Архиепископ Бориспольский Антоний. В поиске – обретение

01.06.2009 archive, Вестник №93, Тема номера

Архиепископ Бориспольский,
ректор Киевской духовной академии и семинарии

«Православие и современность: опыты встречи» – в самом названии темы конференции уже расставлены акценты. «Опыты встречи» – так говорится, когда сближение только намечается, когда делаются первые шаги к нему. Так было в ІХ-Х веках: первые «опыты встречи» христианства с Русью происходят при князе Аскольде и при княгине Ольге. Но при святом равноапостольном Владимире Святославовиче эта встреча уже состоялась, и с ХІ столетия начинается совсем другой опыт. И пусть деревня еще долго коснеет в язычестве – христианство становится неотъемлемой частью народного сознания, преображая культуру, по-новому одухотворяя весь строй жизни восточных славян. На многие столетия Русь превращается в христианскую страну, христианскую цивилизацию. Пока её не постигает беда – революция.
И вот сейчас, после жуткого и кровавого витка истории, мы снова оказались на стадии «опытов встречи». Мы радуемся этим «опытам», хотя и отдаем себе отчет в том, что период жестокого богоборчества еще, быть может, не пройден до конца, что для того чтобы новая встреча наступила, надо ещё очень много потрудиться и заплатить кто знает какую цену.
В так называемом «постхристианском обществе», в котором мы пребываем, сами определения «религиозный», «христианский», «православный» приобрели в господствующем дискурсе изоляционный оттенок. В нём образ благочестивого христианина выпадает из общего представления о социокультурном идеале; Православие объявляется «неполиткорректной» религией; всё, что имеет отношение к Византийской империи, сама идея симфони́и шельмуются как что-то «антидемократическое». Такую же оценку получает и идеал Святой Руси, в своё время консолидировавший восточнославянскую цивилизацию, а в современных условиях определяемый понятием абсолютно нетерминологическим – так сказать, «плодом экзальтированного сознания».
И всё же мы сегодня ведём разговор об опытах встречи: несмотря ни на какие секулярные натиски, Православие живо, десятилетия жесточайших гонений лишь укрепили его. Те, кого мы ассоциируем в названии темы со словом «современность», стали широко пользоваться христианской риторикой и внешне часто демонстрируют свою благосклонность к христианской религии. Священники допущены в учебные заведения, в армию, Церкви возвращены некоторые храмы и монастыри – всем хорошо известны внешние свидетельства религиозного возрождения. Этот процесс неодносторонний: в церковной среде немало оптимистов, сочувствующих и даже готовых поддерживать новые идеологии, которые, как им кажется, знаменуют окончание ледникового периода неоязычества.
Но так ли это? Не имеем ли мы дело с теми, которые, по словам Господа, «тщетно чтут Меня, уча учениям и заповедям человеческим» (Мф. 15, 9)? Здесь нужно очень осторожно и взвешенно оценивать все современные процессы церковной интеграции, отслеживая тенденции подмены церковного в сотериологическом плане церковным в исключительно этнокультурном отношении.
Определяя важность этого вопроса, стоит отметить, что он не является уникальным в случае постсоветского пространства. Эти тенденции характерны для всего «цивилизованного мира». За рубежом они в чем-то, может быть, даже опаснее в силу своей социальной, политической, экономической мимикрии. Особенно четко такая ситуация прослеживается в этнофилитической эволюции религиозного феномена, превращая его в инструмент реализации различных политических проектов.
Собственно говоря, типичный европейский политтехнолог исходит из того, что «любая современная успешная страна является реализацией некоего концептуального проекта. Подобно тому, как скульптор лепит из глины или высекает из гранита фигуры людей, интеллигенция при помощи своих инструментариев (общественной мысли, философии, историософии, гуманитарных наук, системы образования, искусства и художественной литературы) создает национальную идею, проясняет исторический и метаисторический смысл существования своей страны, нации, государства» (А. Окара).
Под таким углом зрения философия, другие гуманитарные науки, искусство и не в последнюю очередь – религия являются лишь инструментарием для «лепки» такого проекта. Ответственная за «лепку» – «интеллигенция» – понятие очень широкое. На самом же деле речь идет о довольно узком круге задействованных элитами политтехнологов. Как свидетельствует история, людям, живущим не по Христовым заповедям (а живущий по Христовым заповедям никогда не возьмется за дело, относящееся к «компетенции» Господа), перешагнуть рубеж, который отделяет «демократию» от кровавой деспотии, ничего не стоит.
Из всего спектра составляющих обрисованного процесса для нас наиболее интересным представляется сущность религиозности, ее характеристики в условиях всей ретроспективы становления восточнославянской цивилизации. Это позволит определить правомерность навязывания «европейскими стандартами» сведения столь важнейшего онтологического, ментально-образующего феномена лишь к языковой, национальной, культурно-прикладной рефлексии. Замечательно характеризует религиозность наших предков церемония «натурализации» пришельцев на Руси в «Тарасе Бульбе»: кошевой спрашивал такового, верует ли он во Христа и в Святую Троицу, ходит ли в церковь, может ли перекреститься. На этом вся церемония и заканчивалась. Из этого видно, что в сознании средневекового жителя приднепровских равнин его родина, Святая Русь не очерчивалась географическими или филологическими границами. Она ассоциировалась со всей православной ойкуменой, а ее историческая мифология сливалась с библейскими событиями. Например, в народных песнях царь Ирод посылает своих людей для поисков Младенца «по всей земле святорусской»; во время распятия Иисуса Христа Богородица скитается не где-нибудь, а по Святой Руси и именно там получает известие о случившемся. Какого бы ожесточения ни достигала междоусобица между княжествами, русские племена всегда примиряло сознание, что главной столицей Святой Руси является не Киев, не Новгород, не Галич и не Владимир-на-Клязьме, а Иерусалим – не земной город на Ближнем Востоке, а Горний Иерусалим Царства Божьего.
Наделяя свое гражданство небесным престижем, наши предки не склонны были идеализировать себя. В тех же фольклорных текстах в жестокой борьбе, которую ведут Правда и Кривда, первая терпит поражение и вынуждена удалиться на небо, а Кривда идет по Святой Руси творить беззакония.
Возвращаясь к теме встречи Православия и современности, не стоило бы сводить суть вырисованных разногласий к тому, что консерваторы привержены «архаичному дискурсу» и исключительно в силу своего упрямства отвергают «евроремонт» гуманитарной терминологии. Это означало бы сталкивать суть вопроса на путь недопустимого упрощенчества. Опасаясь за тенденции сведения сути церковного и религиозного к категориям сугубо этноопределяющим, надо понимать, что в современной европейской цивилизации эти категории формируют духовно-нравственную составляющую всего специфического европейского образа жизни, то есть неотъемлемый атрибут европейской идентичности. Предлагаемое современным молодым восточноевропейским странам перемещение в поле иной культуры неизбежно будет происходить за счет модификации религиозности социума. Естественно, такое перемещение невозможно без серьезных сдвигов в самой аутентичной культуре (зачастую с непредсказуемыми последствиями). Это прекрасно понимал британский историк Арнольд Тойнби: «За последние полтора века… мы, западный политический институт «национальных государств», прорвали границы своей первородины, Западной Европы, и продолжили путь, усеянный шипами гонений, резни и лишений, в Восточную Европу, Юго-Восточную Азию и Индию… Смута и опустошение, вызванные в этих регионах установлением заимствованного западного института «национальных государств», намного масштабнее и глубже, нежели вред, нанесенный тем же институтом в Великобритании или Франции».
Чтобы этого не случилось, нам всем следует очень внимательно подходить к анализу «опыта встречи Православия и современности» на нынешнем очень непростом для интерпретации этапе истории. Непростой он прежде всего в силу лукавства господствующих идеологий. Можно на словах быть противником одиозных идей, несущих в себе подрыв православной основы восточнославянской ментальности, но при этом принимать тот общий дискурс, внутри которого эти идеи находятся. Дискурс же (который обычно определяется как закрепившийся в языке способ мировосприятия) не только отражает мир – он влияет на наше поведение. Это отмечал уже сам автор этого термина, французский философ Мишель Фуко. Он писал: «Задача состоит не в том, чтобы рассматривать дискурсы как совокупности знаков, но в том, чтобы рассматривать их как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят».
Из этого следует, что нам больше всего нужно стараться держаться нашего собственного, выработанного православной цивилизацией, дискурса и быть крайне осторожными в отношении соблазна – внешне, может быть, весьма эффектными, но онтологически чуждыми моделями, принесенными извне.
Я желаю участникам конференции Божьей благодати в деле поиска истины. «Ищите и обрящете, толцыте и отверзется вам» (Мф. 7, 7-8).

В Священном Синоде УПЦ

Н.Г. ФИЛИППЕНКО. Киевское религиозно-философское общество (1908 – 1919): уроки истории