Василий Анисимов: «Мы все проходим испытание Чернобылем»

01.04.2011 archive, top, Вестник №115, Юбилеи

В день памяти трагедии на ЧАЭС проходят официальные поминальные мероприятия: возложения цветов, панихиды. Чернобыль прошли в разные годы люди разных специальностей, военных и гражданских. Они и собираются, чтобы вспомнить о своем и помянуть своих.
К 25-летию Чернобыльской катастрофы

Беседа главного редактора «Радонежа» Евгения Никифорова с руководителем пресс-службы УПЦ Василием Анисимовым

– Василий, приближается 25-летие Чернобыльской катастрофы. Ты много лет вел чернобыльскую рубрику в газете «Независимость», время все расставляет по своим местам, как сегодня воспринимают Чернобыль украинцы?
– В Украине у большинства жителей свой Чернобыль, как у каждого 70 лет назад началась своя война. Кого каким образом задело. 170 тысяч людей из зоны обязательного отселения лишились родины, 2,5 тысяч городов и сел в разной степени попали под радиоактивное загрязнение, более полумиллиона человек занимались ликвидацией последствий аварии в зоне. Так что у каждого свое измерение трагедии. Хотя многое понимается и в сравнении. Сегодня, когда все прикованы к репортажам из Японии, где не могут обезопасить реакторы на Фукусимской АЭС, понимаем, какой подвиг совершили наши ликвидаторы в Чернобыле, которые заглушили действующие реакторы в условиях разрушений, пожаров и смертельной радиации. Ты сам был в Чернобыле, видел, что три реактора находятся рядом с взорвавшимся, ликвидаторы работали в эпицентре взрыва, в сотнях метров от разрушенного, дышащего радиацией энергоблока, который накрыли саркофагом лишь к концу 1986 года. Однако через сутки все реакторы были заглушены, энергоблоки, станция были под контролем, а вот японцы этот контроль потеряли.
То же самое с объектом «Укрытие», который называют саркофагом. Это уникальное по инженерной мысли сооружение, придуманное и воздвигнутое в экстремальных условиях. Сейчас японцы такие же саркофаги хотят возвести над своими реакторами. За 25 лет ничего умнее не придумали. Так что не такими уж мы были и отсталыми.

– А сопоставимы ли эти аварии?
– Я не специалист, но очевидно, что это разные катастрофы. В Японии, слава Богу, не повреждены активные зоны реакторов, хотя совершенно непонятно, почему одна и та же беда с охлаждением случилась на всех энергоблоках, которые независимы друг от друга. Сейчас их охлаждают всеми способами, это и сложно, и опасно, и будет длиться достаточно долго. Но этим-то и надо заниматься, а не расписывать различные апокалипсические сценарии.

– Но после Чернобыля также было немало подобных сценариев и всевозможных страхов.
– Да. И чем дальше от места катастрофы, тем больше. Сегодня в Финляндии пьют йод, опасаясь радиации из Японии. Я помню, как в1988 году был в Болгарии, встречался с писателями, издателями, записывал с ними интервью и поражался их страхам. Когда болгары узнавали, что мы из Киева, они шарахались, будто мы живые контейнеры с радиоактивными материалами. Это было забавно. Фобии поразительным образом могут воздействовать на человека. Однажды мы были в зоне с какими-то телевизионщиками, остановились возле одного могильника, чтобы заснять табличку. Место совершенно безопасное, дезактивированное. С нами был водитель, здоровенный детина, он вышел из машины, осмотрелся, и его словно парализовало – ни руки, ни ноги не слушаются, и объяснить ничего не может. Пришлось другому человеку садиться за руль. Так что Чернобыля в голове иногда больше, чем в реальности. Отсюда и мифологизация событий.

– Но, согласись, мифы рождаются от недостаточной информации или недостоверной.
– Есть проблемы социальной психологии, которые власти пытаются учитывать. Вот мы знаем, что на всех энергоблоках Фукусимы произошли взрывы, но нам неделю показывали картинки станции до взрыва. Как я понимаю, чтобы не нагнетать панику и страхи. О Чернобыле держали информацию в секрете, хотя первые дни были самыми опасными. Взрыв произошел с субботы на воскресенье, стояла прекрасная погода, по традиции все с детьми семьями садили картошку, копались на огородах и дачах, на майские праздники киевляне были на демонстрации, хотя Киев находится в 130 километрах от Чернобыля. А затем стали по радио и ТВ передавать, чтобы не открывали форточек, на улицах пребывали поменьше, бросили курить и т.д. В самый опасный период люди не были предупреждены. Этого власти никто не простил.

– По традиции хотели скрыть, но не получалось?
– Не только поэтому. Никто же не знал, сколько радиоактивных веществ было выброшено в атмосферу, где они осели. Потом долгие годы шли споры, сколько из 270 тонн радиоактивных веществ, находившихся в энергоблоке, было выброшено: одни утверждали, что15-20 процентов, другие, что 90. Ведь не было возможности внутри реактора произвести замеры и расчеты. Карту загрязнения Украины тоже составляли несколько лет. А действия вслепую не всегда бывают разумными. Когда объявили об аварии и обо всех опасностях, например, моя теща тут же прислала машину и забрала моих детей-дошкольников к себе на юг Киевской области, в Таращу. А потом оказалось, что у меня в ста километрах от Чернобыля уровень загрязнения на порядок меньше, чем у нее: я оказался в 4-ой зоне, а она в 3-ей, хотя это за 250 километров от ЧАЭС. Радиация покрывала территорию пятнами, а самим жителям проверить уровень радиации возможности не было.

– Но дозиметры ведь стали появляться?
– Через два или три года. В массовом порядке: и на работе их распространяли, и в свободной продаже они были. Пару лет с ними походили, но они как-то не прижились. Измерительные приборы были в школах. Когда случилась авария, я как раз работал в пригородной школе учителем. Меня позвал в физкабинет старый, мудрый преподаватель физики Владимир Беспалько, говорит, пойдем, что-то тебе покажу. Оказывается, он настроил здоровый такой допотопный счетчик Гейгера, и тот щелкает не умолкая, что указывало на высокий уровень радиации. Так что от нашего народа все равно скрыть ничего нельзя. Но был другой показатель, который трудно объяснить, – это исчезновение птиц. Представляешь, на дворе ядреная весна, все цветет и зеленеет, но не слышно ни писка, ни чириканья, ни воркованья. Исчезли все птицы: и вороны, и голуби, и ласточки, и синицы, и даже воробьи. Если бы погибли, то валялись бы где-то. Словно растворились. Вернулись они года через два или три.

– Давай поговорим о причинах аварии. Ведь она – рукотворная.
– Да. В прямом смысле этого слова. Об этом много написано, прошел суд, были определены виновные из руководства и персонала ЧАЭС, которые понесли наказание. Я со многими беседовал, записал даже большое интервью с Виктором Брюхановым, директором станции. Они были, что называется, потрясены навсегда этой непоправимой катастрофой. «Этого не могло случиться, потому что не могло случиться никогда». Но случилось, доэкспериментировались. Собственно говоря, все дело в том, что одна технологическая операция не завершилась, а другая началась, и эти мгновения обернулись катастрофой. Такое не предполагалось ни разработчиками реактора, ни теми, кто давал задание на проведение эксперимента (они проводились много раз), ни исполнителями. Правда, тогда была запущена версия, что причиной аварии стало моральное разложение руководства ЧАЭС, отклонение от партийных норм и принципов, что не могло не сказаться на соблюдении технологической дисциплины и пр. Она даже была воплощена в конъюнктурном романе Владимира Яворивского.

– А это имело место?
– Сотрудники стации отвергли этот роман и с Яворивским, по-моему, до сих пор не здороваются. Потому что морально разложившиеся персонажи на самом деле были порядочными и достойными людьми. Понимаешь, ЧАЭС – это прорывной, высокотехнологичный объект, энергетический наукоград. Виктор Брюханов мне говорил, что они гордились своей работой, тем, что строят самую лучшую в мире атомную станцию, которая дает самую дешевую электроэнергию. 55-тысячную Припять вообще называли «городом будущего», в этом городе атомщиков средний возраст жителей был 25 лет. В нем проводились совещания директоров атомных станций Союза, Восточной Европы, семинары МАГАТЭ. Ты сам видел и впечатляющий военный объект – антенну «Чернобыль-2», тоже высокотехнологичный и наукоемкий. И все это рухнуло в одночасье. Кроме гигантских человеческих трагедий, это был удар по научно-техническому творчеству, познанию, прогрессу.

– Зато задумались о духовных основах жизни…
– Безусловно. Однако, по большому счету, одно другому не помеха. Идущая с 1960-х романтика научного поиска инженеров, физиков – не самое худшее из советских интеллектуальных устремлений. Киев был крупным научным центром, студентов было более 600 тысяч, их сливки ежегодно оседали в столице. В одном моем Киево-Святошинском районе люди работали на объединении имени Королева, авиазаводе Антонова, Электронмаше и десятках других высокотехнологичных предприятиях, КБ, НИИ. Была целая прослойка этих молодых инженеров, увлеченных своей работой, наукой, фонтанирующих идеями. Даже общение с ними доставляло огромное удовольствие. По сравнению с ними все нынешние офисные работники, менеджеры по продажам, бизнесмены, финансисты, компьютерщики – какие-то обездоленные, жалкие люди. Но все это потеряло престиж, исчезло. А заодно и предприятия эти зачахли или развалились.

– Однако много писали о том, что ликвидировать последствия аварии можно было с меньшими потерями и затратами.
– Все сильны задним умом. Одно время даже пошла какая-то полоса очернительства ликвидаторов. Мол, все делали не так, напрасно гибли, облучались. Знаменитого пожарника, Героя Советского Союза, генерала Леонида Телятникова совсем затравили. Мы были с ним в одной церковной общине, но даже боялись спрашивать его о Чернобыле. Его обвиняли в том, что он послал людей на смерть, мол, то надо было тушить, а это не надо было. И сам, конечно, он получил большую дозу облучения, умер в 53 года семь лет назад. Конечно, спустя годы можно все переосмыслить и говорить, что часть пожарников напрасно погибла, и вертолетчики погибли зря, и Валерий Ходымчук, для которого реактор стал могилой, не должен был идти туда, и Владимир Шевченко не должен был снимать свой знаменитый фильм «Чернобыль. Хроника трудных недель», сокративший жизнь ему и коллегам, и сотни тысяч военнослужащих не стоило держать в зоне. Но люди делали свое дело. Мы можем по-разному оценивать результаты, но не должны отрицать бесстрашия, самопожертвования и подвига ликвидаторов.
Если мы вернемся к аварии на Фукусиме, то там героями почитают пожарников, которых только отправляют на ликвидацию последствий аварии. У нас в 1986 году на ЧАЭС вообще не было эвакуации персонала станции, все продолжали работать как ликвидаторы в условиях просто несопоставимых с японскими. Соорудили саркофаг, не только сохранили станцию, но и запустили к концу года два реактора, затем третий, и ЧАЭС давала промышленный ток. Поэтому в Украине Чернобыль отмечают два раза в году: 26 апреля – день трагедии на ЧАЭС, а 14 декабря – чествуют героев-ликвидаторов. Он приурочен к дате подписания правительственной комиссией акта (14 декабря 1986 года) о выполнении первого этапа работ по ликвидации последствий аварии, который включал в себя возведение саркофага, дезактивацию, запуск реакторов и пр. Собственно говоря, когда станция стала безопасной. Это как бы чернобыльский день победы со слезами на глазах. Но это, действительно, была победа ликвидаторов.

– Однако для большинства чернобыльцев и пострадавших никакой победы не было…
– Конечно, ее не было в том смысле, что вот все преодолено, люди возвратились в родные села, родные дома, исчезло радиоактивное загрязнение городов и сел, а вместе с ним и опасность для здоровья. Этого и не могло быть. Такой победы нет и сегодня. Наоборот, для пострадавших переселенцев–чернобыльцев начался настоящий путь страданий, потери родины, родных могил, болезней, и он до сих пор не закончился. Чернобыль – это катастрофа нового времени, которую нельзя отыграть назад. В 10-километровую зону люди не вернутся, видимо, и через сотни лет. Границы 30-километровой зоны можно пересматривать, как и загрязненные зоны в других областях Украины. Однако надо отдать должное и тому, что было сделано 25 лет назад для пострадавших. Думаю, что в нынешних условиях и малой доли не смогли бы сделать.

– Что ты имеешь в виду?
– Понимаешь, все-таки была огромная страна, с огромными ресурсами. Скажем, в мае-июне 1986 года около 4-х миллионов детей, спасая их от удара короткоживущих изотопов, того же йода, отправили на три месяца в санатории, здравницы. Причем очень оперативно. Сначала забирали тех детей, которые могли обходиться без родителей, с 6-7 лет. Задействовали многих. Меня, помню, назначили комиссаром поезда, который отвозил детей в Бердянск. Был еще один мужчина-физрук, остальные сопровождающие – учительницы, по двое на вагон. 700 детей, их привозили с родителями на стацию, мы принимали, распределяли по составу. Все были в тревоге: дети переживали за родителей, которых оставляли, родители – за детей. Ведь мобильников тогда не было. Но все друг друга подбадривали. Много было совсем маленьких детей: чтобы избежать травматизма, спать их укладывали по двое, лишь на нижние полки. Такие поезда шли без остановок, для них делали зеленую улицу. Дети есть дети, тем более стрессовая ситуация, много было сложностей, взрослые вряд ли глаз сомкнули за целые сутки. Помню, у одного мальчишки температура ночью поднялась, было подозрение на аппендицит. Я сообщил начальнику поезда, и уже на ближайшей станции нас ждала бригада «скорой помощи». Как в кино. Слава Богу, подозрения не подтвердились. Я боялся, что в Бердянске дня два буду этих детей по здравницам распределять. Но ничуть не бывало: автобусы уже ждали, санаторий был подготовлен, как с иголочки, персонал – за два часа уложились. Потом я спрашивал у коллег, такая организации была везде. А ведь детей вывозили не только в чистые регионы Украины, но и в Россию, Грузию, в другие республики.

– Но ведь люди в первые дни получили самые опасные дозы…
– Конечно, это была «минимизация» последствий. Вывести радионуклиды из организма человека могли помочь экологически чистая среда проживания, здоровый образ жизни, а главное – обильное питание, прежде всего фруктами и морепродуктами. Далее школьников, дошкольников с матерями на оздоровление по путевкам направляли, учебный год начали с октября. Вообще братское участие все проявляли к пострадавшим. В Украине постановлением правительства все построенное, но еще не заселенное жилье всех форм собственности (даже кооперативное) было изъято для переселенцев. Но никто не возмущался: очередники годами ждали квартиры, но понимали, что чернобыльцам еще труднее.

– Если ЧАЭС восстанавливали, то почему ее закрыли?
– Закрыли ее уже в независимой Украине 10 лет назад, при Кучме. После восстановления, модернизации это было высокорентабельное предприятие. Огромные средства пошли на дезактивацию, построили новый город энергетиков – Славутич, от которого электричкой работники добирались до ЧАЭС, она и содержала этот город, зону. Станция и половину ресурса не выработала. Конечно, разумнее было продолжать эксплуатацию, а прибыль пускать на возрождение зоны, помощь пострадавшим, строительство в ней объектов по переработке топлива и прочего, что может нести потенциальную опасность. Однако Запад продавил психолого-политическое решение о ее закрытии, пообещав помощь в несколько миллиардов долларов для строительства новых реакторов на украинских АЭС, чтобы компенсировать потерянные мощности. 15 декабря 2000 года Кучма торжественно остановил последний реактор, а обещанную помощь ждем до сих пор. ЧАЭС из донора стала дотационной, повисла на бюджете. Вот сейчас Виктор Янукович собирает международную конференцию, чтобы напомнить Европе и США о чернобыльских долгах.

– Давай поговорим о чернобыльской журналистике. Существует ли в Украине специальная чернобыльская пресса?
– Существовала, были и газеты, и специальные передачи на ТВ и радио. А затем в рамках общей деградации чернобыльской тематики они закрылись. Последние годы обычно к 26 апреля различные медиа-мероприятия проходят, или, как сейчас, в связи с катастрофой в Японии, все о Чернобыле вспомнили и заговорили. Журналистов, писавших о Чернобыле и чернобыльцах, очень много, потому что эта проблематика распространилась вместе с переселенцами, пострадавшими, ликвидаторами на всю Украину. Конечно, был разный уровень компетентности. Самыми компетентными, конечно, были те журналисты, которые жили в Чернобыле и Припяти до аварии, работали в местных городских и районных газетах. На их глазах возводилась ЧАЭС, они знали все местные проблемы. Самая известная из них была Любовь Ковалевская, которая редактировала газету энергетиков-строителей. За месяц до катастрофы она опубликовала проблемную статью о том, что много бракованного оборудования гонят поставщики на ЧАЭС и какой опасностью это грозит. Ее, как водится, попрессовали, а тут грянула катастрофа… После аварии в Чернобыль пустили корреспондентов главных газет, радио- и телеканалов Москвы и Киева, по их репортажам мы и узнавали об аварии.

– Говорят, что попасть туда было не так просто…
– Через ЦК партии или комсомола получали в зону командировки. Это были журналисты из московских изданий («Правды», «Известий», «Красной звезды», «Литературной газеты» и т.д.) и киевских, последних было очень много, потому что близко. Любопытно, что журналисты работали в зоне и вахтовым методом. Там выходили газеты для ликвидаторов, и киевские журналисты их выпускали. Вот из моей газеты человек десять, опять же только коммунисты, ездили в зону делать газету. Кроме того, были журналисты, которые работали в пресс-службе ЧАЭС и зоны. Среди них – мой однокурсник Тарас Рыльский, внук великого украинского поэта Максима Рыльского. Он был редким патриотом Чернобыля, больше десяти лет там проработал. Вместе с поэтом Линой Костенко в конце 1990-х они хотели провести празднование 900-летие Чернобыля, мы даже обговаривали эту идею, но от нее все отмахнулись. Вот эти все журналисты были ликвидаторами, участниками ликвидации аварии в зоне.

– Но ведь в то время существовала и цензура, достоверная информация была дозированной.
– Да, цензуру (литирование) отменили к концу перестройки. Несомненно, линию партии о причинах и следствиях аварии СМИ проводили, но была уже и гласность, которая пробивала себе дорогу. К тому же был огромный пласт материалов о людях и судьбах чернобыльских, которые не литировались. По крайней мере, когда я в конце 1980-х по чернобыльской проблематике начал писать, на цензуру эти материалы никто не отправлял. Потом меня назначили обозревателем по экологическим проблемам, и чернобыльской тематикой пришлось заниматься систематически: знакомиться с различными экспертами, ликвидаторами, освещать акции, участвовать в конференциях и т.д. Я много материалов сделал по социальным, правовым и даже криминальным аспектам Чернобыля.

– А что же в Чернобыле было криминальным?
– В самой зоне, кроме воровства и мародерства, ничего особо криминального не было. Хотя ведь и это поразительно: при такой охране раскурочить тысячи единиц загрязненной техники, разграбить дома и квартиры! Ведь люди все оставляли, кроме документов и фотографий, даже их одежда часто подлежала утилизации. Знаменитый ликвидатор, президент «Союза Чернобыль Украины» Юрий Андреев показывал свою квартиру в центре Припяти, она на каком-то верхнем этаже, но мы с трудом смогли протиснуться: в дверях подъезда застряло андреевское пианино – мародеры и его пытались вытащить, да не смогли. Было очень много и самого разнообразного паразитирования на чернобыльской беде. Одни ликвидаторы и пострадавшие с лихвой пользовались благами, льготами, компенсациями, другие не имели возможности спасти детей и себя. До сих пор 48 тысяч инвалидов Чернобыля и переселенцев ждут жилья, хотя по закону в течение года им должны его предоставлять. То же самое с оздоровлением, лечением, пенсиями. Множество злоупотреблений было с гуманитаркой, оздоровлением детей за границей. Мне даже письма писали испанцы, французы, жаловались, что они все оплачивают, чтобы бедных детей у себя оздоравливать, а им присылают детей из состоятельных семей, да еще и поборы устраивают. Вообще чернобыльская журналистика была очень нужной, но вот вся эта проблематика вызывает чувство досады.

– Почему?
– Понимаешь, получалось оказать помощь публикациями в каких–то конкретных случаях, а вот в целом ситуацию переломить не удалось. Что ты 20 лет назад писал, что сейчас – ничего не улучшилось, разве что усугубились проблемы. Помню, послали меня репортаж писать из Владимирского собора, Филарет тогда был митрополитом, и кто–то организовал панихиду по погибшим чернобыльским детям отслужить. Пришло несколько десятков несчастных матерей. Я достал блокнот и стал некоторых из них расспрашивать, записывать их трагедии. Они были однотипные: болезнь, необходимость пересадки костного мозга или сложной онкооперации за границей, но не было ни средств, ни возможностей, поэтому дети гибли. Казалось, где-где, а у нас, на родине Чернобыля, сам Бог велел построить суперсовременный медицинский центр по этим болезням. Но воз и ныне там. В прошлом году похоронили внука ликвидатора генерала Анатолия Вовка. Ребенку было 13 лет. Дед, настоящий боец, родители три года боролись за него до последнего: квартиру продали, дачу, машину, к нам старик приходил – просил помочь найти деньги на операцию ребенку по пересадке костного мозга, которые делали в Сингапуре. Судьба ликвидатора: и разорились, и ребенка не спасли. В России построили таких центров 16, в Белоруссии – 4, в Европе – 550, в Украине лишь в двух клиниках подобные операции могут делать. Продвижений никаких. И так по любой чернобыльской социальной позиции. За социальный статус украинские ликвидаторы борются, а в некоторых республиках ликвидаторы от него даже отказываются.

– Он такой декларативный?
– Напротив. В прошлом году на чернобыльской конференции выступали ликвидаторы из Закавказья и Средней Азии. Один из них рассказал, что в их республике ликвидаторы аварии на ЧАЭС по закону имеют статус инвалидов Чернобыля, что предполагает высокий уровень социальной защиты и различных льгот. Более того, этот статус распространяется и на детей ликвидаторов. А эти дети от него зачастую отказываются. Скажем, у здоровой девушки, но со статусом инвалида Чернобыля появляются проблемы с замужеством. И за парня-инвалида тоже не всякая горит выйти замуж.

– А чем объясняется разница в отношении к ликвидаторам и пострадавшим?
– Прежде всего их количеством. Несколько сот или тысяч ликвидаторов в Азербайджане или Узбекистане – одно, а сотни тысяч в Украине – другое. К тому же у нас был огромный разрыв между стенаниями о Чернобыле и реальной помощью пострадавшим. Ведь самое сложное и нужное в жизни и в работе – терпеливо идти за плугом. В первые годы после аварии были определены масштабы катастрофы, количество пострадавших всех категорий, составлены планы первоочередных и последующих дел, которые нужно было выполнять. И масштабные проекты осуществлять по строительству тех же медицинских центров, жилья, дезактивации территорий, и повышать ежегодно уровень медицинско-оздоровительного обслуживания, социальной помощи сиротам чернобыльским, вдовам, ликвидаторам, пострадавшим. Но этого-то никогда не делалось, напротив, при каждом правительстве – а они у нас меняются ежегодно – первым делом под нож шли чернобыльские социальные программы. «Союз Чернобыль Украины», крупнейшая общественная организация, объединяющая чернобыльцев, ежегодно проводит протестные акции, но мало что удается отстоять. Об этом никто не пишет. У нас СМИ еще могут поскандалить о том, что депутаты себе 300 миллионов на лечение отвалили, а о том, что для 3 миллионов чернобыльцев тем же бюджетом на стационарное лечение всего 8 миллионов выделили, – не вспомнят.

– А с чем это связано? С социальной апатией…
– Много факторов. «Перекормили» Чернобылем, сколько можно переливать из пустого в порожнее – все равно сдвигов нет. К тому же Чернобыль стал жертвой политического популизма. У нас же выборы тоже постоянные, была мажоритарка, и каждый кандидат в депутаты непременно был «защитником» чернобыльцев. Во время каждой кампании публиковались самые невероятные статьи о Чернобыле, вплоть до того, что киевлянам оставалось жить 10-15 лет. Помню, спрашивал у одного кандидата: зачем вы это безумие распространяете. Оказывается, такая технология: напугать электорат, он его фамилию запомнит. В конце концов придуманные страхи, фантастические версии аварии, всевозможные тайны и мутанты вытеснили на периферию реальную социальную чернобыльскую проблематику.

– Но ведь реально люди умирали и умирают от последствий аварии.
– Конечно, только трудно все это подсчитать. Облучившиеся в первые дни аварии, те же пожарники, погибли в первые месяцы. Другие долго боролись. Радиация не только вызывает онкозаболевания, но и усугубляет существующие болезни. Поэтому было такое понятие, как «связь», имеет ее ликвидатор или нет. Это означает, связана ли болезнь с Чернобылем, что устанавливали специальные медкомиссии. Хотя очевидно, что все ликвидаторы, переселенцы должны ее иметь. Приводят внушительные цифры жертв катастрофы в сотни тысяч человек, чьи смерти связаны с Чернобылем, хотя они могли умереть и через пять и через пятнадцать лет после катастрофы. Человек боролся с аварией, а затем со следствиями этой борьбы в самом себе. По крайней мере, собрания чернобыльцев всегда поминальные.

– Ты имеешь в виду 26 апреля?
– В этот день проходят официальные поминальные мероприятия: возложения цветов, панихиды. Чернобыль прошли в разные годы люди разных специальностей, военных и гражданских. Они и собираются, чтобы вспомнить о своем и помянуть своих. Пожарные, атомщики, шахтеры, вертолетчики и т.д., есть даже афганцы Чернобыля – те, которые прошли Афганистан, а затем были задействованы в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Труднее всего переселенцам: они разбросаны по всей стране. Раз в году, на Радоницу, или, как у нас называют, гробки, власти организовывают поездки переселенцев на кладбища в зоне, чтобы они могли посетить родные могилы. Там всем селом и встречались. Но и здесь трудности. Так, в пресс–службе работает переселенец и ликвидатор Анатолий Захарченко, он после аварии более десяти лет в Чернобыле проработал. У него весь род похоронен на кладбище в зоне, а родители уже умерли в Харьковской области, куда они были переселены, другие односельчане тоже по всей Украине расселены. Им и встретиться негде.
Журналисты имеют свои организации, которые тоже тают. Вот есть международная Ассоциация журналистов, пишущих на чернобыльские темы, которую возглавляет известный писатель Вадим Шкода. Последний раз он собирал журналистов перед годовщиной Чернобыля лет семь назад. Помню, были известные чернобыльцы-ликвидаторы – Владимир Халоша, Юрий Андреев, генерал Василий Дурдынец, несколько журналистов, в том числе и ныне покойный Юлий Сафонов, который в первые дни аварии репортажи из Чернобыля писал. Вадим Шкода начинает считать раны: давайте помянем наших товарищей по перу, которые умерли за прошедший год, и список зачитывает, человек на тридцать. Уже тогда собиралось меньше, чем умирало. Сейчас, наверное, совсем не собираются. И очередности по годам никакой нет. Юлий умер в прошлом году, когда ему было под 70, а, скажем, Сергей Киселев, замечательный журналист, скончался в Центре радиационной медицины три года назад в 50 лет. Многие журналисты–ликвидаторы уже пенсионеры, сидят дома, никто их никуда не зовет. Ни Чернобыль, ни они не актуальны. Хотя ведь это кладезь редкого опыта профессиональной работы в экстремальных ситуациях.

– Ну, вот сейчас грядет юбилей, и власть и общество – все повернутся к проблемам Чернобыля.
– Опыт как раз показывает, что никто никуда ни на какие юбилеи не поворачивается. Все уходит в паровозный гудок. Вот 20 лет назад отмечали 20–летие трагедии. А за четыре месяца до этого президент Виктор Ющенко решил посетить зону, ЧАЭС, причем посещение пожелал начать с нашего действующего храма в Чернобыле. Мне позвонил замминистра, предложил самому приехать и попросить кого-то из владык встретить президента в храме. Я попросил нашего управделами архиепископа Митрофана, и сам тоже приехал. Когда Виктор Ющенко прибыл в храм, его встречали владыка Митрофан, настоятель храма протоиерей Николай Якушин, члены общины – самоселы и работники станции. Были губернатор, чиновники, создатель поместных церквей Виктор Балога, он тогда, как, впрочем, и сейчас, был министром МЧС. Президент был потрясен: «Ой, я-то думал, что здесь тоска и запустение, а тут прекрасный храм, службы. Вы не даете погибнуть ни земле этой, ни вере! Вам апостол Петр уже за это всем приготовил ключи от рая!» Он осмотрел храм, приложился к иконам, целый час беседовал с владыкой и общиной, предлагал всевозможную помощь: и маршрутку пустить, и музей погибших чернобыльских церквей построить, и на храм деньги найти, и на часовню у ЧАЭС к юбилею. Он был раскован, вдохновенен. Я записал его беседу и впечатления от увиденного. Мы даже вместе с ним заголовок придумали, типа «Виктор Ющенко: Возрождение Украины начнется с Чернобыля!» Он напомнил, что полгонорара я должен вернуть ему, как соавтору. Всего только по нашей церковной линии им была обещана к 20-летию Чернобыля помощь в 600 тысяч гривен. Он, кстати, сам как банкир там же на месте прикинул и подсчитал. И сколько, думаешь, мы получили? Ни копейки! Владыка Митрофан с отцом Николаем ездили за обещанным и в секретариат президента, и в МЧС, но тщетно. Юбилей пришел, немного помогли общине МВД и сотрудники ЧАЭС, которые сами три месяца сидели без зарплаты, но сбросились и передали 3 тысячи гривен.