Архиепископ Питирим: «Меня арестовывали прямо во Владимирском соборе»

01.05.2009 archive, Вестник №92, Юбилеи

Архиепископ Николаевский и Вознесенский Питирим (в миру — Николай Петрович Старинский) — один из последних правозащитников и узников совести советского атеистического режима. Он попал под последнюю андроповскую волну репрессий против Православной Церкви и был освобожден из тюрьмы уже при Горбачеве. Любопытно, что владыка и в этом пошел по стопам своего отца, священника Петра Старинского, который в конце 30-х годов за «контрреволюционную деятельность» получил семь лет магаданских лагерей.
— Весь наш род Старинских происходит из Киевской области, Белоцерковского района. Отец после Гулага, уже будучи священником, служил тут же, на Киевщине, сразу в нескольких селах. Хотя в те годы было очень трудно, но он считал, что нужно открывать церкви, жить духовно, не ожидая лучших обстоятельств. Вот такое я получил воспитание и действительно пошел по его стопам. Правда, сначала, в 1964 году, я окончил Киевский строительный институт. Заодно изучил живопись и реставрацию. Но гражданским прорабом проработал недолго: на следующий год я принял монашеский постриг и решил поступать в духовную семинарию. Это было совсем не просто. Священники, их дети находились под неустанным контролем органов. Поэтому отца немедленно вызвали: куда ты отправил сына? С производства поступил соответствующий сигнал. Но отец благословил, и я уехал в Загорск, в Троице-Сергиеву Лавру. Чтобы скрыть от уполномоченного в делах религии факт моего поступления в семинарию, меня сразу зачислили на второй курс.
— После семинарии вы сразу поехали в Почаев?
— Нет. Семинарию я закончил в 1969 году и еще несколько лет продолжал нести послушание в Троице-Сергиевой Лавре. Учился, защитил кандидатскую работу на тему: «Святитель Димитрий Ростовский, его богословские труды и пастырская деятельность». Это была благодатная тема. Митрополит Димитрий (Туптало) происходил из древнего казацкого рода, был одним из самых образованных людей своего времени. Свой знаменитый многотомный труд он писал по частям и пересылал в Киево-Печерскую Лавру, где его и печатали. Для своих Четьих-Миней он собрал множество первоисточников и на латыни, и на греческом. Его библиотека была даже большей, нежели Синодальная. Мне пришлось перевернуть груды книг и по Киево-Могилянской академии, и по Лавре, и по архивам, собирая материал для своей работы. Это было замечательно!
После Загорска я прибыл в распоряжение митрополита Киевского, чтобы продолжить послушание в Свято-Успенской Почаевской Лавре. Процедура моего вселения длилась с 1972-го по 1974 год. Ведь даже по советским законам я был «молодым специалистом», прибывшим по направлению. Но всякий раз местные органы советской власти давали мне уведомление о немедленном выезде, и надо было уезжать. Два года я мотался туда-обратно, пока, наконец, не пригрозил, что пойду жаловаться не на Огарева, 6 (МВД СССР), «а куда надо» (в ООН, зарубежные посольства). Тогда меня прописали в Лавре, а начальник милиции поставил долгожданный штамп.
История с закрытием Почаевской Лавры для советских времен, действительно, уникальна. Ведь Киево-Печерскую Лавру закрыли без шума и скандала. А с Почаевской не получилось. Тогдашний экзарх Украины Филарет запрещал в священнослужении ее насельников за то, что они отказывались ее покинуть, власти отправляли за решетку, но Лавра выстояла…
Я думаю, это когда-нибудь расценят как подвиг. Среди монахов были фронтовики, которые не с именем Сталина, а с именем Христа ходили в атаки, потом приняли постриг и уже никого не боялись. Я сам поражался мужеству этих простых людей. Ведь власти искали любой повод, чтобы закрыть монастырь и объявить, что еще один очаг религиозников приказал долго жить. Скажем, если бы они могли доказать, что нас в монастыре 19 человек, а не 20, как предписывал закон, то монастырь на совершенно легитимных основаниях могли снять с регистрации и ликвидировать. Поэтому новых насельников не допускали и не прописывали. Часто делали облавы, забирали всех, кого могли, отбирали документы, грузили в грузовик, вывозили в Ровенскую или Хмельницкую области, там отдавали документы, строго предупреждали и отпускали на все четыре стороны. Но на утро все наши послушники, куда бы их ни вывозили, уже стояли на службе. Тогда их вызывали в органы, и в результате они получали по году, два или три лишения свободы. Таких людей на моей памяти было человек 15, в том числе и фронтовики. Но они и после тюрьмы возвращались в Лавру.
Гоняли, ловили не только насельников, но и работающих в Лавре людей. Если кто увидел человека в погонах или крикнул «начальство!» у одних ворот, — бежали к другим, если у вторых ворот, бежали прятаться в сад. Потому что всех отлавливали, фиксировали, кто работает, на каком основании и не эксплуатирует ли монастырь отдельных представителей пролетариата и трудового крестьянства? Это тоже было бы поводом для его закрытия. А Лавру нужно было держать из последних сил. Зданий много, они древние, не дай Бог, обветшают — тоже закроют и «перепрофилируют» под какой-нибудь музей, как в Киеве.
— А в каком году пришел ваш черед попасть за решетку?
— В 1980 году ситуация вокруг Почаевской Лавры резко обострилась. У тех, кто, выполняя волю партии, стремился закрыть монастырь, лопнуло терпение. Их предводитель, тогдашний настоятель монастыря архимандрит Яков Панчук, раскрыл целую группу «монахов-антисоветчиков». 2 августа все они были выписаны из Лавры, и Панчук начал дело об антисоветской пропагандистской деятельности насельников монастыря (им якобы была обнаружена в больших количествах антисоветская литература). Я дал благословение перевезти эту литературу грузовиком, отдельные экземпляры попали в органы, и начались гонения.
— А какая литература в монастыре считалась антисоветской?
— Любая! Переписанный от руки акафист — уже самиздат! Какой-нибудь изданный в Париже журнал «Грани» — уже подрыв устоев! Но это все был только повод. Цель — закрытие Лавры. Начались обыски, допросы. Одного монаха на допросе так избили, что он, вернувшись, через два дня умер, другого — выгнали, третьего — посадили. У моей матери в квартире провели шестичасовой обыск, затем у меня. Ничего не нашли, но было понятно, что охота началась. Дело вел следователь по особо важным делам Тернопольской прокуратуры Малай Григорий Давидович, и до меня дошли слухи, что они с Панчуком уже договорились «сплести Питириму лапти». Я ударился в бега. Поехал в Москву к Святейшему Патриарху Пимену. Рассказал ситуацию. Он посоветовал: если у тебя есть знакомый надежный священник в глубинке, езжай к нему и пережди. Иначе арестуют. Был такой 82-летний отец Павел Буланов, жил он в Туркестане и был духовником епархии. Я поехал к нему и целый год жил у него, служил в церкви, исправлял открыто все требы, никто меня не искал и не допрашивал. Но я очень хотел вернуться в Украину и, наконец, решил, что на родине меня уже устали искать. К тому же через знакомых мне передали: возвращайся, иди к тогдашнему экзарху Украины Филарету — он тебя примет на работу.
Я долго мучился: ехать — не ехать. И все-таки поехал в Киев. Чтобы встретиться с Филаретом (он меня позвал через знакомых), пришел во Владимирский кафедральный собор на службу. Был акафист священномученику Макарию, но до его окончания я не достоял. Вместо Филарета меня «приняли» два особиста: они вышли из пономарки и арестовали посреди службы, прямо в соборе. Это была западня. Вывели за белые ручки из собора, затолкали в машину и увезли в присутственные места.
— Дело уже раскручивали в Киеве?
— Нет. В наручниках привезли в Тернополь, к тому же следователю, и через два года продолжился тот же разговор. Начались дознания. Нашли какого-то человека, который опознал, что вот именно я стоял как-то у колокольни и выступал против партии и правительства. Затем какие-то две комсомолки тоже опознали во мне преступника-антисоветчика. Основой же обвинения был донос Якова Панчука в прокуратуру о том, что я — распространитель литературы и антисоветских измышлений, порочащих государственный строй. Мне дали познакомиться с обвинением. Моя мама-старушка ходила к нему, просила, чтобы он смягчил свои показания против меня. Но Панчук был непреклонен: пусть отвечает по всей строгости советского закона. Прокурор потребовал шесть лет лишения свободы по статье 187, прим. (распространение измышлений, порочащих государственный строй). Столько мне и дали. Но ведь эту литературу я только на суде и увидел!
— То есть Вы получили срок на «полную катушку»?
— Это был 1983 год. Андроповское время. Инакомыслие и инаковерие давили со всех сторон. Я пошел по этапу, увидел всю эту систему тюремных унижений и был шокирован. «Ты что, монах, хотел гранит советской власти раздолбать?» — орал на меня сержант. Было очень тяжело. Но, знаете, вот эти уголовники, с которыми я сидел в тюрьме, показались мне куда более порядочными, благородными людьми, чем те, которые писали доносы, «опознавали» и «закрывали» священников. Они относились ко мне как к политическому диссиденту — по-доброму, уважительно, что в этой системе было совсем не просто. Я работал в механическом цехе слесарем по железу, сварщиком. Каждый день тянулся, как год.
— Вас освободили при Горбачеве?
— Да. Благодаря митрополиту Львовскому Никодиму (ныне — митрополит Харьковский и Богодуховский). Этот известный далеко за пределами страны иерарх нашей Церкви приехал ко мне в тюрьму и развернул бурную деятельность по моему освобождению. Он встречался с судьями, прокурорами, милицейскими начальниками, уполномоченными по делам религии, и, наконец, в 1986 году меня освободили под «честное слово» митрополита. Он привез меня бритого и стриженого в собор Святого Юра и три недели, пока «не зарасту», запрещал выходить в город. Я начал снова служить во Львове, потом вернулся в Почаевскую Лавру.
— А как же Ваши гонители?
— Панчука не было, Филарет забрал его к себе, определив в Черкассы. Но там он вошел в конфликт с Софронием (правозащитник, ныне — митрополит Черкасский и Каневский), и Филарет решил вернуть его в Почаев, но уже в ранге епископа. Филарет любил проводить всякие коварные эксперименты и потому определил именно мне выводить Панчука на епископскую хиротонию (посвящение)! Я не мог ослушаться экзарха, принял участие в хиротонии, но Панчуку сказал: «Я в Лавре, и вы назначаетесь туда епископом. Вы знаете Священное Писание, знаете, как поступали пастухи, чтобы избежать конфликтов: если вы направо, то я налево, если вы налево, то я направо». Он начал уверять: «Что вы, что вы! У нас не может быть конфликтов!» Но затем не раз пенял власти, мол, совсем расхлябалась, что таких, как Питирим, на свободу отпускают. А месяца через два Филарет дал мне указ о назначении наместником женского монастыря в Кременце. Я не знаю, что во мне женского, но этот указ у меня до сих пор где-то есть. Впрочем, я поехал и восстанавливал этот монастырь. Затем, когда разрешили восстанавливать храмы, мне много раз и во многих местах приходилось использовать свои знания в области строительства и реставрации, в том числе и когда я стал наместником Киево-Печерской Лавры.
— Рассказывают, что после смещения Филарета с поста Предстоятеля УПЦ монахи с песнопениями вынесли Панчука из Почаевской Лавры и выбросили за ворота. Он оказался единственным епископом, поддержавшим своего бывшего патрона, расстриженного в монахи за преступления против Церкви…
— Не совсем так. Когда в 1992 году на Харьковском Соборе украинские епископы сместили Филарета и избрали нового Предстоятеля церкви — Блаженнейшего Митрополита Владимира, все православные восприняли это как свободу, завершение эры диктата КГБ и преследований христианства в Украине. Естественно, Панчуку, упрятавшему за решетку стольких священников, без Филарета в Православной Церкви уже делать было нечего. Безусловно, Филарет имел на него компромата еще больше, чем помнили люди. Панчук единственный из епископов не подписал решений Харьковского Собора. Он был обречен вслед за Филаретом идти в раскол. А потому, когда братия в Почаеве зашла в его покои, не удивился. Он только попросил разрешить взять с собой какое-то одеяло, вещи. Ему разрешили, затем взяли за руки, вывели из монастыря и отпустили на все четыре стороны. Он стал правой рукой Филарета в УПЦ-КП, захватывал православные храмы на Ровенщине, словом, опять преследовал «антигосударственные элементы». Что он еще умел? Жалкая, слабая личность.
— А вы состоите в нынешних правозащитных организациях?
— Я — правящий архиерей в очень сложном, сильно поврежденном безбожием регионе. Везде нужно строить новые или восстанавливать разрушенные церкви и соборы, возрождать духовную жизнь. Сильно вредят и секты, и те же филаретовцы, разжигая межправославную вражду. Когда я принял епархию, в ней было 96 приходов, сейчас — 250. Но надо еще работать и работать. Забот — всех не перечислишь. Я никогда и нигде не выступал с рассказами о своих мытарствах при атеистическом режиме. Для чего? Господь каждому определил свой путь, единственный. Сейчас у нас «жертвой режима» не называет себя и не рвет на себе рубашку разве что ленивый. Коммунисты и чекисты стали руховцами. Более того, еще нападают и обличают! Когда это переходит границы, я их спрашиваю о «смоляном ухе». А вы что, там были? — сразу настораживаются они. Отвечаю: «Я бомбил и пайку хавал. А вы?» Все молчат, вопросов нет.
Беседовал Василий Анисимов

01.05.2009. ЧЕРКАССЫ. Строители нашли в фундаменте старой церкви послания отца Нечуя-Левицкого

10-летие НАТОвских бомбардировок Сербии