Профессор Александр Дворкин. Теория «эпанагоги» об императорской и патриаршей власти и ее трансформация на Руси

01.09.2009 archive, Вестник №96, Православный взгляд

Одной из главных концепций, на которых базировалось существование Восточной Римской империи была концепция «симфонии» или догматического союза между Церковью и империей, «sacerdotium et imperium». В своих статьях «Догматический союз» и «Судьба византийской теократии» прот. Александр Шмеман доказывает, что причина этого союза была заложена в самой природе римской государственности. Следовательно, поскольку до IV в. единственным источником конфликта между империей и христианством была языческая теократия, т. е. освящение ложной верой государства и государственности, то наиболее важной функцией империи христианской сделалось сохранение правой веры. Естественно, этот «догматический союз» не был до конца осознан и четко сформулирован с самого начала, но тем не менее на нем, начиная с императора Константина Великого, как на подводном камне, была основана вся имперская политика. Ко времени Юстиниана этот жизненный фактор был уже оформлен в теорию, которая, однако, с течением времени продолжала полироваться и совершенствоваться, покуда, наконец, уже в пост-иконоборческой Византии, не приобрела законченную форму в документе известном под именем «Эпанагоги».
Изо всех византийских законодательных сборников, доживших до нашего времени, три – «Эклога», «Прохирон» и «Эпанагога» выделяются по двум причинам: во-первых, из-за их официального характера (другие сборники были составлены частными лицами) и, во вторых, т. к. все остальные сборники в той или иной степени, основывались на этих трех. Все позднейшие канонисты составляли свои сборники либо базируясь на одном из главных сводов, либо собирая антологию из них же. Отсюда у нас имеется несколько частных «Прохиронов», «Эклог» и «Эпанагог», а также множество «Эклог», измененных под влиянием «Прохирона», «Эпанагог» с добавлением из «Прохирона» и т. п.
Несмотря на такое важное значение этих трех документов, исследователи в течение долгого времени не могли прийти к согласию относительно времени их публикации и того соотношение, в котором они находятся друг с другом. Только к началу прошлого века возобладало мнение, что «Эклога» была продуктом законодательной работы иконоборческих исаврийских императоров, а «Прохирон» и «Эпанагога» были составлены императорами Македонской династии.
«Прохирон» был создан как реакция на законодательство иконоборцев-исаврийцев. Его характерной особенностью был возврат к пред-иконоборческим нормам, т. е. к чистому римскому праву Юстиниана. Но, вскоре после его публикации, стала совершенно очевидной необходимость сохранения целого ряда законов, изданных исаврийцами, не имеющих отношения к вере. «Эпанагога» появилась на свет как результат этого осознания.
Этот документ стал завершением процесса, занявшего несколько столетий – процесса трансформации римского права и его перехода в право византийское. Именно поэтому македонские императоры, убрав все вероучительные нововведения исаврийцев, должны были пойти на компромисс в области гражданского права. Поэтому, даже восстановленные каноны «Эклоги» насколько возможно даны в соединении с «Прохироном».
Сегодня подавляющее большинство ученых верят, что «Эпанагога» была составлена под руководством великого Фотия, который даже написал введение к ней. Весь документ пронизан влиянием его личности, но особенно явно оно проглядывается в местах, где говорится о патриаршей власти, которая в некоторых отношениях ставится выше власти императорской. Именно эти места, как и все в этом документе, что относится к отношениям Церкви и империи, пожалуй, и составляет наиболее разительное отличие «Эпанагоги» от всех предыдущих законодательных сборников греко-римского мира. Только в этом документе «догматический союз» получает полное и систематическое обоснование. «Эклога» и «Прохирон» вообще не касаются проблемы взаимоотношения церковного и государственного права, а «Василики» Василия I содержат лишь разрозненные высказывания об императоре, позаимствованные из Юстиниановского кодекса. При этом Василий никак не уточняет и не обосновывает их, да и вообще избегает общих определений. «Эпанагога», напротив дает общее определение как императорской так и патриаршей власти и выстраивает полную картину государственной системы в Византии, основанной на взаимодействии между «sacerdotium et imperium». Вне зависимости от того, что «Эпанагога» так реально и не вошла в юридическую силу, оставшись лишь законопроектом, эти ее положения, возникшие в результате длительного развития, получили громадное влияние и распространение как в самой Византии, так и за ее пределами . Рассмотрение их является задачей данной лекции.

II
Согласно системе, объясненной во введении к «Эпанагоге», первые десять титулов посвящены учению о государственной и церковной власти. Составители документа видят основу власти в праве и справедливости, через которую «верховный Законодатель и Судия Христос руководит нами, как и всеми христианами» . Таким образом в законодательство закладывается богословская база императорской власти.
В последующих титулах вначале дается определение императорской власти, после чего составители переходят к описанию патриаршей власти – столь же необходимому элементу общественного бытия, сколь и первая. После устроения управления телом (т. е., государством), должно быть устроено и управление душой (т. е. Церковью). Оба управления соединяются в одно, равно как и империя соединяется в один организм с Церковью. Государство видится как материя, в то время как Церковь определяется как форма. Основы общественного строя Византии даны в седьмой главе третьего титула «Эпанагоги»:
Так как государство, наподобие человека, состоит из частей и членов, то наиважнейшими и необходимейшими членами являются царь и патриарх, почему мир и благоденствие подданных и зависит от единомыслия и согласия царской и патриаршей власти.
Следующая статья, восьмая, формулирует права и обязанности константинопольского патриарха в обществе и в империи, а также его преимущества перед другими архиереями. Авторы подчеркивают, что византийский общественный строй основан на управлении двух равных властей и венчается двумя главами – императором и патриархом. Первый управляет телом, а второй – душой.
Составители «Эпанагоги» видят императора, как законную верховную власть, являющуюся общественным благом для всех подданных, которая не наказывает из ненависти и не награждает из дружбы. Император, неподкупный и нелицеприятный судия и беспристрастный разрешитель споров, награждает каждого по его деяниям («Эпанагога», II, 1). В то же самое время одна из наиболее важных задач императорской власти есть делание добра. Следовательно, когда император по той или иной причине не делает его, извращается сама природа его власти («Эпанагога», II, 2 и 3). Император есть судия и хранитель божественных и общественных законов, всего, написанного в Священном Писании, всего, установленного семью вселенскими соборами и всего, сформулированного римским правом. И, наконец, подчеркивают составители «Эпанагоги», главная обязанность императора – это охрана правой веры и благочестия. В пятой главе второго титула во всех подробностях написано, как император должен веровать в Святую Троицу, как исповедовать Воплощение Слова единство Его двух природ, двух воль и энергий, и как он должен выделяться из всех своей ревностью ко Господу.
Итак, император есть законодатель, главный правитель и судия народа. По отношению к Церкви он – охранитель веры и благочестия. Он имеет громадную власть над своими подданными. Но все же власть эта ограничена религиозным и нравственным законом, установленным Христом – Верховным Законодателем и Судией.
Власть патриарха определена в «Эпанагоге» возвышеннее, чем где-либо. Он – равный императору возглавитель церковно-государственного строения. Первая глава третьего титула «Эпанагоги» гласит, что патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, выражающий истину своими делами и словами. Обязанности патриаршей власти таковы: во-первых сохранять благочестие и нравственную чистоту вверенных ему людей; во-вторых, насколько возможно, обращать всех еретиков к православию и единству с Церковью; и, наконец, превращать неверных и язычников в верных чад Божиих («Эпанагога» III, 2). Цель существования патриаршей власти – спасение душ, вверенных патриарху, жизнь во Христе и сораспинание миру («Эпанагога» III, 3). Свойства патриаршей власти таковы: патриарх должен быть учителем; он должен относиться ко всем без лицеприятия, как к знатным и богатым, так и к беднейшим и смиреннейшим; он должен быть кротким, исправляя правосудие, он должен обличать непокорных и безбоязненно, со дерзновением говорить перед императором.
Также как и император имеет право толковать законы, патриарх и только он, имеет право толковать и комментировать правила и каноны, установленные святыми отцами и святыми соборами («Эпанагога» III, 5).
Еще раз напомним, что «Эпанагога» выражает взгляды свт. Фотия – первого из ряда великих константинопольских патриархов периода расцвета Империи. Свт. Фотий несомненно верил в первоверховенство епископа имперского города. «Эпанагога» помещает вселенского патриарха высоко над другими древними патриаршими кафедрами. Не случайно, что многие исследователи употребляют термин «православный папизм» по отношению к роли патриарха в том виде, в каком она описана в «Эпанагоге». Конечно, такое превознесение константинопольской кафедры над всеми остальными является нарушением православной экклезиологии, объяснимое по всей видимости внешнеполитическими обстоятельствами. Можно предполагать, что по этому вопросу свт. Фотий косвенным образом полемизирует с более распространенным имперским понятием: теорией пентархии, сформулированной Юстинианом.
Итак, учение «Эпанагоги» об императорской и патриаршей власти может быть сформулировано так: Главный Законодатель, Судия и Правитель церковно-государственного механизма есть сам Господь Иисус Христос. Его представителями на земле являются император и патриарх. Император управляет обществом по мирским законам, которые он сам устанавливает и интерпретирует. Но законы должны находиться в согласии с канонами Церкви, исходящими из вероучительных догм. Император не определяет догматы – напротив его законодательная власть не распространяется на область догматов и канонов. «Эпанагога» устанавливает правило, как император должен веровать и что он должен исповедовать. По отношению к Церкви он – покровитель и охранитель Православия и защитник истинных догматов. Патриарх управляет Церковью в соответствии с каноническими правилами. Он обладает исключительным правом их толкования и интерпретации. Он должен со дерзновением свидетельствовать об истине, в том числе и перед самим императором. Итак, церковно-государственное общество управляется совместной, единомысленной и единодушной деятельностью императора и патриарха.
Подобное описание соотношения двух властей несло в себе значительную новизну. Особенно радикальным образом оно отличается от правил, разрабатывавшихся иконоборческими императорами, которые издавали законы и догматы с определениями учения Церкви. Так, например, Лев Исавриец издавал указы, отменяющие почитание мощей и икон. Он считал себя в силу своего императорского сана, облеченным степенью священства, что и нашло свое выражение в «Эклоге». В этом «Эпанагога» не могла пойти за «Эклогой», отсюда и новое определение прав и обязанностей императора. Император участвует лишь во внешнем управлении Церковью, но у него нет священства. Он даже не имеет права проповедовать в Церкви. Отношение «Эпанагоги» к священству императора гораздо ближе взглядам папы Григория Великого, пусть и грубовато но ясно выраженным в его обличительном послании ко Льву Исаврийцу:
Твой грубый ум воина вполне достаточен для управления государством, но он недостаточен для дел духовных… Подобно тому, как первосвященник не имеет права вмешиваться во дворцовые дела, и ты не должен вторгаться в область Церкви… Каждый из нас да останется при том призвании, которое определил ему Господь…
Свт. Фотий вполне соглашается со взглядами свт. папы Григория, но идет еще дальше их. Ибо по его мнению, патриарх все же мог вмешиваться во дворцовые дела – всякий раз, когда были затронуты каноны Церкви или моральные законы Христовы. Мы видим это даже по тому, с какой твердостью в «Эпанагоге» выражено право патриарха учить, обличать грех и неправду и провозвещать истину перед лицом Императора, а также защищать догматы Церкви, правду и благочестие (Эпанагога III, 4). Свт. Фотий был убежден, что это одна из главных обязанностей патриарха, если даже не самая главная его обязанность, ведь если грехи правителей и власть имущих останутся без обличения, народ легко поддастся искушению подражать им; если же грехи правителей будут публично осуждены, народ, несомненно, будет воздерживаться от зла.
Полное усвоение этого учения, его применение на практике и проведение его в жизнь видно в жизни не только самого свт. Фотия, но и таких знаменитых и властных патриархов константинопольских как Николай Мистик (ученик Фотия), Полиевкт, Михаил Керуларий и ряда других.
Даже в знаменитом письме константинопольского патриарха Антония IV, адресованном великому князю московскому Василию Дмитриевичу, которое было написано по поводу сомнения того в необходимости церковного поминовения императора – давно уже не могущественного государя, а слабосильного правителя стремительно сокращающегося государства, при всем возвеличении в нем роли императора, патриаршая власть, определяется в полном согласии с началами, изложенными в «Эпанагоге»:
Ужели ты не знаешь, что патриарх занимает место Христа, от Которого и насаждается на владычнем престоле… Поэтому, сын мой, пишу, внушаю и советую твоему благородию, чтобы ты также чтил патриарха, как Самого Христа… Ибо мы блюстители божественных законов и канонов, и обязаны так действовать по отношению ко всем христианам, в особенности же по отношению к великим людям – князьям народов и местным властителям, каково твое благородие… А так как я поставлен всеобщим учителем для всех христиан, то на мне лежит непременный долг, в случае, когда я услышу о твоем благородии что-либо такое, что вредит твоей душе, писать тебе об этом, как твой отец и учитель, наставляя и убеждая тебя к исправлению .
Итак, мы видим, что даже круто изменившиеся исторические обстоятельства не стерли изложенные в «Эпанагоге» начала из сознания византийцев, но еще более их усилили и артикулировали.

III
В заключительной части мы хотели бы очень бегло рассмотреть влияние положений «Эпанагоги» о царской и святительской властях на наследовавшее Византии русское царство.
Основные положения «Эпанагоги» были известны на Руси в составе различных «Кормчих». Кроме того, для государства, находящегося в византийской интеллектуальной орбите, входящего в «византийской содружество наций», невозможно было не воспринять и не усвоить теократические идеи ромеев. Значительная часть выраженные в «Эпанагоге» идей вошла, например, в «Синтагму» Матфея Властаря, которая была хорошо известна на Руси. Уже с начала XV она, пока еще в отрывках, получила там широкое распространение. А в начале XVI века она была полностью переведена на славянский язык.
С падением Константинополя православный мир пережил глубокий шок. Но урок, преподанный византийцами, был прилежно усвоен. «Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя» , – писал цитировавшийся выше патриарх Антоний IV, великому князю Василию Дмитриевичу. Взятием Константинополя неверными царская власть не могла быть упразднена. Благодать Божия должна была почить на новых избранниках и помазанниках.
Отсюда венчание Ивана III на великое княжество и его внука – Ивана IV на царство, отсюда и теория «Москва – третий Рим». Конечно можно отметить, что эта теория так никогда и не была принята в качестве официальной идеологии Московского царства, равно как и русский царь никогда не стал называться римским императором. Но даже само наличие и распространение этих теорий уже свидетельствует о многом. Они были реальным фактором в сознании многих людей, они формировали их мировоззрение, и в этом качестве с ними невозможно не считаться. Можно сказать, что к XVI в. московские теократические идеи впервые начали получать внешнее оформление. Независимое русское государство начало расти в размере, его правитель был коронован как царь, а предстоятель Церкви получил титул патриарха (в самом конце века). Рассмотрим соборную грамоту вселенского патриарха Иоасафа и епископата Великой (Константинопольской) Церкви, утверждавшую Ивана IV на царство после его венчания в 1547 г. В этой грамоте московский царь ставится в то же положение по отношению к Церкви, в котором до него были византийский императоры. И патриарх и собор обращаются к нему, называя его своим царем и употребляют титул, которой до того принадлежал только византийским императорам: «Сеже сия наша благочестная грамота непоколебимо и твердо дана, еже благочестивому, боговенчанному и христолюбивому Царю нашему Господину Ивану» .
Известно, что в предшествовавших соборному акту переговорах и сношениях митрополит Макарий от имени царя настаивал, чтобы его имя поминалось во всех церквах мира, т. е. точно так же, как и имя византийского императора в прошедшие имена. Патриарх вполне принял это требование, что видно из его ответа:
А ныне царствие твое пишет к нам о сем: соборне молити и поминати приснопамятных твоих родителей; и в соборной великой церкви написали имя твое и по воскресением соборне молят и поминают со преж бывших царей православных, и вперед поминанье наше не престанет вечно и тезоподобием советуем в западных странах молити им и поминати о православных душах, иде же есть преосвященный митрополит, и архиереем всем приказываем молити и поминати в митрополиях своих везде и имя твое написати в соборнике.
Таким образом в этом документе отношения между московским царем и вселенским патриархом были определены. Казалось бы, определены были и отношения внутри самого царства – между царем и митрополитом всея Руси. «Казалось бы», – потому что московские великие князья (а затем и цари) имели собственную идею о теократии, которая сводилась к апофеозу личной власти (за редким исключением), никак не предусматривающей симфонии. Дерзновенно поучающий и обличающий их первосвятитель никак не вписывался в эту идею.
Трагическая острота назревавшему конфликту впервые была придана при Иване Грозном. Первый русский царь отказался отличать свою власть от власти Божией. Власть самодержца не знает лимитов, она ничем не ограничена. А, коль скоро власть царя догматизируется, поднимаясь до высоты таинственной жизни Божества, тогда, по выражению Федотова, и сам царь является «апостолом догматов» . Именно в этом качестве царь спорил о вере с протестантом Рокитой и римо-католиком Поссевино и писал обличительные послания о недостаточной строгости устава в Кирилло-Белозерский монастырь. Сюда же относятся кощунственная имитация монашеской жизни, которую устраивал царь со своими опричниками. Грозный претендовал на всю полноту власти как в государстве так и в Церкви, кроме, разве что сакраментальных функций, отказывая при этом Церкви участвовать в делах государственных. Более того, он отказывает митрополиту в праве морального и религиозного суда над собой, не признавая никаких посредников между собою и Богом. «Молчи, отче, – говорит он святителю Филиппу, когда тот начинает обличать его в храме Божием, – молчи, а нас благослови по нашему изволению» . Царь не желает быть нравственным примером для своих подданных, он даже не упоминает о делании добра как о назначении своей власти. Скорее, он воспринимает себя как вершину полицейско-карательной власти, облеченной полномочиями свыше и действующей вне зависимости от своего нравственного характера. Не случайно, что идеалом Ивана был язычник Август, к которому он возводил свой род. По словам русского историка: «Христианская теократическая идея срывается и тонет в мелком самодурном обиходе удельного ”опричного” двора» .
Церковь в лице свт. Филиппа уже не боролась за теократический идеал «Эпанагоги». Единственно, от чего она не могла отказаться ни при каких обстоятельствах – это от права «печалования» и заступничества за жертв. Митрополит Филипп не оспаривал принципиального права царя производить суд и казнить преступников, но он указывал ему на его долг – милосердие, ибо высочайшее положение, на которое поставил Ивана Господь, призывало и к высочайшей же ответственности. Но Иван не желал этой ответственности и уже, начиная со времени правления свт. Макария, тяготился опекой митрополита. Именно в этих обстоятельствах – корни конфликта, в результате которого свт. Филипп положил свою душу за ближние своя.
Но, тем не менее, теократический идеал, провозглашенный «Эпанагогой», не умер не Руси. Следующая фаза его развития началась во время царствования кроткого и смиренного Феодора Иоанновича. Борис Годунов, фактический правитель страны, мечтал о реконструкции организации Византийской Империи в Московском царстве. Но для этого был необходим свой патриарх. Отсюда и попытка Годунова перевести вселенский патриархат в Россию. По поручению царя Федора Иоанновича он предложил прибывшему в Москву патриарху Константинопольскому Иеремии II сделаться патриархом Владимирским и Всея Руси. Только факт, что Иеремия пожелал жить не во Владимире, а в Москве, помешал осуществлению этого плана . Причиной своего отказа Иеремия привел такое соображение: «Мне во Владимире быть невозможно, потому что патриархи всегда бывают при государе: а что за патриаршество, если не жить при государе?» Иеремия не мог бы так говорить, если бы рассматривал московское патриаршество как местное. Ведь при царе жил только вселенский патриарх, который, согласно «Эпанагоге» считался старшим потому, что занимал святительский престол «изукрашенного царством города». Если после падения Константинополя, Вселенская империя была переведена из Царьграда в Москву, то и вселенский патриарх должен был переехать туда же.
Несмотря на то, что московский патриарх, в конце концов, занял только пятое место в иерархии, он всегда помнил, что он – патриарх «изукрашенного царством города» Москвы, третьего Рима, патриарх, пребывающий при единственном православном и, следовательно, вселенском царе.
Рассмотрим весьма характерное сказание иерусалимского патриарха Феофана о патриаршем поставлении Филарета Никитича, размещенное в печатной Кормчей. Про царя Михаила Феодоровича Феофан говорит: «На негоже яко на древних православных греческих царей зря, возвеселися дух мой зело» и высказывает желание:
…еще и врагов святые наши веры покорить поднозе благочестивому нашему християнскому царю… яко да той един будет царствуяй на вселенней, истинный християнский царь и владыка и самодержец и расточенное и многонасилуемое того царствие соберет во едино и умножит и распространит от моря и от рек до конец вселенныя.
Далее Феофан увещевает царя «хранить к патриарху любовь, милость, щедроты, благое подаяние, наипаче же святительства ради в духовных вещех повиновение, яко отцу и учителю». Вполне в соответствии с идеей «симфонии» Феофану представляется, что царство Русское имеет две главы: царя и патриарха. Обращаясь к патриарху, он говорит, что будет воссылать молитвы о его сыне-царе, а также «и о вашем святительстве, и о всей палате вашей и о всех, повинующихся святому царствию вашему» .
Итак, как мы видим, Константинопольские патриархи были вполне готовы перенести на Русь многие выраженные в «Эпанагоге» идеи относительно взаимоотношений царства и священства (пусть даже и с определенными поправками). Казалось бы, во время правления отца-патриарха и сына-царя Россия, наконец, приблизилась к этому счастливому идеалу. В безоблачном начале царствования «тишайшего» Алексея Михайловича ничего не предвещало грядущих бурь и потрясений. Патриархом стал Никон – самый убежденный и последовательный «эллинофрон» во всей русской истории. Он, как никто другой, усвоил идеи «Эпанагоги» о теократическом государственном устроении. Уже при своем постановлении в патриархи, он требует от царя обещания «исполнять евангельские догматы, правила святых апостолов и святых отцов и благочестивых царей» . Это – почти дословная передача четвертой главы второго титула «Эпанагоги».
Взгляды Никона не менялись. Уже и после кризиса и после своего ухода на покой он писал, что «первый архиерей во образ Христа, а митрополиты, архиепископы и епископы во образ учеников и апостолов» . Параллель с соответствующими местами «Эпанагоги» совершенно очевидна. В том же самом послании к Елизарову и Алмазу Иванову Никон с особой настойчивостью указывает на патриаршее право и обязанность учительства (ср. «Эпанагога», III, 4):
В прежние давние лета ко благочестивым царям христианским греческого царства об исправлении духовных дел и пустынники возвещали, а он <патриарх Никон> есть член соборной и апостольской Церкви, ни за какие вины не отторгнутый, только своею волею оставил паству, а попечение об истине не оставил, и впредь, если услышит о каком-нибудь духовном деле, требующем исправления, молчать не будет.
В ряде других документов, связанных с «делом Никона» несколько раз цитируются постановления «Эпанагоги» о царской и патриаршей власти. Может быть, самый характерный из них – «Правила, подписанные четырьмя патриархами, касательно властей царской и патриаршей и привезенные на Москву 30 мая 1664 года иеродиаконом Мелетием» , которые необходимо рассмотреть подробнее. Вначале патриархи приводят правило из первой главы второго титула «Эпанагоги», которое они цитируют по «Синтагме» Властаря: «Царь есть законное некое преимущество, общая некая благость всем подданным, ни по страсти природной добро творяй, ниже по противострасти казняй, но равномерне добродетелем подданных своя излияй благодати» . Далее четыре патриарха толкуют приведенное правило:
Царю подобает и будет глава и верх ко всем членом, подчиненным ему, ниже да приклонением любве победится ко еже благотворити недостойным добродеяний, ниже ко еже зло творити достойным чести страстию никоею побежденному или ненавистью; но да яко правдоделатель всякую победить страсть скверную и равномерне сотворит воздаяние, ниже да добро творит всуе добротворения необычне, имиже благодеянми почтени во тщету прочих обращаются во смятение, си речь и безчиние, паче же времянем и во противство благодетеля. Сего ради добре рассуждати долженствуют царие, еже не дати своея чести иным, ниже новствовати в творении благодеяний по оной притче: не даждь иному чести твоея, не подвигнеши ось на тя.
Затем патриархи излагают вторую и третью главы и начало пятой главы второго титула «Эпанагоги»:
Намерение царское есть, яко да вещи пребывающие и бышествующие богатства добротою в стражи и сохранении соблюдутся: вещи паки погибшие взыщутся умедления кроме и тщанием бессонным, напоследок вещи, татбою похищенные, мудростию и лепыми обычаи и разумными весьма пристяжутся. Дело царское есть еже добре творити и того ради добротворитель глаголется по превосхождению; егда же от добротворения мало престает и лишается, является некако по обычаю глаголания древних – он царский характер преобиждати. Зело убо преизящен и пресветел царь долженствует быти и в божественном рвении претепл.
А вот и толкование на это правило:
От сих убо собирается, яко царь есть господь всех подданных своих, ожидающих от него дарований и добротворений, противных паки казни. Аще кто убо царю видится противен быти, хотя есть и лице церковное, в достоинстве вчиненное, не без ума бо мечь носит, но в похвалу добротворящих в гаждение же зледеющих, ибо местник Божий есть, и того ради в писаниях предадеся: царя чтите и о царе мили се дейте.
Тут мы неожиданно видим новые, не предусмотренные в «Эпанагоге» мотивы: идея безусловного господства царя над всеми без исключения подданными. Даже лица церковные, не исключая и в «достоинство вчиненных», подлежат этому господству. В следующей главе «Правил» это положение развивается и применяется к патриарху. Начинается она вопросом: «Подобает ли просто всем, наипаче же место держащу епископу или патриарше подчиненну быти и повиноватися царю, царскую власть держащему и ее употребляющему, во всяких вещех и прениех, тако во еже бы единому быти господину и начальнику, или ни?»
Ответ на этот вопрос авторы не заимствуют из «Эпанагоги». Но делают они это отнюдь не по незнанию. Дело в том, что в столкновении патриарха Никона с царем Алексеем Михайловичем восточные патриархи явно становятся на сторону последнего. Таким образом, греческие иерархи в данном случае повели себя непоследовательно, применив двойной стандарт: при благоприятных политических обстоятельствах идея «двойной власти» вспоминалась и цитировалась, а при неблагоприятных – незаметно отодвигалась на второй план, а то и вовсе исчезала. Патриархи предлагают второй вопрос: «Есть ли достойно и праведне нужно еже патриарху, давшу веру свою царю, писанием равно истязати от царя писание во знамя верности?»
Вот ответ на оба эти вопроса:
Вопиющу апостолу: вся творити чинно; кий убо чин сохранен был бы, аще бы патриарха истязал писания от царя, аще бы и о малейшей вещи, ибо царю основанию людей сущу, аще бы что сицево приключило бяше, уже бы последовало для быти начала себе подчиненная во едином царстве равные мощи и законодаяния. Оттуду паки восстают смятения, аще же где смятения, тамо и растление. Того ради и праведнейшие уста Христова глаголаша: всякое царство разделившаяся разорится: тако еще аще бы кто сице просил, лести было бы измены знамя и человека мир подкрадающа, и есть убо нужде да такое лице весьма отдалится и отженется, яко царской власти противящееся и неповинующееся. Собирается тожде и от шестидесятого титла царского узаконения, повелевающего никакоже свободу имети церковному предстателю, еже взысковати от царя сицевого обещания… да не обрящется едино на двое разделенно и оттуду да не последствует совершенно растление.
Итак, патриархи весьма последовательно, ясно и определенно развивают здесь учение о невозможности существования в государстве двух равных властей, т. е. учение, противоположное тому, которое было изложено в восьмой главе третьего титула «Эпанагоги» .
«Правила четырех патриархов» послужили основой для соборного постановления о деле Никона. Таким образом, в русском государстве в результате соборного решения было официально провозглашено учение «Эпанагоги» о царе и столь же официально отвергнута приводящаяся в «Эпанагоге» норма взаимоотношений патриаршей и царской властей. Фактически это означало возврат к правилам «Синтагмы», разработанной иконоборческими императорами.
Оправдывая восточных патриархов, Сокольский приводит аргумент, что в «Правилах…» они устанавливали отношение поместного московского патриарха к московскому царю, признанного ими вселенским, т. е. наследником византийских императоров. А положения «Эпанагоги» относятся, дескать, только лишь ко взаимоотношениям вселенского патриарха со вселенским царем .
Однако этот аргумент не выдерживает серьезной критики, т. к., согласно «Эпанагоге» вся исключительная по своему положению роль вселенского патриарха основывалась на том, что он занимал престол «изукрашенного царством города». Следовательно, если московский царь был вселенским, то и патриарх возле него должен был иметь такой же титул. Если же патриарх не был вселенским, то не приходилось и говорить о вселенскости царя. Подавление патриаршества и низведение его на второстепенную роль лишало царство претензии на вселенскость, на возглавление всех православных христиан.
Но в первую очередь, это соборное решение наносило тяжелый удар Церкви и подрывало ее позиции в обществе и государстве. Даже ее неотъемлемое право на «печалование» и заступничество было поставлено под вопрос. Церковь была ослаблена расколом, государство потрясали мятежи и стрелецкие бунты. А на горизонте уже вставал
…исполинский призрак императора, который нанес смертельный удар Святой Руси, ниспровергнув, казалось, все устои, на которых строилось древнее священное царство. Теократия в России окончилась срывом, вместе с крушением национальной культуры… Но древняя русская Церковь, в лучших ее пастырях и сынах, никогда не отделяла веры от правды и правды от милосердия. И последний патриарх московский стоял пред новым грозным царем с иконой Богородицы в руках, безмолвным ходатаем в утро стрелецкой казни…

01.09.2009. БРЮССЕЛЬ. В церкви св. Карла Борромео в Антверпене произошел сильный пожар

В Городокском монастыре