Священник Владимир Зелинский. Дружба как духовничество

01.11.2007 archive, Вестник №74, Церковь и общество

ДРУЖБА КАК ДУХОВНИЧЕСТВО

Священник Владимир Зелинский

Что общего у Афин с Иерусалимом? У Академии с Церковью? – риторически вопрошал Тертуллиан. Признаюсь, именно этот вопрос вспомнился мне тогда, когда в качестве ведущей темы нынешних Успенских Чтений была предложена дружба с ее испытаниями, формами и дарами. Как понять дружбу именно в христианском ключе, в православной перспективе? Но чем больше я вдумывался в эту тему, тем яснее выступала скрытая связь дружбы с даром духовничества как одним из самых глубоких ее проявлений, самых зрелых ее плодов. И все же, что общего между ними? Не слишком ли рискованным выглядит подобное сближение? Но, если подумать, оно ничуть не более смело, чем сопоставление неисследимой тайны отношений, связующих Лица Пресвятой Троицы, и добрососедских отношений. Казалось бы, соединение этих слов в одной фразе немыслимо и должно было бы нас отпугивать. Однако вл. Филарет Минский не только не убоялся этого сопоставления, но даже озаглавил свою книгу «Богословие добрососедства», предложив новый образ отношений между людьми как «”равночестных” и “сопрестольных” по человеческому достоинству ипостасей». Кто-то может возразить: сопоставление это слишком приземленно, со столь доступными, житейскими образами и аналогиями не входят в Святая святых. Но мы знаем: все, что относится к внутритроической жизни в конечном счете есть тайна. Но эта тайна троична, она раскрывается в откровении и являет себя в Трех Лицах, различных между собой, но взаимопроникающих друг в друга. К тайне подводит догмат, который, помимо онтологического, вероучительного, имеет также этический смысл, и каждый из этих смыслов создан приношением соборного разума Церкви, в котором он встречается с непостижимым, с тем, что никакой мыслью человеческой охвачено быть не может. И тем не менее и мысль, и душа, и вера призваны к тому, чтобы приносить все новые образы, новые рукотворные иконы, в которых может открыться, как-то неожиданно блеснуть покоряющей правдой то, что в глубине своей навсегда останется нам недоступным. Пусть попытка мыслить о Троице, именуемая «богословием добрососедства», достаточно дерзновенна (но ведь и дерзновенно всякое мышление о Боге, на которого не могут взглянуть и Ангелы), но вместе с тем она вполне уместна и человечна. Ибо всякое мышление о тайне стремится приблизить тайну к себе, облечь ее в близкое, понятное, образное, способное уместиться в близкое, доступное нам слово. И мы не должны прекращать этих попыток или приношений, зная, что к последней тайне нашему созерцанию или дерзновению никогда не добраться. Ибо отношение человека с Богом, неизменное в духе и истине, все же проявляет себя в истории, которая обладает своей психологией, своими методами исследования, своими образами и догадками.
Гораздо в более скромной степени это относится к духовной жизни людей. Духовничество как одно из самых глубоких ее выражений тоже имеет свою историю, начавшуюся с момента торжественного вручения власти ключей апостолу Петру, исповедавшему от имени апостолов Иисуса Христом, Сыном Бога Живого. Ключами отпираются не только врата Царства Божия, но и души, стремящиеся туда попасть. На такой власти, на скале исповедания Иисуса Господом, на которой стоит как отпирающий врата Царства, так и стоящий перед ними, основано право любого священника отпускать грехи, давать советы, ставить на путь, вести душу по пути спасения, и все это в полноте своего выражения не отделимо от дружбы.
Но здесь я тотчас слышу энергичное возражение. Сопоставление между дружбой и духовничеством искусственно, скажут мне. Дружба – античная, т.е. языческая добродетель, которая вместе с другими героическими свойствами не узнавшей подлинной веры души заменяла настоящую духовную жизнь. Вспоминается известный миф о Касторе и Поллуксе как своего рода дохристианская модель дружбы. Поллукс (или Полидевк), который не захотел перенести смерть своего друга и брата Кастора, погибшего в бою, просил Зевса послать ему смерть. Но Зевс милостиво позволил ему подарить брату половину своего бессмертия, и с тех пор братья-друзья проводили один день в подземном царстве мертвых, а другой – на солнечном Олимпе. Разве не чувствуется в этой легенде томление языческого мира, смутное предчувствие рая и ада? В предчувствиях можно найти лишь тени духа, но тени исчезают, когда восходит солнце Христа.
- Однако оно восходит над всеми человеческими отношениями, над любовью, верностью, доблестью, дружбой. Солнце не сжигает их дотла, не отменяет естественного богатства человеческой природы, но преображает ее изнутри. Его свет делает дружбу, как естественное чувство душевной симпатии, одним из множества проявлений любви Христовой. Мы часто говорим о любви во Христе, но не всегда готовы отвечать за это слово. Между тем любовь, как и дружба, несет в себе начало высочайшей ответственности, в том числе и ответственности за чужую душу. Убежден: существует подлинная дружба во Христе, в особенности между двоими, и наиболее глубоким выражением этой дружбы служит как раз духовничество.
— И все же не стоит путать понятия, подменяя одно другим, вновь возражают мне. Духовничество подразумевает духовное отцовство, дружба предполагает равенство. И то и другое обладает своим достоинством, но они стоят на разных уровнях. Дружба остается вполне земным чувством; Аристотель определяет ее как «специфически человеческий факт, объяснение и цель которого следует искать без обращения к законам природы или к трансцендентному Благу, выходящему за рамки эмпирического существования». Но что такое «трансцендетное Благо»? Еще один из неведомых богов древних афинян. Определение Эпикура еще красочнее: «Дружба, — утверждает он, — остается земным чувством, она обходит с пляской всю вселенную, объявляя всем, что мы пробуждаемся к счастливой жизни». Можно найти сколько угодно подобных высоких похвал, но все они настаивали на исключительно земном характере дружбы и исходили из него, тогда как духовничество, отказываясь от земных подпорок, взывает к «небесной ответственности» за весь путь другой души, за спасение ближнего. Ответственность за душу другого человека принимается перед Богом, это ответственность ведущего, умеющего действовать со властью, ибо она строится на власти Духа, которой Церковь наделяет своих служителей и в особенности старцев, подвижников, искусных в «невидимой брани». Богословское основание такой власти — понимание греховной природы человека и опытное умение помочь ему. Церковь иерархична, она не построена на том, что голос или служение одного равны голосу или служению другого. Ну, а строгую власть и полное равенство едва ли можно примирить между собой.
- Что можно возразить на это? Как защитить наш тезис о взаимозависимости дружбы и духовничества? Все упирается в понятие равенства, неотъемлемое от дружбы и невозможное в духовничестве. И все же какая-то общая основа здесь имеется. Все согрешили, как говорит апостол Павел (Рим.3,23), и любой старец потому и стоит на той духовной высоте, что глубочайшим образом сознает свою греховность и молит об исцелении от нее. Никто не исключен из общего закона, и он не допускает никакого превосходства одного над другим.
- Тогда мне скажут, что рассуждать об опыте духовничества в понятиях превосходства, значит ничего в нем не понимать. Духовник — носитель Духа Святого, и только Дух, напоминающий о Христе, зажигающий искру Слова Божия в наших душах, обладает той единственной властью, перед которой склоняется и учитель и ученик. Все знают: настоящий духовник сам должен умалиться перед ней, а ученик, пасомый, духовное чадо, назовите, как хотите должен уметь ее принять.
- Однако именно от такого корня вырастает подлинная дружба: учитель и ученик, находясь на разных ступенях, оба стоят перед лицом Духа, покоряются Его действию. Ни на чем ином, кроме как на власти Духа и пробуждения Им Слова Божия не должно быть основано духовничество. Как только уходит Дух и остается только человеческое, даже и притязающее на какую-то духовность, власть одного человека над другим становится самоцелью, извращенным удовольствием, т.е. грехом. А отношения духовного господства и духовного рабства – это, наверное, самое страшное, что может случиться в духовнической практике. Вспомним наконец, что говорит Господь ученикам в Первосвященнической молитве : Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедал вам. Я уже не называю вас рабами; ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам все, что слышал от Отца Моего (Ин.15,14-15). Что означает слово «друзья» (philoi) в устах Иисуса? Разве здесь речь идет о гармонии душ, взаимной расположенности, человеческой привязанности, о подражании античной добродетели? Конечно же, нет. Эти слова произносятся после заповеди о любви: Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Дружба провозглашается Христом самым высоким выражением любви, ради которой стоит положить душу, отдать жизнь. Мы не знаем, какое слово по-арамейски произнес Иисус, но в греческом Евангелии от Иоанна говорится именно о душе (psuche), и разве это отдание души за друга не являет собой подлинной иконы духовничества?
Слова эти произносятся в молитве к Отцу Небесному, в присутствии учеников, словно приглашая их разделить ее с Господом. Но вернемся к началу этой дивной Первосвященнической молитвы, произнесенной во время пасхальной вечери. Перед праздником Пасхи, — говорится в Евангелии от Иоанна Иисус, — зная, что пришел час Его перейти от мира сего к Отцу, явил делом, что возлюбив Своих сущих в мире, до конца возлюбил их (Ин.13,1). Что значит до конца? Разве до того любовь Иисуса была половинчатой? Нет, смысл иной, Христос возлюбил их до конца, когда Он вступил в то огромное, непостижимое событие, которое обозначено здесь словами перейти к Отцу. Слово «Пасха» означает переход; проходя через страшную и унизительную смерть, Иисус готовится праздновать переход от одной жизни к другой. Он Сам становится этой новой жизнью. В переходе через Распятие раскрывается Его любовь до конца. Конец, telos — по-гречески означает внутреннюю цель, завершение, исполнение. Любовь Христа исполняется в переходе, в Его смерти и Воскресении. Сама Пасха из торжественного воспоминания об освобождении израильского народа из Египта становится Пасхой освобождения от греха, Пасхой новой жизни во Христе. Слова Вы друзья мои — на Тайной Вечере – звучат как награда и означают обетование спасения и встречи. От такой дружбы по собственной воле отсекает себя Иуда – ибо дьявол во время вечери вложил в сердце его мысль о предательстве. Казалось бы, это вина дьявола, но Иуда принял такое вложение, подставил сердце ему, предав дружбу с Иисусом еще раньше, чем он предал Его самого. Но даже от Иуды не отрекается Иисус, называя его другом, eitapos, т.е. сотоварищ, спутник. Иуда уже не друг Иисуса в Пасхе, но все еще друг Его в пути. Это слово как бы оставляет ему последний шанс, которым он не воспользовался. Затем, в той же 13 главе Евангелия от Иоанна описывается поразительная сцена умовения ног. Иисус не произносит слова «друг», но делом являет Свое дружество в акте самого смиренного из служений. И вот мы видим уже иной, парадоксальный образ духовничества: Господь умывает ноги ученикам, духовник смывает грязь с души своего чада. Умовение ног – совсем не героическое деяние, это жест прислужника, повседневная работа раба, встречающего господина. Христос исполняет Свою же заповедь : Больший из вас да будет вам слуга (Мф.23,11). Умовение ног — самое высокое выражение дружбы как избрания : Не вы меня избрали, но я вас избрал… Но что означает избрание? Вслушаемся в новозаветный смысл этих слов.
Бог, избравший меня от утробы матери моей и призвавший благодатью Своею, — говорит апостол Павел в Послании к Галатам (1,15), и это избрание и призвание, два проявления Бога приоткрывают Его тайну человеку. При обращении к Ефесянам апостол первым делом напоминает им, что Отец Господа нашего Иисуса Христа… избрал нас в Нем прежде создания мира, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа… (Еф.1,4-5). Избрание для веры и служения происходит по воле Отца и совершается во Христе, Который в Свою очередь избирает апостолов и называет их друзьями. Мы вправе предположить, что это избрание распространяется и на тех, кто идет за апостолами, кто и в будущем решит следовать за ними, то есть на всех, кто входит вслед за Христом в тайну спасения как слуги и служители, как вожди и ведомые, как духовные отцы и духовные дочери и сыновья. Дети, обращается Христос к апостолам, ибо они поистине чада Его, но ведь и Сам Христос — Сын. И это общее, разделенное с Ним сыновство со всеми призваниями и служениями вписывается в евангельское слово друзья. Внутренний объем этого слова огромен, он превосходит все, что было сказано о дружбе за пределами Евангелия.
Но что значит друзья и какой дружбой одарены или облечены ученики Христовы? Господь являет ее делом — умовением ног друг другу, служением, участием в пасхальной трапезе, т.е. разделенной радостью, гостеприимством, открытостью, щедростью и «добротой» общения. Общая праздничная трапеза в Библии — это также и символ или образ Царства Божия. В Царство входят не рабы, но избранные для него граждане, и равенство в нем нисколько не спорит с иерархичностью, как царственное достоинство не противоречит должности слуги. Дар дружбы, которым Христос наделяет учеников (и все поколения учеников вслед за ними) предполагает общую долю в наследии Божием, равенство в единстве обоженной человеческой природы. Отцы Церкви будут впоследствии говорить: Бог стал человеком по природе, чтобы человек стал богом по благодати. Благодать подается также и в дружбе, к которой Бог призывает человека, облекая его Своим присутствием, Своим доверием, Своей любовью. Любовь же спасает, но также и властвует, милосердствует, но и судит.
Все религии мира требуют подчинения человека вéдомому или неведомому Богу. Христианство, ничуть не умаляя неодолимого расстояния между нами и Господом, предлагает нам дружбу Его. Православие же придает этой дружбе особое лицо, единственное выражение, которое едва ли найдешь в других христианских исповеданиях: духовничество. В чем суть духовничества? Из каких элементов оно складывается?
Прежде всего это искусство передачи духовного опыта как опыта приобретенного, который станет спасительным и для другого. Но когда один передает свой опыт, другой должен быть способен его воспринять. То есть быть готовым к нему, какую-то, пусть малую меру этого опыта носить в себе. Нельзя ничего усвоить, если не быть способным к усвоению, невозможно привить хорошую маслину к дикой, говоря языком ап. Павла, если между ними существует несовместимость. Духовник и его подопечный знают, что Бог говорит с ними на одном языке, но если для одного этот язык прозрачен и внятен, то для другого он труден, едва различим. Весть, которую Господь посылает нам о Себе и Своей воле через видимые и невидимые события нашей жизни, должна быть расшифрована, прояснена, переведена на язык твердой веры и устойчивой вековой традиции, и здесь помощь духовника, научившегося читать эту весть в самом себе, может быть незаменима. Но как добраться до потаенной глубины другого, если не носить ее в себе? Можно сказать : духовничество есть особое искусство перевода той сложной притчи, которой является жизнь каждого из нас, на ясный и прямой язык нравственного истолкования. Вот теперь Ты прямо говоришь, — обращаются ученики к Иисусу – и притчи не говоришь никакой (Ин.16,29). Это и надлежит делать духовнику: говорить прямо, там, где все нам кажется запутанным, вносить ясность в темноту, и в глубину прозрачность. Приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези его, зовет Иоанн Креститель, цитируя пророка Исайю. Духовничество — это выпрямление путей Господних в чужих сердцах, устранение препятствий для Христа, спешащего к каждому со своей вестью.
Мы говорим о духовниках, но как найти слова, обозначающие тех, кто за ними следует, как бы вручая им свою душу? Нам явно не хватает слов: «духовные дети», «чада», «пасомые» передают лишь какую-то часть истины, но не доносят чего-то очень существенного. Потому что, по сути, роль духовного отца в том, чтобы дать чаду вырасти, чтобы помочь детям повзрослеть, достичь меры полного возраста Христова (см.Еф.4,13). Настоящий духовник не просто ведет кого-то по жизни, но и готовит его на смену себе, и что самое важное, содействует возрастанию духовного младенца или подростка во взрослого мужа, который однажды должен отвечать за себя сам и быть способным помочь другим. Таким был институт старчества во многих монастырях, где новоначальные со временем становились опытными руководителями. Наиболее ярким примером недавнего времени было духовное руководство преп. Силуана Афонского, воспитавшего, создавшего другого великого учителя духовной жизни архим. Софрония Сахарова.
И вот еще в чем состоит работа духовника — участие в деле примирения. Мир Христов, оставленный нам, с нами и внутри нас, однако нам следует обрести его, суметь принять. Как и спасение, он есть безвозмездный дар Божий, однако от дней Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Мф. 11,12). Человек должен суметь примириться с самим собой, не просто как с эмпирическим существом, преследуемым чувством вины, страхом, страстью, дурным характером или каким-нибудь комплексом, на это может сгодиться и психоанализ, но с тем потаенным сердца человеком, по слову ап. Петра, который в нем сокрыт. Примириться он должен с Самим Христом, Который потаенно живет в его сердце. Се, стою у двери и стучу. Христос стоит у дверей сердца, чтобы вернуть нам наше подлинное, созданное Им я, которое мы сами ищем. Если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к Нему и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр.3,20). Христос входит как друг, чтобы явить Себя в человеке, разделить с ним трапезу, но тот должен быть достоин Его царственной, Его евхаристической дружбы. Это достоинство выражает себя в отказе от его я греховного, в смирении нашей воли ради такой дружбы, в послушании ей. Но послушание дружбы с Богом – и в этом суть духовничества — может осуществляться и через человека.
О послушании говорят больше и чаще всего. Действительно, оно может быть даром откровения воли Божией, но всякий необыкновенный дар чреват и опасностью. Иногда оно бывает мелочным, навязчивым, даже абсурдным. Тогда его называют «младостарчеством», т.е. духовничеством фиктивным и пародийным, когда оно исходит от нашего я, желающего подменить собою Слово, Которое должно через нас сказаться. Но имеющие уши, да слышат, и, если слышат, то различат легкое прикосновение Христа или веяние Духа от напора человеческого самоутверждения за счет другого. Критерий различения всегда с нами: он заключен в смирении перед волей Божией, умалением перед ней, необходимым ученику, но прежде всего и духовному учителю. А эта встреча двух умалений ради послушания одного другому разве не предполагает дружбы между ними, не ведет к ней?
О послушании, неотъемлемом от духовничества, я хотел бы привести слова владыки Антония Сурожского, которые касаются духовной сути этой проблемы:
«Послушание не заключается в том, чтобы раболепно исполнять приказания священника, даже если они подаются в форме советов. Послушание — от слова “слушание”, и цель послушания — научить человека оторваться от собственных мыслей, от собственного отношения к вещам и вслушиваться в то, что говорит ему другой человек.
А когда говорит с нами духовный отец, то мы должны слышать его слова и за словами уловить глубину — или отсутствие глубины — его духовного опыта. Бывает так, что священник скажет что-то очень простое, что дойдет до твоей души и ее взорвет. А может быть так, что священник говорит от ума, повторяет то, что ему было сказано… И мы должны научиться, когда кто-то говорит, особенно наш духовный отец, вслушиваться в его слова, и через его слова, через звук его голоса, через всю его личность воспринять тот духовный опыт, из которого рождаются эти слова. Если эти слова не рождаются из его духовного опыта, они могут быть истинными, но они нашу душу перевернуть не смогут, а если и смогут, то невзирая на то, что этот священник не сумел нам сам это передать».
Недаром я привел столь длинную цитату, ибо в ней важно не только то, что человек говорит, но и как он это говорит, сам ритм его речи, его мысли. М.Антоний не навязывает нам эту мысль, но делится ею, приглашает нас разделить ее. И сам он был, наверное, тем образом духовника, портрет которого я пытаюсь здесь нарисовать. Это духовник-друг. Друг именно в том смысле, который мы можем найти в Евангелии: спутник на пути ко Христу, но идущий впереди, сотаинник нашего духа, знающего как пробудить Христа, действующего в нас самих.
«его статье, посвященной 100-летию канонизации преп. Серафима Саровского,озерцательной установке в жизни»опыта в молитве, родилась и огромная духовническая практика покойного вла, наполненная опытнымДуховничество его всегда было даром встречи, даром принесения всего себя другому и вбыло настоено Духовничество его было поблизостиОно питалось видением или «созерцанием»анием к нему, оно было всего обращено к Ибо ни он, и никто другой, кроме Истины не вправе владычествовать над душами.
Говорят «чужая душа потемки», и если это так, то духовник призван внести в нее свет. Этот свет должен быть весь пронизан, облечен любовью. Без любви невозможно никакое духовное руководство. Как невозможно и послушание. А в духовничестве любовь обретает или открывает свое лицо в дружбе, а подлинная дружба на последней глубине своей, в свете истины Христовой, становится и подлинным духовничеством.

01.11.2007. ЖИТОМИР. Правящий архиерей вручил награды клирикам епархии и украинскому казачеству

Олександр Яровий.