И.В.Назаров. Украинско-российские отношения в контексте становления и кризиса восточнославянской православной цивилизации

22.10.2013 top

Даже беглое знакомство с украинской прессой за последние два десятилетия оставляет стойкое ощущение, что основным историческим соперником и «гнобителем» украинского народа выступал соседний русский народ, коварно вовлекший его в свою имперскую орбиту и тем перечеркнувший блестящие экономические перспективы Украины, ее политическую будущность и культурную самобытность в составе более родственной ей европейской цивилизации.

Постоянные политические конфронтации по поводу базирования Черноморского флота, малоизвестного острова Тузла, принадлежности Севастопольских маяков, а в последние 7-8 лет и бесконечные «газовые войны» – вот далеко не полный перечень конфликтных ситуаций в уходящей в «седую древность» длинной цепи противоречий, разделяющих, если верить риторике государственных мужей и украинских СМИ два наших народа. Если же говорить о союзниках украинцев на пути в «европейский дом», то первым у них всегда оказывается Польша – постоянный адвокат и лоббист интересов Украины в Совете Европы, невзирая на нечеткость геостратегических ориентиров украинских политических элит и их традиционную «многовекторность». Российская сторона реагирует на «украинский вопрос» чуть менее нервно, чем Украина, но все же весьма недружественно, безошибочно находя весьма напряженные места в украинской экономической ситуации, позволяющие нанести по ним весьма болезненные «ассиметричные» удары, в ответ на перманентные политические и культурные раздражители, генерируемые украинскими «евроинтеграторами». Достаточно сказать о сверхжесткой (и, по-видимому, согласованной в политических «верхах» Российской Федерации) ценовой и транспортной политике Газпрома, желающего во что бы то ни стало поглотить или хотя бы «обесценить» в глазах Европы украинскую газотранспортную систему или о навязчивой бдительности российских санитарных служб по поводу качества украинских сыров и прочей продукции агропромышленного комплекса, чтобы оценить позиции бывшего старшего брата в отношении повернувшегося к нему спиной младшего. В контексте всех этих столкновений, равно как и в свете заданной еще на рубеже ХІХ-ХХ в.в. М. Грушевским «парадигмы» истории «Украины-Руси», странным и непонятным представляется настойчивое взаимное притяжение двух столь разных народов, на протяжении веков не раз приносивших немалые жертвы ради достижения и сохранения государственного единства. Прежде всего, непонятно неодолимое стремление украинцев «сойти» с европейской орбиты польско-литовской Речи Посполитой, достигшие апогея в годы освободительной войны 1648-1654 года под предводительством гетмана Богдана Хмельницкого. Не менее странной выглядит и позиция русского царя Алексея Михайловича, для которого решение о поддержке украинского казачества и крестьянства, принятое после ряда сокрушительных поражений украинской стороны, означало ввергнуть Московское царство в «большую войну», исход которой был непредсказуем (особенно если учесть совсем свежий опыт польской оккупации Московской Руси в начале ХУІІ века).
Не понятно и то, что после воссоединения России и Украины, последняя раз за разом подтверждала свою приверженность закрепленному Переяславской Радой 1654 г. союзу с Россией, сколько бы Европа не «тестировала» его на прочность. А «тесты» эти были весьма жесткими (не в пример газетному конфликту за остров Тузла и даже «газовым войнам»). Достаточно вспомнить шведскую оккупацию Украины во время Северной войны и измену части казацкой старшины во главе с гетманом И. Мазепой, наполеоновскую кампанию 1812 года, первую и вторую мировые войны, последняя из которых сопровождалась трехлетней оккупацией Украины немецкими войсками (1941–1944 гг.), когда симпатии большинства населения неизменно сказывались не на стороне представителей «высокой европейской цивилизации». Факт остается фактом: до конца ХХ столетия инерция необъяснимой с точки зрения исторической парадигмы «Антоновича-Грушевского» лояльности подавляющего большинства украинского народа к соседнему народу и его «имперскому» государству раз за разом превозмогала все «проевропейские» (про-польские, про-шведские, про-австрийские, про-немецкие) тенденции , делая их маргинальными. Возникает вопрос: почему?
Итак, что обеспечивало это единство народов в самой их низовой «почвенной» толще, их «сцепку», способную выдержать беспрецедентное давление многократных оккупаций и «измен» со стороны власть предержащих? Если Россия была имперской метрополией, а Украина – колонией, то почему украинцы никогда не восставали против Москвы, как неоднократно восставали они против Польши? Неужели на протяжении столетий Украину и Россию объединяли лишь шкурные интересы казаческой старшины, возведенной Екатерина ІІ в 1783 г. в дворянское достоинство, в противовес польским королям, которым магнаты и шляхта не позволяли это сделать? Но если это так, то почему украинские «низы» оставались верными союзу с Москвой вопреки изменам старшинской элиты? Все эти вопросы требуют точного ответа, оборачиваясь сегодня к нам своей трагической изнанкой: почему все в одночасье рухнуло безо всякого видимого толчка извне в 1991 году после поражения ГКЧП и декабрьского референдума, проведенного в Украине? Что было и что ушло, какой фактор, игравший роль «катализатора» центростремительных тенденций к 1991 году ушел из исторической «повестки дня» или был ослаблен до такой степени, что им решили пренебречь?
Представляется, что единственный удовлетворительный ответ на сформулированные выше вопрошания, может быть найден лишь в русле цивилизационной парадигмы постижения истории, впервые разработанной нашими соотечественниками Н. Я. Данилевским (1822–1885) и К. Н. Леонтьевым и затем получившей широкий резонанс в западной гуманитарной науке в трудах О.Шпенглера (1880-1936), А. Дж. Тойнби (1889–1975) и Самюэля Хантингтона (1918–2008). «В современной литературе под «цивилизацией» (от лат. civitis – гражданский, городской, культурный) понимают сродный характер духовной, социальной и культурной жизни той или иной группы стран и народов, – пишет П. С. Толкачев. – В экономическом плане цивилизационный подход – это исследование развития общественного производства с точки зрения духовных целей социума – его религии, культуры, обычаев и нравов».2
Таким образом, суть цивилизационного подхода к анализу исторического материала состоит в попытке рассмотреть и объяснить логику многомерных социальных процессов, исходя из религиозного критерия, отыскать «духовный» ключ к объяснению явлений, казалось бы алогичных с точки зрения экономической эффективности и политической целесообразности. Так, вступление России в тринадцатилетнюю (1654–1667 г.г.) войну с Польшей за Украину не было экономически эффективным мероприятием для царя Алексея Михайловича и, более того, являлось политически рискованным шагом, но оно абсолютно объяснимо с цивилизационной точки зрения как использование царем уникального «исторического шанса соединить две половинки православной восточнославянской цивилизации, в силу сложных политических обстоятельств некогда по-живому политически разделенных между Литовским государством и Золотой Ордой. Но принятие и реализация подобных решений была возможна в середине ХVІІ века, когда сохранялась центрированность всех измерений социальной жизни: государственно-политического, хозяйственного, правового, национально-культурного вокруг Православного религиозного «ядра». Как только вера оттесняется на периферию мировоззренческого горизонта людей, а, следовательно, и «на обочину» социальной жизни, иные приоритеты начинают диктовать решения основных политических игроков. Да, нынешние украинцы, россияне и их лидеры не таковы как Алексей Михайлович, подтолкнувший его к объединению с Украиной Патриарх Никон и Богдан Хмельницкий: сегодня Украина в обмен на безвизовый въезд в Европу готова отвергнуть Таможенный Союз с Россией, Белоруссией и Казахстаном (а еще вчера – при Ющенко – вступить в НАТО и «выставить» из Севастополя Черноморский флот РФ), а Россия – «заморозить» украинские города и сделать нерентабельной промышленность соседа, лишь бы навязав монопольно высокие цены на газ «прибрать к рукам» ее газотранспортную систему. Между первой и второй стратегиями принятия решений пролегла пропасть, которая вполне объяснима с позиций цивилизационной инволюции, сопряженной с секуляризацией культуры и общественной жизни, а затем и с массовым отступничеством от православной веры людей, живущих по обе стороны российско-украинской границы. Как известно, свято место пусто не бывает и если иерархию ценностей не увенчивает Христос, на его место секулярное общественное сознание неизбежно возводит идолов, которыми могут стать нация, государство, богатство, «экономическая эффективность», культура, секс, семья и т.п. Но, не имея благодатного, объединяющего «всех и вся» потенциала, которым обладает лишь Христос, превозмогающий Своим Воскресением не только смерть, но и все естественные, а точнее производные от смертности и потому противоестественные разделения и противоречия – национальные, классовые, экономические, эти ложные кумиры разводят людей по разные стороны многочисленных баррикад, они подталкивают массы к действиям, раскалывающим единое цивилизационное поле. Трещины неверных политических выборов, восстаний и конфликтов, продиктованных классовым или национальным эгоизмом, а также следующих за ними диктатур по-живому разрывают некогда единое историческое тело цивилизации, безжалостно дробя его на враждебные, сталкивающиеся друг с другом фрагменты. Так полтора столетия назад некогда мощный византийский мир, освободившийся с помощью России от турецкого ига, повторно не смог «срастись» в единую православную цивилизацию, раздираемый греческим, болгарским, сербским и прочими местечковыми национализмами. Так и ныне Украина и Россия после падения семидесятилетнего коммунистического ига находятся по разные стороны огромной внутрицивилизационной трещины, которая ширится с каждым недружественным жестом компрадорских элит, все дальше разводя украинский и русский народы, в большинстве своем утерявшие веками связывающий их в единую цивилизацию живой нерв православной веры.
Но так было не всегда. До тринадцатого века восточнославянские племена, политически оформленные в раннефеодальное государство Киевская Русь династией Рюриковичей, можно было считать одним русским народом. И отнюдь неслучайно решающий этап формирования древнерусской государственности совпал с крещением вначале отдельных представителей великокняжеских родов и знати, а затем и с массовым крещением русичей Владимиром Великим в 988 году. Одиннадцатый век поражает быстротой пробегания импульсов новой веры по всему периметру политически достаточно рыхлого и плохо контролируемого из Киева союза восточнославянских племен, равно как и быстротой формирования православной культуры (достаточно сказать, что со времени крещения Руси до написания митрополитом Илларионом Киевским «Слова о законе и благодати» (датируется примерно 1043 г.) прошло чуть более полувека, а до завершения строительства Успенского собора Киево-Печерской Лавры и «Повести временных лет» прп. Нестора Летописца – всего сто лет). Здесь нет возможности подробно описать роль киевских митрополитов в сохранении государственного единства нарождающейся цивилизации, терзаемой постоянными княжескими междоусобицами, но она была огромна, чему в немалой степени способствовала и равноудаленность их (как ставленников Константинопольского Патриарха) от политических и экономических интересов удельных князей.
Первый многовековой разрыв русского цивилизационного поля исторически восходит к суровым вызовам исключительно напряженного для политически раздробленной Руси XIII века. Этот исторический водораздел, приведший к формированию Украины как отдельной части «русского мира» подробно описан русским историком-эмигрантом Григорием Вернадским. исторические обстоятельства, расколовшие Русь, сводились к следующему. В 1206 г. курултай монгольских племен провозгласил лидера наиболее воинственного из них – Темучина, самодержцем монголов (Чингисханом), отряды которого после ряда блестящих побед в Азии нанесли поражение русским князьям на реке Калке (1223 г.), а в 1240 г. взяли штурмом и сожгли Киев. Ситуация усугублялась тем, что всего за два года до воцарения Чингисхана в 1204 г. западноевропейские крестоносцы во время четвертого крестового похода разгромили главного политического союзника киевских князей – Византию. Они взяли приступом Константинополь и основали там Латинскую империю, просуществовавшую 57 лет (1204–1261 гг.). На этом внешнеполитическом фоне, вдохновляемые Папой окатоличенные захватчики с Запада двинулись в Прибалтику и на исконно русские земли: «Венгрия и Польша бросились на Галицию и Волынь; немецкие крестоносцы утвердились в начале XIII в. в Риге (Ливонский орден) и Пруссии (тевтонский орден) и оттуда повели наступление на Псков и Новгород; наконец, шведы двинулись на Русь через Финляндию; мечом и огнем немцы и шведы обращали в латинство как язычников литовцев, эстов и финнов, так и православных – русских. Годы высшего напряжения двусторонней опасности для Руси – конец 1230-х–1240 год. Зима 1237–1238 гг. – первый татарский погром Руси (преимущественно северо-восточной); в 1240 г. татарами взят Киев (6 декабря); в том же году, побуждаемый папой на крестовый поход против «неверных», шведский правитель и полководец Биргер высадился на берегах Невы (июль). Русь могла погибнуть между двух огней в героической борьбе, но устоять и спастись в борьбе одновременно на два фронта она не могла. Предстояло выбирать между Востоком и Западом. Двое сильнейших русских князей этого времени сделали выбор по-разному. Даниил Галицкий выбрал Запад и с его помощью попытался вести борьбу против Востока. Александр Невский выбрал Восток и под его защитою решил отбиваться от Запада». Эти два «разновекторных» и, без преувеличения, судьбоносных выбора, осуществленные почти одновременно двумя наиболее влиятельными русскими великими князьями, на 400 лет раскололи русский мир в государственно-правовом плане, предопределив его цивилизационное «вызревание» в недрах иных культурно-исторических типов, наложивших ощутимый отпечаток несхожести на великороссов и украинцев.
Таким образом, после достаточно органического и быстрого «старта» православной цивилизации в Киевской Руси особенностью ее развития, начиная с XIV в. стало «вызревание» ее культурной, хозяйственной, государственно-правовой и отчасти религиозно-церковной «координат» под политической «коркой» иных цивилизаций, в имперские структуры которых они были включены в результате военно-политических поражений XIII в. Северо-Восточная Новгородская Русь была поставлена вел. кн. Александром Невским в вассальную зависимость от золотоордынских ханов; в то время как юго-западная Русь под германским и монгольским натиском была вынуждена искать союза с Литвой, а последняя – с Польшей, в итоге слившихся в единое государство – Речь Посполитую. Разница оказалась огромной. Монгольская империя Чингизидов (бывшая политической союзницей православной Византии) была веротерпимой и не стремилась разрушить государственно-политическую «вертикаль» власти русских князей, если те исправно платили дань и сохраняли политическую лояльность. Более того, включение северо-восточной Руси в орбиту монгольского государства, военная мощь которого не могла быть оспорена никем в Европе, делали эти земли политически «неприкосновенными» для западных соседей – германских, шведских и польских завоевателей. Как известно, владимиро-суздальские, а в особенности московские князья умело воспользовались сложившимся геополитическим раскладом для возвышения своих княжений в качестве религиозного центра русских земель. Перенос кафедры митрополита Киевского и всея Руси вначале во Владимир, а затем в Москву способствовал нарушению политического «равновесия» между Москвой и Новгородом, Москвой и Тверью в пользу Москвы. После Куликовской битвы (1380 г.), где Москва уже продемонстрировала своему ослабевшему «сюзерену» возросшую военно-государственную мощь, формальная зависимость от Орды, распавшейся к тому времени на три отдельные ханства, все более ослабевает, до тех пор пока Иван III в 1480 г. формально не прерывает ее отказом платить дань. Через несколько десятилетий его внук Иван IV Грозный завоевывает Казанское (1552 г.), Астраханское (1556 г.) и Сибирское (1581 г.) ханства, интегрируя их в имперское государственное образование, сложившееся в границах Золотой Орды, но с новым титульным этносом, которым являются русские, исповедующие Православие в качестве государственной религии. Неканоническое вступление Константинопольского Патриархата в унию с Римо-католической Церковью (1439 г.) и последующий захват Константинополя турками (1453 г.), расцененный русскими как следствие вероотступничества греков, подтолкнули первых к самостоятельному поставлению московских митрополитов, осознанию Московской Руси в качестве «Третьего Рима» – последнего оплота Православия на земле.
Совсем иные последствия имел стратегический выбор вел. кн. Даниила Галицкого, проявившего, в отличие от вел. кн. Александра Невского, религиозную беспринципность и заплатившего вероотступничеством (попыткой внедрения в своих землях унии) в обмен на присланную Римским Папой корону и обещанную им политическую поддержку. Поглощение Галицко-Волынского княжества Литвой, а затем и сближение Литвы с Польшей резко маргинализировало положение Православной Церкви в исторической «колыбели» восточнославянской цивилизации. «В 1386 г. состоялся известный брак литовского князя Ягайло с польской королевой Ядвигой, соединивший Литву и Польшу под одной короной и повлекший за собой введение в Литовском княжестве католичества в качестве государственной религии, – пишет выдающийся историк Русской Церкви А. В. Карташев. – Возможность такого положения для православия через это была потеряна, хотя была уже недалека от действительности, потому что все дети Гедимина (1315–1341) и Ольгерда (1345–1377) были крещены в православную веру, и сам Ягайло и его двоюродный брат Витовт, посаженный в качестве наместника управлять Литвой, были по рождению православными. Теперь тот и другой приняли католичество. До открытых гонений на православие в русской по духу и культуре Литве было еще далеко, тем не менее антирусские и антиправославные течения уже начались и развивались crescendo».i Неуклонное усиление политических позиций польских магнатов и шляхты, завершившееся принятием в 1569 г. Люблинской унии, унифицировавшей политическое и правовое пространство Речи Посполитой и уничтожившее остатки литовской автономии, стало прологом массового окатоличивания русского населения Литвы, получившего историческую форму Брестской унии с Римской католической Церковью, подписанной 5 православными епископами. Относительно быстро распространившаяся среди русской аристократии (шляхты) эта уния исключительно грубыми и репрессивными методами насаждалась среди упорно сопротивлявшегося ей простого населения, особенно в Галичине. Униатская Церковь стала религиозной основой отрыва населения Галичины (теперешние Львовская и Ивано-Франковская области) от православной цивилизации, его сохраняющейся по сей день нетерпимости к Православию, крайней политической и культурной русофобии. К сожалению, после обретения независимости эта униатско-русофобская идеология при Президентах Украины Л. М. Кравчуке и особенно при В. А. Ющенко была вновь возведена в ранг государственной политики и насаждалась в качестве единственно приемлемого мировоззренческого образца, своего рода «теста» на украинскую и европейскую идентичность граждан.
Тем не менее и в условиях государственно-политического «пленения» Юго-Западной Руси польско-литовской империей здесь наблюдается автономный процесс цивилизационного развития, проявляющийся в самостоятельной церковно-организационной, культурной, хозяйственной и даже политической структуризации православного населения. Так, в противовес конформистской позиции погрязшего в роскоши проуниатского епископата, городское население объединяется в православные братства, основой быстрого роста которых стали богатые традиции цехового самоуправления горожан. «Братства теперь уже стали не скромными цеховыми группировками только, а определенно миссионерскими и вероисповедными учреждениями, – замечает по поводу изменения приоритетов в деятельности братств А. В. Карташев. – Такое преобразование их совершилось изнутри и незаметно, как отклик на зовы жизни. Уставы братств обновились. В них отразились широкие задачи спасения православия от небрежения и ненадежности самого епископата».ii Наиболее мощными в экономическом и организационном отношениях были два братства, расположенные на западе русских земель, где давление прокатолических властей было наиболее ощутимо. Речь идет о Львовском братстве, устав которого получил в 1586 г. одобрение Антиохийского Патриарха Иоакима, а в 1587 г. – и Константинопольского Патриарха Иеремии II, и Виленском братстве, расширенный устав которого был одобрен в 1574 г. митрополитом Онисифором. «Братства Львовское и Виленское взяли под строгий контроль своих епископов и мешали им осуществлять с легкостью их униатский заговор. Большая часть полемических сочинений против унии вышла из Виленской братской типографии. По образцу этих двух больших братств стали слагаться во множестве местные братства: Мстиславльское, Брестское, Минское, Могилевское, Росское, Слуцкое, Киевское и др. Школы и типографии были их главной заботой»,iii – отмечает А. В. Карташев. Успешная миссионерская деятельность мирянских братств, в самое трудное для Церкви время обеспечивших «прорастание» православной культуры сквозь «асфальт» чуждой государственности способствовала и преодолению упаднических настроений в среде духовенства. Карьеристы и искатели «легкого хлеба» в массе своей уходят из Православия в унию и в клир призываются люди, настроенные на подвижническое служение.
Как известно, братства опирались на серьезнейшую экономическую базу: каждое из них имело свою казну, пополнявшуюся братчиками согласно Уставам. Ктиторами (говоря современным языком, «спонсорами» братств) были такие известные представители знати, как князь Константин Острожский и гетман реестрового казачества Петр Конашевич-Сагайдачный. огромные средства, земельные угодья и прочая недвижимость отписывались братствам и по духовным завещаниям. Поэтому братства имели возможность содержать не только братские школы (коллегиумы), типографии, но и целые православные монастыри, обеспечивая их насельников всем необходимым, помогать бедным братчикам и т.п.
Самосохранение православных анклавов в Речи Посполитой имело не только культурную и экономическую, но и политическую составляющую. Весьма долго представление интересов православного населения в сейме и при польском короле обеспечивали представители русской шляхты во главе с исключительно влиятельным магнатом князем Константином Острожским, умершим в 1608 г. Следующее поколение русской аристократии принимало унию и постепенно ополячивалось, и тогда на историческую роль политически организованного защитника православного населения выдвигается казачество, с интересами которого польское правительство вынуждено было считаться, ибо не имело иной военной силы для защиты от Турции и крымских татар юго-восточных поднепровских окраин своей империи. Гетман реестровых (т.е. находящихся на официальной службе у короля) казаков Петр Конашевич-Сагайдачный гарантировал польскому правительству их политическую лояльность на условиях полной вероисповедной свободы для православных в административных границах реестрового войска – на Киевщине. Кроме того, в южных степях осело неподконтрольное польской короне вольное казачество, столицей которого была Сечь. «Туда бежали «казаковать», т.е. вольно жить, беглые русские холопы из Польши и питали там огромную ненависть к польскому панству. С введением унии это степное анархическое казачество, выкинув над собой знамя русской народности и православия, этим облагородило и возвысило смысл своей вольницы и косвенно усилило стояние в православии и уверенность в себе именно Киевской, а за ней и всей юго-восточной части Руси», – отмечает А. В. Карташев. Именно казачество стало тем политическим «капсюлем-детонатором», который воспламенял более инертные, задавленные панством и католическим гнетом крестьянские массы, поднимая их на восстания против польской короны. Как известно, одно из них переросло в великую казацко-крестьянскую войну 1648–1654 гг., которая при поддержке Московского царя Алексея Михайловича увенчалась в 1654 г. воссоединением двух разрозненных частей русского мира в едином государстве. Воссоединение это было неполным, т.к. Правобережная Украина осталась за Польшей, но оно коренным образом изменило соотношение сил в Восточной Европе в пользу России. Потерявшая большую часть Украины Польша была резко ослаблена и это предопределило ее политическое падение через 150 лет, после чего почти вся православная Украина (за исключением отошедшей к Австрии Галичины) присоединилась к России.
Таким образом, четырехсотлетний период «исторического столпничества» – подвижнического стояния в Православии под иноверной, по-живому разделяющей единый народ властью, закончился в 1654 году. Две половины русского мира, веками тяготевшие друг ко другу, наконец «замкнули» единый политический контур универсального православного государства, во главе которого стал Московский царь. Украинские гетманы получали от него инвестуру на правление Левобережной Украиной. Это государственное объединение сделало возможным и воссоединение двух частей некогда насильственно разделенной по инициативе литовско-польской стороны Русской митрополии.iv К тому времени Московская кафедра обрела уже статус патриаршей (1589 г.). Не дожидаясь завершения переговоров с Константинополем о переходе Киевской кафедры в юрисдикцию Московского патриархата, «Москва по своей форме, по указу царя и Собора при Патриархе Иосафе II в 1685 г. поставила в митрополита Киевского Гедеона, князя Четвертинского. Константинопольский Патриарх Дионисий с согласия и других Патриархов, в 1687 г. прислал грамоту, утверждающую этот новый порядок. Так прекратилось свыше чем двухсотлетнее разделение единой Русской Церкви на две отдельные Церкви в двух соседних государствах. После этого в границах Польши, до ее разделов в конце XVIII в., оставалась Русская Церковь в двух формах: униатской и православной. Обе формы пережили старую польскую государственность, имели свою драматическую историю и в рамках двух новых империй – русской и австро-венгерской, и продолжают жить среди гонений и насилий потрясенной Европы ХХ столетия».v Одним из наиболее трагичных «аккордов» этой драмы стали жесточайшие гонения, развернутые против православных Закарпатья и галицких москвофилов – духовенства и мирян, развернувших в начале ХХ века движение за возвращение из унии в Православие. Многие из них, объявленные австрийскими властями «пятой колонной» России, были репрессированы Габсбургами в начале первой мировой войны и погибли в специально созданном для них концлагере Таллергоф.
Как известно, еще никому не удавалось «дважды вступить в одну и ту же реку». Когда в 1654 г. две половины русского мира «срослись» в едином государстве, стадия цивилизационного развития была уже совсем не та, что в XIII в. На «дворе» истории стояла «осень» средневековья – аграрно-патриархальный мир феодализма с присущими ему высокими религиозными идеалами, на которые равнялась государственная, хозяйственная и семейная жизнь, уходил безвозвратно. Царь Алексей Михайлович и Патриарх Никон, санкционировавшие вступление Московской Руси в долгую войну с Польшей, ради присоединения к ней Украины, скорее всего, были последними иерархами столь высокого уровня, руководствовавшимися идеологией «Москвы – третьего Рима». В Западной Европе царил Ренессанс с его секуляризацией всех сторон общественной жизни, проявлениями которой стали безудержный антропоцентризм в культуре и национализм в государственной идеологии. Секулярная, лишенная эсхатологического «ядра» идея Великой России была положена Петром I в основу его западнических реформ, сопровождавшихся резким оттеснением Русской Православной Церкви на обочину общественной жизни. «Православную Церковь Петр не стал ни реформировать по западному варианту, ни уничтожать, он попросту, отменив патриаршество, подчинил Церковь светской власти и, не тронув догматов и ритуалов, оставил Церкви лишь вполне приемлемую для самодержавной власти психотерапевтическую функцию»,vi – замечает по поводу антицерковных деяний Петра I Ю. М. Осипов. Не соглашаясь с последним утверждением этого неординарного исследователя русской истории (ибо главное предназначение Церкви – совершение Таинств, не было пресечено Петром, все же не посягнувшим на православные догматы), обратим внимание на те деяния самодержца, которые оказались в конце концов самоубийственными как для монархии Романовых, так и для русской православной цивилизации, защитным политическим контуром которой была Империя.
Убежденный «западник» на троне Петр I (1672–1725) юридически оформил своими указами длительный процесс исхода Православной Церкви из русской культуры и общественной жизни новой России, прологом к которому стал великий раскол XVII в. Полагая, что на постоянные военные вызовы со стороны Запада и его технико-экономическое превосходство над доставшейся ему в наследство Московской Русью можно ответить, лишь перестроив ее по западным «лекалам», Петр I на рубеже XVI–XVII вв. начинает беспрецедентную по масштабам модернизацию страны, исторические результаты которой не поддаются однозначной оценке. С одной стороны, попытки Петра (и его приемников у «кормила власти», включая Сталина) методами тотального государственного диктата нарастить военный и экономический потенциал России (СССР) соответствовали цивилизационному «инстинкту самосохранения» перед лицом непрестанных попыток колонизации страны, предпринимаемых Западной Европой (достаточно вспомнить вызовы 1812, 1914 и 1941 годов, чтобы положительно оценить их усилия). Вместе с тем, именно реформы Петра I запустили мощный инерционный механизм «вестернизации» всех сторон жизни русского мира. Еще в 1916 г. В. В. Зеньковский в статье «Россия и Православие» убедительно показал, что культурные и общественные институты, сложившиеся на Западе, проистекали из особенностей католицизма и во многом являлись секулярной реакцией общества на догматические и экклезиологические искажения христианства в католицизме. Некритическое и поспешное копирование образцов западного культурно-социального опыта на отечественной почве неизбежно порождало разрушительные диссонансы, внося в православный мир элементы цивилизационного раскола. Так, упразднение Петром I патриаршества и огосударствление Церкви посредством подчинения епископата Святейшему Правительственному Синоду на двести лет лишило Церковь исторической динамики и инициативы, резко ослабило ее миссионерский и культуротворческий потенциал в стремительно меняющемся социуме. Но особенно разрушительные последствия имела обязанность, вмененная священству Петром I, нарушать тайну исповеди в случае открывшихся в ней государственных преступлений. Это вбило клин между Церковью и культурным слоем Российской империи, оттолкнуло его от Православия. Мировоззрение этого слоя (до середины XIX века это были в основном дворяне) все больше развивается в протестантском духе, синкретически впитывает идеи французского Просвещения, масонства, гегелевской философии, что, в конечном счете, выливается в выступление декабристов. После его подавления в 1825 г. гражданский конфликт перемещается в кабинеты в виде спора западников и славянофилов. Начиная с П. Чаадаева, западники были продолжателями линии декабристов и идейными предками нынешних русских оппозиционеров, вышедших на Болотную площадь против Путина в 2012 г.
Расцерковленная культура, лишенная православного «стержня», породила длинную череду исторических типов общественных деятелей, поклонявшихся разным кумирам, часто противостоявших друг другу, но бессильных повернуть вспять процесс цивилизационной инволюции. Декабристы разбудили Герцена, за Герценом последовали Добролюбов и Чернышевский, за ними – народовольцы и эсеры, «легальные» марксисты и, наконец, большевики во главе с Лениным и Троцким. Им противостояли буржуазные консерваторы, сторонники петровской идеи «Великой России» с западным «выражением лица» – кадеты и прочие лидеры февральской революции 1917 года, а затем – белого движения. И те, и другие пытались спасти Россию, не примирив ее со Христом, все их усилия только множили напрасные жертвы с обеих сторон, но не смогли предотвратить ни трагедию гражданской войны 1917–1920 гг., ни великого исхода русского культурного слоя из страны. Последним политическим гигантом в этом ряду был неожиданно поднявшийся из рядов революционеров-«леваков» крепкий государственник Иосиф Сталин, но и он, несмотря на сопоставимые с Петром I масштабы преобразований, не смог надолго отстрочить крах Российской империи, восстановленной на этот раз уже под красными коммунистическими знаменами. Грандиозное здание под вывеской «СССР», выдержавшее испытание на прочность войной 1941–1945 гг., в одночасье рухнуло в 1991 г., поскольку в его фундаменте отсутствовал краеугольный камень – Христос. Примитивного стремления бывших республиканских номенклатурщиков к захвату власти с целью безнаказанного перераспределения упавшей им в руки госсобственности и столь же примитивных националистических лозунгов, подхваченных не привыкшим самостоятельно думать населением, оказалось достаточно, чтобы перечеркнуть СССР на украинском референдуме 1991 года. По итогам этого плебисцита незамедлительно последовали беловежские договоренности Ельцина – Кравчука – Шушкевича, юридически похоронившие веками выстраданную общую государственность восточных славян.
Украина и Россия оттолкнулись и стали весьма стремительно отдаляться друг от друга. Иногда к власти в Украине приходили деятели, больше всего боявшиеся восстановления единого цивилизационного поля наших народов, и все их шаги – борьба с русским языком, переписывание истории, попытки во что бы то ни стало выдворить из Крыма Черноморский флот РФ или вступить в НАТО, были похожи на суетливое «сжигание мостов», исторически связывавших Украину с Россией. На фоне этих трагических «разрывов» особенно рельефно выделялась Русская Православная Церковь, чья каноническая территория и иерархическая структура проходила сквозь спешно созидаемые между Киевом и Москвой политические, языковые, таможенные и другие барьеры. Понимая не хуже литовских князей, что сохранение единой, подчиненной Московскому Патриарху вертикали епископской власти консервирует возможность возрождения политических и экономических союзов между Украиной и Россией, равно как и религиозно-культурную нетождественность украинцев и европейцев, украинские евроинтеграторы прилагали все усилия для дробления украинского Православия, отрыва его от Москвы. Так, по инициативе первого Президента Украины Л. М. Кравчука была создана неканоническая псевдоцерковная структура Киевский Патриархат. На рубеже 1980–1990-х гг. произошло возрождение вышедших из подполья униатских общин, сопровождавшееся массовым изгнанием православных из храмов в Западной Украине. И, наконец, Президент В. А. Ющенко поддержал часть епископата и мирян Украинской Православной Церкви Московского Патриархата, инициировавших движение к канонической автокефалии, т.е. выходу из юрисдикции Московского Патриархата. Это верхушечное (как и уния 1596 г.) движение не нашло отклика в церковном народе и временно заглохло после поражения В. А. Ющенко на президентских (2010 г.) выборах.
Однако нынешнее «затишье» в церковном вопросе не дает повода для долгосрочного благоприятного прогноза. Мы живем на закате цивилизации, одним из признаков которого является так называемый «экономический империализм», т.е. преобладание экономического вектора над иными измерениями человеческой деятельности, структурирующими цивилизацию. Героем нашего времени является не очерченный традицией, культурно бесформенный человек постмодерна, который, даже приходя в Церковь, часто воспринимает все происходящее в ней на эстетически обрядовом или национально-фольклорном уровне. Распадающаяся культура, в которой он ежемгновенно живет, не порождает в его душе вопросов, ответом на которые является Воскресший Христос. Такая поверхностная «стилизация под Православие» типичных представителей наших политических и бизнес-элит, ответственных за принятие решений, позволяет им быть прихожанами Киево-Печерской Лавры и одновременно выступать против таможенного союза с Россией, лоббировать в Верховной Раде закон о защите прав сексуальных меньшинств, ибо таковы жесткие требования, поставленные перед Украиной Евросоюзом в качестве условий ее ассоциированного членства в нем. Интересы мощных экспортеров металла и продукции химической промышленности требуют ассоциированного членства в Евросоюзе любой ценой, в Европе же учатся дети, куплена солидная недвижимость, да и немалые суммы спрятаны в оффшорах (например, на печально известном с недавнего времени Кипре). Все это весьма жестко привязывает украинские элиты к чужой цивилизации, но при этом они щедро спонсируют строительство храмов, жертвуют Церкви телеканалы и дорогие автомобили, не забывая, конечно, мягко (или не очень) подсказывать клирикам, как себя вести. Такая межеумочная «многовекторность» в политике и в сердцах «сильных мира сего», скорее всего, продлится до первого серьезного вызова, угрожающего нашим странам, где бы он не возник – в геополитической, финансовой или религиозно-этнической плоскостях. И тогда совсем не факт, что два братских народа окажутся готовыми к солидарному, спаянному единой православной верой историческому действию, как в свое время оказались к нему способны русский царь Алексей Михайлович и гетман украинского казачества Богдан Хмельницкий.

ЛЬВІВ. Привітання єпископу Філарету з Днем тезоіменитства від духовенства

ЖИТОМИР. У Коростишівському благочині освячено ще один храм