Часто и подолгу проживал я у митрополита Сергия, пользуясь его отеческой лаской и помогая ему».

Когда в 1939 году произошло включение в состав СССР Западной Украины и Западной Белорусии, а в 1940 году — Бессарабии и Прибалтики, митрополит Сергий стал создавать на присоединенных территориях епископские кафедры. Владыка Николай помогал митрополиту Сергию налаживать связи с епархиями. В 1941 году он был возведен в сан архиепископа. Вскоре после этого он был арестован и отправлен в тюрьму г. Саратова.

Следствие длилось почти полгода. Все это время владыка Николай находился в Саратовской тюрьме. Епископы, с которыми встречался в Москве архиепископ Николай, сообщили спецслужбам о том, что владыка критически отзывается о положении религии в СССР. Владыке Николаю было предъявлено следующее обвинение:

«Могилевский Феодосий Никифорович, в 1937 году отбыв наказание, возобновил антисоветскую деятельность, установил связи с церковниками Москвы, Тулы, Орла и других городов. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих. В марте 1941 года встречался с епископами, приезжавшими из западных областей УССР. На одном из собраний епископата он, в частности, заявил:

«…Большинство епископов в СССР находятся в ссылках. Митрополит Сергий окружен небольшой группой епископов, к которым не расположена масса верующих… Советская власть усиливает свое давление на Церковь и верующих».

Пользуясь информацией Могилевского, духовенство из западных областей усилило распространение провокационных слухов:

«Оказывается, в СССР нет архиереев. Мне об этом подробно рассказывал Николай Могилевский. Он говорил, как пачками высылали архиереев в известные годы. Теперь их нет на Севере России, на Украине, в Сибири. Я все-таки думал, что хоть где-то архиереи имеются, а теперь узнал, что их нет» (Епископ Алексий Громадский).

Епископу Симону (Ивановскому), приехавшему в Москву из Ровенской области, Могилевский заявил:

«Вас на Западной Украине ждет то же, что пережили мы здесь. Будьте готовы к разгрому церкви и к террору над духовенством, к колхозным насилиям и к другим подобным прелестям».

Обвинительное заключение, составленное в саратовской тюрьме, гласило: «Произведенным по делу расследованием установлено, что Могилевский, будучи враждебно настроен к Советской власти, систематически в своем окружении проводил антисоветскую агитацию. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих. В предварительном обвинении Могилевский виновным себя признал частично».

Особое Совещание при НКВД постановило сослать обвиняемого в Казахстан сроком на 5 лет. Так в арестантском вагоне архиепископ Николай отправился из Саратова сначала в Актюбинск, а потом, через 3 месяца, в г. Челкар Актюбинской области.
Татарин

Когда много лет спустя владыку спрашивали, как он отнесся к этому переселению, не было ли в его сердце обиды, он отвечал: «На все воля Божия. Значит, было необходимо перенести мне это тяжелое испытание, которое закончилось большой духовной радостью. Господь не посылает испытаний сверх сил никому. Так и мне, Он всегда посылал испытания, а вслед за ними духовные радости».

Трудно сказать, по каким причинам владыка Николай в первый год своего пребывания в Челкаре скрывал свое происхождение. Годы спустя духовные чада владыки спрашивали: «Почему Вы не сказали старушкам, которые дали Вам одежду, что вы — епископ? Наверняка нашлись бы верующие люди, которые помогли бы». Владыка отвечал: «Если Господь посылает крест, Он же и силы дает, чтобы его нести, Он же его и облегчает. В таких случаях не должна проявляться своя воля, нужно всецело предаваться воле Божией. Идти наперекор воле Божией недостойно христианина»…

В конце зимы 1943 года владыка выписывался из челкарской больницы. Добрые врачи ему принесли ему «обновки» — почти целые, только чуть залатанные валенки, подштопанное, но совершенно чистое белье, брюки, куртку, шапку… От скудных больничных пайков выделили на первое время немного съестного. И вот, когда врачи и пациенты собрались проститься с добрым дедушкой, вошла нянечка и сказала:

— Дедушка, за вами приехали!

— Кто приехал? — спросили все разом.

— Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните?

Конечно, дедушка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал дедушка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу.

Ошеломленный, владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках.

— Ну, здоров, бачка! — сказал он владыке и улыбнулся добродушной улыбкой.

Вышли на улицу, татарин посадил владыку в сани, сел сам и они поехали. По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!» — только и мог он мысленно повторять.

Сани остановились у домика. Татарин помог владыке слезть с саней и завел его в дом. Их встретила женщина. Татарин только посмотрел на нее и она моментально ушла, как потом оказалось, приготовить ужин. После ужина и чая владыка решился спросить:

— Почему вы решили принять участие в моей жизни и так милостиво отнеслись ко мне? Ведь вы меня совсем не знаете…

— Надо помогать друг другу, — ответил татарин, — Бог сказал, что мне надо помогать тебе, надо спасать твою жизнь.

— Как сказал вам Бог? — изумленно спросил Владыка.

— Не знаю как, — ответил татарин, — когда я ехал по своим делам, Бог сказал мне: «Возьми этого старика, его нужно спасти».
Апостол Казахстана

Владыка поселился у татарина. Татарин имел связи во властных структурах и смог устроить так, что через некоторое время в Челкар приехала давняя помощница владыки Вера Афанасьевна, которая так же была сослана, но в другую местность. Вера Афанасьевна раскрыла окружающим секрет «дедушки».

К владыке потянулись верующие люди. Он стал тайно совершать богослужения в доме одной женщины, потерявшей на войне мужа и двух сыновей. Вскоре изменилась политика советских властей по отношению к религии и в Челкаре разрешили открыть молитвенный дом. Владыка служил там иерейским чином в собственноручно сшитом холщовом облачении.

В 1945 году, после Победы, последовала амнистия. В июне владыку освободили досрочно и сняли с него статус ссыльного. А 5 июля 1945 года постановлением Священного Синода была образована Алма-Атинская и Казахстанская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай.

Епархия владыки Николая была одной из самых больших в РПЦ, на территории ее было расположено 16 городов. Архипастырские обязанности предполагали постоянное перемещение на поездах, самолетах, автобусах. Несмотря на преклонный возраст и больное сердце, владыка старался как можно больше служить и встречаться с паствой. Практически каждая его поездка по епархии сопровождалась открытием и освящением новых храмов, рукоположением священников. Все происходящее представлялось владыке невероятным: совсем недавно он погибал от голода и холода в нищете и безвестности, а теперь его повсюду встречали с хлебом-солью и цветами, расстилали ковровые дорожки…

«Ухаживать за ним было радостно»

В последние годы жизни владыка Николай часто болел и временами «выходил из строя», — как он сам выражался. «Сердце отказывается работать, — писал он духовным чадам, — Одышка почти непрерывная. Повышенное кровяное давление и прочие мои спутники все теперь со мною. Службы совершаю с трудом и только по воскресным дням. Сгорбился, хожу на один бок. Стар и слаб я стал…»

Желая продлить дни жизни владыки, врачи советовали ему переменить климат и уехать в Россию, надеясь, что это поддержит его здоровье, но владыка отказался от переезда: «Здесь меня все так любят…»

В феврале 1955 года по случаю 35-летия пребывания во епископстве владыка Николай был награжден саном митрополита. В августе того же года он тяжело заболел и уже не мог посещать храм. За все время своей болезни владыка никогда не жаловался, не раздражался, любил пошутить, и врачи утверждали, что более кроткого и терпеливого пациента они не встречали. Близкие владыки рассказывали, что ухаживать за ним было радостно и почти не утомительно.

25 октября исполнилось ровно десять лет с того дня, когда владыка прибыл в Алма-Ату и вступил в управление епархией. В этот день стало ясно, что приближается конец его земной жизни. Над владыкой стали читать отходную, дали ему в руки зажженную свечу. С последними словами канона на исход души митрополит Николай скончался.

28 октября 1955 года епископ Ташкентский и Среднеазиатский Ермоген
(Голубев) с духовенством епархии совершили отпевание владыки в Никольском кафедральном соборе г. Алма-Аты. Всю дорогу от храма до кладбища — около 7 километров — гроб с останками несли на руках. За гробом, по подсчётам милиции, следовало до 40000 человек.

В 2000 году на Юбилейном Архиерейском соборе Русской Православной Церкви митрополит Николай (Могилевский) был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских.

Мощи святителя Николая были обретены 8 сентября 2000 года. Ныне они находятся в Свято-Никольском соборе г. Алматы.

При подготовке текста использована книга В. В. Королевой «Жизнеописание митрополита Алма-Атинского и Казахстанского Николая (Могилевского), исповедника» (М., 2000).

МОСКВА. Патриаршее поздравление архиепископу Астраханскому и Енотаевскому Ионе с 20-летием архиерейской хиротонии

ЛУЦЬК. Волинська ікона: дослідження та реставрація