Президент

01.06.2004 archive, Вестник №33, Даты

ПРЕЗИДЕНТ «СОЮЗА ЧЕРНОБЫЛЬ УКРАИНЫ» ЮРИЙ АНДРЕЕВ: «Возрождение Чернобыля начнется с храма»
Еще никто не употреблял словосочетания «ветеран Чернобыля». Нашли более скромное — ликвидатор аварии на ЧАЭС.

Но даже на фронте, где смерть ходила рядом с людьми и заглядывала им в глаза, был шанс остаться в живых и даже не получить ранения. В Чернобыле тоже была возможность выжить, хотя погибли многие. А вот не раненым уйти с поля битвы с невидимой смертью не удавалось никому.
Ветераны войны часто умирали от старых ран, ветераны «атомной чернобыльской войны» умирали от них и умирают до сих пор.
Наша беседа с одним из ветеранов Чернобыля Юрием Андреевым, бывшим инженером-технологом ЧАЭС, а ныне известным общественным деятелем, президентом общественной организации «Союз Чернобыль Украины» и лидером одноименной партии.
Еще раз о причинах аварии
— Юрий Борисович, со времени аварии прошел солидный отрезок времени. Как лично вы, свидетель катастрофы и человек, непосредственно участвовавший в ее ликвидации, теперь объясняете то, что произошло? Изменился ли угол зрения?
— Сегодня мы можем говорить о причинах аварии с гораздо большей степенью вероятности, чем в первые годы после нее. Они лежат в нескольких плоскостях: технологической, социальной и еще в одной, которая требует более глубокого проникновения в сущность вещей и самой жизни.
Что касается технологии, мы не сможем, наверное, уже никогда доподлинно узнать, как это происходило. Оперативные документы с четвертого блочного щита, журнал начальника смены пропал сразу же, пропали также журнал старшего инженера управления реактором и старшего инженера управления блоком. Остался только оперативный журнал старшего инженера управления турбиной. Пропали еще некоторые записи параметров. Здесь можно подозревать наши службы, которые стояли на страже госбезопасности: и спецпрокуратура, и КГБ — они сразу прибыли туда. То, что эти документы не фигурировали в суде, тоже настораживает.
Многие из тех, которые работали в ту смену на четвертом блоке, погибли. На посмертные записки, которые фигурировали в суде, трудно опираться. Я видел эти записки. По почерку видно, что они писались в состоянии крайнего возбуждения, если не сказать агонии: путаница в терминах, в хронологии событий, последовательности операций, которые производились на блочном щите.
Однако за это время уже достаточно глубоко проанализировано то, что там происходило, и конкретные причины аварии все-таки проясняются. С другой стороны, появляется масса искажений, фальсификаций, подтасовок. Например, существует версия точечного землетрясения, которое якобы ударило в зону реактора. Землетрясения были и в Америке, и в Японии, и на Армянской АЭС. Но ничего подобного тому, что случилось на ЧАЭС, там не произошло. Никаких повреждений. Говорят и о том, что якобы в подреакторных помещениях обнаружены следы взрывчатки, т. е. версия диверсии. Взрывчатка действительно была. После аварии часть конструкций нужно было разбирать, и взрывчатка использовалась.
Есть такой физик — Горбачев. Когда-то он писал, что в Украине вообще физиков нет. Теперь, оказывается, есть один физик, и это — он. Под свои версии он грубо, если не сказать нагло, подгоняет все события. Версия у него только одна — виноват персонал. Конечно, персонал несет ответственность за то, что произошло, и на его плечах навсегда останется груз вины. Но когда в Америке на Тримайл-Айленде произошла авария, была создана мощная компетентная сенатская комиссия. Она сразу приняла решение о невиновности персонала. Если персонал не сумел предотвратить аварию, значит, не разработана система информирования персонала, не отработана система его подготовки. Причина аварии, о которой можно говорить с большой долей вероятности, заключается в программе испытаний блока. Программа испытаний была утверждена в Москве. Но персонал не смог оперативно с нею ознакомиться. Только смену приняли — начались испытания.
В программу было заложено, что на каждой стороне реактора нужно было включить на малой мощности по четыре главных циркуляционных насоса — всего восемь насосов. Разница между температурой воды в насосах и на выходе из реактора довольно большая. В циркуляционных насосах вода не кипит, а на выходе из реактора — уже кипящая. Когда за короткий промежуток времени все восемь насосов выровняли температуру воды во всем объеме реактора до точки кипения, за минуту до взрыва разница между температурой воды на старте и на выходе из реактора равнялась всего семи градусам. Последний доклад оператора Валерия Ходемчука был о сильной вибрации трубопроводов и гидроударах в циркуляционных насосах. Это уже говорит о том, что на лопатках главного циркуляционного насоса вода закипала, насосы срывались.
Была нажата кнопка глушения, а это дает кратковременное увеличение мощности реактора. Этого кратковременного увеличения мощности хватило, чтобы вода закипела во всем объеме. Когда нажимаешь на тормоз машины, она сначала ускоряется, а потом начинает тормозить. Но если бы даже не была нажата кнопка, то уже через минуту этой разницы в семь градусов все равно бы не было и насосы все равно бы сорвались. Мощность реактора выросла до максимума. Пошла неуправляемая цепная реакция. В активной части реактора значительно увеличилось давление, стали лопаться технологические каналы. Второй взрыв — это отрыв крышки реактора и мощный выброс пара. Этой энергией были разрушены прилежащие помещения.
Параметры, которые привели к взрыву, даже не были оперативными. Не было приборов, которые показали бы эти параметры. Тот регламент или инструкция, по которой работал старший инженер управления реактором, изменили после аварии. И персонал Чернобыльской АЭС судили за нарушение не того регламента, который был, а за нарушение нового. Была проведена очень серьезная подтасовка. Иногда можно услышать, что программа испытания реактора была подготовлена с конкретной целью его взрыва. Это страшная версия. Получается, откуда все это шло?…
— Персонал, таким образом, виновен в последнюю очередь. Так на ком же главная вина?
— Все-таки когда спрашивают о главной причине аварии, напрашивается ответ, и, по-моему, правильный — виновата система. В то время существовала монополия на все: на принятие решения, на правду, на реализацию технических проектов, в том числе и на строительство станций. Ведь еще до аварии оперативный персонал докладывал, что при нажатии кнопки глушения реактора первоначально возникает всплеск увеличения мощности, что говорит о неэффективности системы защиты. Но разработчики и главные конструкторы реактора уверяли, что такое нельзя считать серьезным отступлением, хотя это является прямым нарушением правил ядерной безопасности. Отступления были и раньше. Например, не хватало стержней защиты на каждую критическую массу, которая может возникнуть в реакторе.
Сначала происшедшее объясняли только по физическим параметрам, и таких мемуаров мы прочитали уже достаточно много, хотя первоначальные причины — термодинамические. И моя точка зрения совпадает с точкой зрения многих профессионалов. На малой мощности работали все главные циркуляционные насосы, отсутствовал контроль над температурой воды — его просто не было. Данные шли в распечатку, которая выдается оператору лишь каждые полчаса, а здесь параметры менялись за какие-то секунды, за доли секунд. Отследить эти изменения было невозможно. Сейчас эти параметры выведены на блочный щит. Раньше их не было.
«К людям относились не по-божески, безжалостно, и это стало причиной страшных потерь»
— Юрий Борисович, безусловно, то, что произошло, было наверняка большим потрясением и просто страшным событием. Страшным для всех, в особенности для работников станции, которые понимали всю опасность происшедшего. Но, насколько мне известно, многие работники АЭС не спешили ее покидать.
— Когда авария произошла, это было страшным потрясением. Мы не верили, что такое может произойти. Сбежать с аварии было возможно (кое-кто так и поступил), но на ком бы осталась станция? Нас некому было заменить. Ни генералы, ни академики, ни персонал других атомных станций, ни работники среднего машиностроения не в состоянии были заменить нас.
Помещения были затоплены водой, засыпаны высокоактивными топливосодержащими массами, потеряли освещение, переходы были разрушены, т. е. в станции мог ориентироваться только родной оперативный персонал. Но когда мы увидели, что реактор дышит на улицу, никто из нас не верил, что мы сможем аварию ликвидировать. И еще никто из нас не верил, что мы проживем дольше июня или июля — слишком мощные дозы мы набирали. На аварийной площадке в апреле-мае работал только оперативный персонал и пожарные подразделения. Привлеченные войска показали свою неэффективность и были выведены. Они стали производить дезактивацию светового двора станции, но из-за больших переоблучений и низкой подготовленности были выведены. Кроме того, это были солдаты срочной службы, нельзя было таких детей облучать. Это потом вышло распоряжение призывать на спецсборы только тех, кто старше тридцати лет.
Поэтому спустя годы возникло какое-то другое сознание, что была другая сила, которая была сильнее, чем наша собственная, и воля, более крепкая, чем наша собственная, которые дали нам возможность и ликвидировать аварию, и построить саркофаг, и остаться в живых до сих пор. К великой печали, кроме тех, кто, как на войне, побывал на самом переднем крае и погиб. Это святые люди.
— Наверное, поэтому судьба пощадила тех, кто остался, и наказала тех, кто поспешил уйти от опасности.
— Да, как ни странно, многих из тех, кто сбежал, уже нет. И дозы их были не соизмеримы с нашими. Для примера могу сказать, как быстро, пугающе быстро росла у меня внутренняя доза накопления радионуклидов. В начале июня у меня было 900 нанокюри внутренней активности, накопленной через легкие, через пищевод, через кожу. 7 июля — 14000 нанокюри. К примеру, для сравнения, норма по Киеву — до 20 нанокюри. Превышения 40 нанокюри не было. У нас каждый день брали анализы, мы видели, как меняется картина нашей крови. На сороковой день, как по учебнику гематологии, — резкое снижение эритроцитов и резкий рост лимфоцитов, т. е. начались воспалительные процессы. У чернобыльцев шеи были толще головы (настолько лимфатические узлы были воспалены). По графикам изменения состава крови шла сортировка переоблученных. Военнослужащие, вертолетчики, те, кто работал на промплощадке, получили огромные дозы, превышающие так называемую первую лучевую болезнь, которую многие работники станции, так же как и я, перенесли на ногах, как грипп. Ведь по негласному приказу поначалу было запрещено ставить диагноз «лучевая болезнь».
А с какой самоотверженностью и духовностью работал персонал станции! Впервые в жизни я работал в окружении светлых, порядочных людей. Ведь вся дрянь сбежала, кто в Киев, а кто вообще за Уральский хребет. Согласитесь, в жизни найти порядочного человека достаточно трудно. Здесь же их была масса. И как трогательно и по-доброму они относились друг к другу. О деньгах не думали. А то, что аварию, как печатают и рассказывают порой, ликвидировали с помощью водки, — грязная ложь. На опасных местах никто не позволял себе даже небольшой дозы спиртного. В этом смысле был жесточайший внутренний контроль. Как переживали люди друг за друга! Как тепло провожали друг друга на смену! С гитарами, с гармошками! Это была настоящая фронтовая солидарность.
С другой стороны, вспоминается, какие страшные и безответственные команды отдавались в то время. Уже шестого или седьмого мая министр энергетики СССР издает приказ пустить первые два блока, в октябре — пустить третий блок, в 87-ом — четвертый. Если бы это случилось, людям пришлось бы работать на открытых площадках, и за какую-то неделю все бы получили абсолютно смертельную дозу. Или такая ситуация. 16 мая я нахожусь на блочном щите. Мне идет звонок от оперативного дежурного Министерства энергетики из Москвы: «Организуйте контроль маслосистемы седьмой турбины». Во время аварии масло из восьмой турбины было слито в аварийные емкости, а седьмую турбину опорожнять было некуда — аварийных емкостей не было. Я отвечаю, что масло из этой турбины не течет: с четвертого блока поступает вода, и на ней нет масляных пятен. Кроме того, рассказываю, что все подвальные отметки четвертого блока заполнены высокоактивной водой, что до сих пор не разведаны проходы на четвертый блок, и попытка проконтролировать маслосистему будет связана с огромным переоблучением персонала. Тем более, что для обследования маслосистемы понадобилось бы несколько часов. Там же хватало бы нескольких минут. И все же мне говорят: «Берите свою смену и проверяйте. Я приказу не подчинился. Тогда пришел более высокий оперативный начальник — начальник смены станции — и повторил команду. Я ответил, что оперативным составом рисковать не буду, и предложил ему вместе со мной обследовать маслосистему. После этого глупая команда была отменена. И таких глупых команд было очень много. К людям относились безжалостно, не по-божески, и это стало причиной страшных потерь. В частности, то, что солдаты дезактивировали крышу машинного зала. А ведь можно было применить инженерные решения. Очень мудро поступил тогда наш начальник цеха Леонид Хоронжук. Он уже 29 апреля своим распоряжением запретил выполнять чьи-либо команды, включая генсека КПСС, без его подтверждения. И тем самым спас очень многих.
Стоит сказать и о Божьем провидении, которое спасло десятки тысяч людей. Ведь пока не выселили людей из Припяти, выбросов непосредственно на город не было. Они лишь слегка задели его по краям.
«Восстанавливать чернобыльские пустыни нужно с храмов»
— Вы задавали себе вопрос, почему именно вам и вашим товарищам выпало такое трудное испытание — испытание Чернобылем?
— Испытания, которые дал нам Господь, нужны были для того, чтобы предотвратить более страшные ошибки. И эти испытания были даны тем, кто был в состоянии их преодолеть. Бог дал и силу, и волю, и ум это сделать. Практически в безнадежной ситуации мы были тогда и вопреки всему продолжаем жить сейчас. Бог дает крест по силам. Слабых Он освобождает от непосильной ноши.
— Чернобыльское движение уже давно примкнуло к Украинской Православной Церкви. Когда вы почувствовали, что ваша общественная работа связана с делом церковным?
— В 90-м году, еще при Советском Союзе, в Дарнице в Киеве началось строительство храма Входа Господня в Иерусалим. Этому строительству сильно препятствовали. Мне было предложено, чтобы «Союз Чернобыль» поддержал строительство храма и чтобы он стал храмом в память о жертвах аварии на Чернобыльской АЭС. Это был первый в СССР чернобыльский храм. Когда рассыпался Советский Союз, рассыпались связи между нашими братьями-чернобыльцами, но одна связь осталась — наша православная вера. Позже были сделаны поминальные книги чернобыльцев Украины. Они освящены Блаженнейшим Митрополитом Владимиром и переданы Украинской Православной Церкви для поминания погибших. И тогда мы почувствовали опору. Чернобыльцы предотвратили трагедию планетарного масштаба. Тяжелейшее испытание было преодолено с Божьей помощью, и души ликвидаторов — и мертвых и живых — нуждаются в поддержке и духовной опеке Церкви.
Однажды я пережил большое потрясение, у меня остановилось сердце. Это было то, что называют клинической смертью. Я испытал состояние, когда радость разлита во всем теле, ощущаешь полный покой и при этом летишь с огромной скоростью, не чувствуя своего тела, к яркому желтому свету в оранжевой трубе. А потом — холодно, мокро, противно. После этого случая я понял, что времени не так много и еще многое нужно успеть сделать и для чернобыльцев, и для зоны. И сделать это можно лишь с Богом в душе.
— Юрий Борисович, вам приходится часто общаться с Блаженнейшим Митрополитом Владимиром. Что значит для вас его поддержка?
— Блаженнейший Митрополит Владимир с трогательной любовью относится к чернобыльцам. И это для нас величайшая награда. Его святые молитвы укрепляют и дух, и волю тяжелораненых чернобыльцев, обеспечивают покой душам наших погибших товарищей. Сегодня все, что мы делаем, делается по благословению Блаженнейшего Владыки.
Икона «Чернобыльский Спас» написана также по благословению Его Блаженства. Она освящалась в Киево-Печерской Лавре. Освящение сопровождалось чудесными явлениями. Я очень волновался: как ее примут люди? Но увидел большее — ее приняло небо. В момент освящения появилась радуга, а на солнце возникли очертания креста. После освящения вокруг иконы возникла давка: тысячи людей кинулись к ней с грудными детьми и с инвалидами на колясках. Когда на моих глазах раздавили телекамеру, я испугался, что может произойти непоправимый грех: кого-нибудь задавят. Но Бог не допустил этого. Все устроилось. И несколько часов подряд к иконе непрерывно шли люди. Сегодня эта икона стала духовным оплотом для многих сотен тысяч людей, так или иначе прикоснувшихся к чернобыльской беде.
Наша икона часто приходит к людям крестным ходом. Первый крестный ход был в храм Феодосия Черниговского в Святошинском районе Киева, храм святого покровителя чернобыльцев. Затем она пришла в Белую Церковь, где собрала десятки тысяч людей. Сейчас к иконе пишется молитва спасателей (не только чернобыльцев). Как сказано в Писании, «блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими». Сейчас по благословению Блаженнейшего Митрополита Владимира пишется список иконы, который будет передан в храм Христа Спасителя в Москве. Она станет символом духовной связи между чернобыльцами России и Украины.
— Какой вы видите перспективу возрождения зоны отчуждения?
— Я понял, что восстанавливать чернобыльские пустыни нужно с восстановления храмов. Сегодня Свято-Ильинский храм в городе Чернобыле уже почти восстановлен. Нашей организации удалось привлечь средства для этого. В прошлом году Блаженнейший Митрополит Владимир освятил крест главного купола. Восстановление храма, как и освящение иконы Чернобыльского Спаса, сопровождалось чудесными явлениями. На фасаде храма находился деревянный притвор. Он был ветхий, сильно поврежденный. Когда его разобрали, выяснилось, что он скрывал под собой чудесные фрески кисти великого Ижакевича. Наши предки-безбожники когда-то, скорее всего в первые годы советской власти, изуродовали его этим притвором. После реконструкции храм приобрел первозданный вид. Это действительно святыня. Представьте себе, что за все годы, даже в первые дни после трагедии, внутри храма не было повышенного радиационного фона. В этом году в годовщину аварии впервые в нем было совершено всенощное бдение. Теперь оно будет совершаться ежегодно.
Кстати, в иконе «Чернобыльский Спас», которая стала духовным оплотом для многих сотен тысяч людей, так или иначе прикоснувшихся к чернобыльской беде, заложен символ возрождения. На переднем плане изображена земля обожженная, а на заднем — цветущая. И я уверен, очень скоро она, с Божьей помощью, зацветет.

Беседу вел Валерий Полищук

Миссионерско-педагогическая конференция в Полтаве

Лев Рябчиков. Севастопольский вальс