Україна Православна

...

Официальный сайт Украинской Православной Церкви

Наталья Воскресенская. Влияние Православия на развитие литературы и становление творчества писателей ХI-ХIХ веков

Влияние Православия на развитие литературы и становление творчества писателей ХІ-ХІХ веков

Наталья Воскресенская, преподаватель
Алчевского духовного училища

Важнейшее качество нашей отечественной литературы, начиная с древнерусской литературы ХІ века, — это ее православное миропонимание, религиозный характер отображения реальности. Причем религиозность литературы проявляется не только в связи с церковной жизнью и не в исключительном внимании к сюжетам Священного Писания, а в особом способе воззрения на мир.
Православие на протяжении веков так воспитывало русского человека, так учило его осмыслять свое бытие, что он, даже видимо порывая с верою, не мог до конца отрешиться от православного миросозерцания.
На протяжении всего периода развития древнерусская литература, а это семьсот лет из тысячелетней истории русской литературы (700 лет из 1000!), задачу свою и смысл существования видела в возжигании и поддержании духовного огня в сердцах человеческих. Вот откуда идет признание совести мерилом всех жизненных ценностей, а важнейшим критерием оценки внутреннего бытия человека становится смирение: нивелирование земного человеческого эго и принятие воли Отца Небесного, стремление воссоединиться с Ним, обретя наследие сына по Благодати.
Так как в Древней Руси было особое отношение к слову как к величайшей тайне, как к дару, полученному человеком от Бога: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог…», наша древнерусская литература исходила из тех понятий о творчестве, которые были сформулированы еще апостолами. Ее литургичность, что в переводе с греческого означает «исполнение общественного долга; служба, служение, в том числе и богослужение» означала, что служение словом есть, прежде всего, долг, а писатель выступал духовидцем и прорицателем, подтверждающим свои доводы ссылками на Писание, Евангелие. Сознательная анонимность произведений того периода означала их соборность, когда литературный памятник создавался не только и не столько конкретным автором, но коллективным разумом.
Одной из важнейших проблем, вставших изначально перед древнерусским читателем, был выбор между сокровищами небесными и земными. О том прямо говорил, просвещая Русь в «Слове о Законе и Благодати», киевский митрополит Иларион еще в ХІ веке: «О законе Моисеем данном, и о Благодати и истине, в Иисусе Христе явившихся, о том, как Закон отошел, а Благодать и истина всю землю исполнили… Уже не теснится человечество в Законе, а в Благодати свободно ходит. Ибо иудеи при свече Закона себя утверждали, христиане же при благодетельном солнце свое спасение зиждут… Как самоутверждение в этом мире, спасение — в будущем веке, ибо иудеи о земном радели, христиане же — о небесном. Ибо самоутверждение иудейское скупо от зависти, ибо не простиралось оно на другие народы, оно стало лишь для иудеев, а христиан спасение благо и щедро простирается на все края земные».
Так с начальных лет христианства на Руси Истина и Благодать были неразрывно связаны. Вдумаемся в глубокий смысл слов Святителя, который предупреждает о том, что Законом человек утверждается в собственном эгоизме, Благодатью же спасается в щедрой самоотдаче всему тварному миру. Желающие самоутвердиться на земле предпочитают Закон, стремящиеся к спасению в горнем мире — Благодать. А где же истина? И в самом деле, мы же не можем вовсе обходиться без земных благ? А если они нам все-таки необходимы, тогда как точно определить, сокровища ли собирает человек, или гонится за сиюминутным?
В этом отношении, на наш взгляд, заслуживает внимания точка зрения профессора Московской духовной академии, доктора богословия, доктора филологических наук Дунаева М.М., который утверждает, что опору для осмысления русской литературы мы найдем в евангельской Нагорной проповеди: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкопывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкопывают и не крадут…» (Мф. 6, 19-20).
В этих словах Христа — указание на смысл того разделения, которое Он принес в мир. Две системы жизненных ценностей обусловливают и различие в понимании добра и зла вообще. Ведь всякий из нас понимает под добром то, что способствует достижению сознаваемой нами цели бытия, а под злом — то, что этому препятствует. Таким образом, если кто-то ставит перед собой исключительно материальные цели (собирание сокровищ на земле), то все духовное станет лишь мешать ему и восприниматься как зло. И наоборот.
Вот здесь и начинается то главное испытание, отраженное отечественной литературой, которому подвержены мы в земной жизни, — испытание веры и отдельного человека, и целого народа. Для литературы Древней Руси этот выбор четко определен: быть со Христом! «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше» (Мф. 6, 21). Для литературы более позднего периода (с конца ХVІІ-нач. ХVІІІв. и до современной литературы) это мучительный поиск — противоборство двух раздирающих душу и сердце стремлений к сокровищам небесным и сокровищам земным.
«Бунташный» ХVІІ век принес переход от культуры Древней Руси к культуре нового времени, когда Буква, а не Дух стала занимать умы и чувства общества. Если раньше основное содержание канонического жития можно было определить формулой: «Как Бог сподобил святого служить Ему», то в переломную эпоху она трансформировалась в постулат: «Как я послужил Богу», который в ХVІІІ веке будет подкреплен еще и научным мировоззрением писателя. В произведениях классицистов ХVІІІ, в частности М.В. Ломоносова (ода «Вечернее размышление о Божием величестве»), предпринята попытка сделать научное познание формой религиозного опыта, а ода Г.Р. Державина «Бог» вбирает в себя живое дыхание поэзии и четкие вероучительные формулы.
Но нарушение предустановленной иерархии ценностей уже началось, и человек, провозгласив богом разум, вооружившись знаниями и возвеличив свою самость, теряет ориентиры тьмы и света. Трагизм человека, обреченного на выбор между добром и злом, усугубляется метаниями между его различными пониманиями. Человеческая душа, уподобившаяся блудному сыну, пускается в тщетный поиск земного обетованного рая, перепутав его с Небесной Родиной.
Это смятение души и высветила русская литература ХІХ века, сделав его главным предметом своего сострадательного исследования. Она сумела приобщить читателя к таким внутренним переживаниям, таким терзаниям совести, погрузить его в такие бездны души, о каких литература европейская имела весьма малое представление. На эту особенность русской литературы указывал и наш украинский писатель Иван Франко. Он писал: «… Если произведения литератур европейских нам нравились, волновали наш эстетический вкус и нашу фантазию, то произведения русских мучили нас, задевали нашу совесть, пробуждали в нас человека…».
Темы, поднятые русской литературой, стали проблемой жизни и творческих поисков самих писателей, путь которых был не всегда прямым и устремленным лишь к горним высотам, но отмеченным многими ошибками, падениями, отступлениями от Истины.
Духовную эстафету в ХІХ веке принимает А.С. Пушкин (1799-1837), генеалогическое древо которого заслуживает пристального прочтения. Судите сами:
— в 21-ом колене прямой предок Пушкина — Александр Невский;
— князь Ростислав (внук Мономаха) — предок Пушкина в 23-ем колене;
— от Петра и Февронии, Муромских чудотворцев (1203 г.), идет линия к роду Пушкина;
— в роду Пушкина соединились ветви Л.Н. Толстого, Н.В. Гоголя, а также известных композиторов Рахманинова и Мусоргского;
— дом Романовых соединился с родом Пушкиных через внуков и правнуков;
— историк Татищев имел отношение к роду Пушкиных;
— Наталья Гончарова, жена поэта, была десятиюродная сестра М.Ю. Лермонтова;
— в древе Пушкиных соединились 6 царских домов (в том числе Рюриковичей);
— в 30-ом колене по прямой линии княгиня Ольга дала свою кровь Пушкину;
— 12 русских князей, почитаемых как святые, дали кровь Пушкину (от них идут родословные линии) и 30 человек — тоже святые, но по боковой линии.
Таковы истоки и наследие великого русского поэта, «всечеловека», как ощутил и определил его в свое время другой великий русский писатель — Ф.М. Достоевский, а известный поэт и критик Аполлон Григорьев лаконично заметил, что «Пушкин — это наше все». Все это не только слава, гений, душевный подъем, стремление к свету, постижение истины, идеал гармонического восприятия мира, но и падения, ошибки простого смертного человека, тяжкая греховность, утрата смысла жизни и напряженная внутренняя борьба с нередким поражением в ней.
Именно поэтому перу Пушкина принадлежат как язвительные политические памфлеты, эпиграммы и даже кощунственные стихотворения, задевающие религиозные чувства верующих, так и шедевры духовной лирики — стихотворение «Пророк» (1826). Залог выхода из мрачной пустыни души, по мысли поэта, — это духовная жажда, стремление к Творцу как к источнику спасения. Только глас Бога превращает человека в истинного творца, Божиего соработника, пророка, избранного для служения людям Самим Вседержителем: /И Бога глас ко мне воззвал:/«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,/ Исполнись волею Моей,/ И, обходя моря и земли,/ Глаголом жги сердца людей».
И тут же, через два года, мы видим мучительный поиск поэтом высшей Истины, когда возникают строчки, разъясняющие тяжких дум избыток в уме, подавленном тоской: /Дар напрасный, дар случайный,/ Жизнь, зачем ты мне дана?/ Иль зачем судьбою тайной/ Ты на казнь осуждена?/

Избрав ту же лексику, тот же размер стиха, мятущемуся поэту-пророку ответил святитель Филарет, митрополит Московский: /Не напрасно, не случайно/ Жизнь от Бога мне дана,/ Не без воли Бога тайной/ И на казнь осуждена.
Ничто не случайно у Бога, ничто не напрасно, все имеет свой смысл и свою цель, и каждый должен постичь тайну, о которой поведал нам Всевышний, казалось бы, языком случая.
Сам я своенравной властью
Зло из темных бездн воззвал,
Сам наполнил душу страстью,
Ум сомненьем взволновал,
Вспомнись мне, Забвенный мною!
Просияй сквозь сумрак дум —
И созиждется Тобою
Сердце чисто, светел ум.
Так обращает святой подвижник Филарет блуждающий по сторонам взор поэта в глубину его души, напоминая исповеданную Православием истину о соблазне поиска виновности во внешнем пространстве, а не в собственной поврежденности грехом.
И Пушкин понял это, распознав источник силы, указанной посланником Божием. «… хочу умереть христианином», — скажет умирающий поэт. Исповедуясь и принимая последнее причастие, он просит не мстить за свою смерть и уходит с миром, который так усиленно пытался обрести при жизни. Не потому ли во время Великой Отечественной войны фашисты пытались, но не успели взорвать могилу Пушкина, похороненного по завещанию в Святогорском монастыре, где уже в двадцатом веке вся округа была объявлена заповедником и сохранила совершенно чистую природу.

Столь же противоречивым, многоплановым и неоднозначным писателем был и Ф.М. Достоевский (1821-1881), и разобраться в его душевных стремлениях необходимо вовсе не для оправдания или осуждения чего-либо в человеке, но для распознавания в себе самих того потаенного, что так ясно видно в отраженном свете внутреннего борения личности великого художника. «…Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла …», — такое признание можно прочитать в последней записной тетради писателя — человека, защищающего всех «униженных и оскорбленных», помещающего стариков в богадельни, устраивающего детей в приюты и даже неудачникам определяющего места по службе. «Он не жалел своего времени, ни своих сил, если мог оказать ближнему какую-либо услугу, — писала его жена, — Помогал он и деньгами, а если их не было, ставил свою подпись на векселях и, случалось, платился за это. Доброта Федора Михайловича шла иногда вразрез с интересами нашей семьи, и я подчас досадовала, зачем он так бесконечно добр, но я не могла не приходить в восхищение, видя, какое счастье для него представляет возможность сделать какое-либо доброе дело».
То пророческое ожидание православной культуры, зародившееся у Пушкина и Гоголя, становится центральной темой исканий Достоевского, стремящегося к воцерковленности всей русской жизни. Отсюда главной проблемой для писателя всегда оставалась именно проблема веры.
Социальное — преходящее, вера — вне времени.
Мечты и мысли Достоевского о всемирном счастии, увлекавшие его в течение всей жизни, достигли наиболее яркого выражения в речи о Пушкине, произнесенной писателем 8 июня 1880 года (за полгода до собственной кончины). Он уверенно говорит: «Будущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное Слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону».
Божественная гармония, снимающая все противоречия, была для Достоевского не абстрактной мыслью и не бесплотной мечтой фантазии, а живой данною опыта, настолько превосходящего условия земной жизни, что видение ее заканчивалось для него утратой сознания. Об этом сокровенном опыте он расскажет от имени князя Мышкина в романе «Идиот».
В нынешнем обиходе это слово выражает крайнюю степень умственной несостоятельности. Таким и видят часто героя романа его окружающие. Но так судят люди, коим «посредственность одна по плечу и не странна». Поклоняясь ложному кумиру земных сокровищ, они не могут оценить по-детски невинную мудрость Мышкина.
Изначально, в древнегреческом языке, слово «одиотос» обозначало частного человека, живущего нормами, отличающихся от установленных обществом. Таков князь Мышкин. Параллель сама напрашивается: вспомните, а всегда ли пророки и мессия воспринимались и признавались обществом и людьми? Они были безумцы, ибо прозревали красоту там, где иные способны увидеть лишь оболочку внешней уродливости. Они тем самым как бы снимали двойственность мира, оставляя лишь однонаправленное стремление к всеобъединяющей красоте любви. В той красоте, которая, по мысли Достоевского, спасет мир.
Русская литература, в своих лучших традициях, всегда была ориентирована на христианскую любовь к каждому страждущему, таковой она остается и сейчас.
«Мы встречаем Христа, — говорил митрополит Антоний Сурожский, — не только на путях недоумений,… не только на путях надежды и ожидания, как одиннадцать ушедших в Галилею, но и на путях противления, на путях борения, на путях восстания нашего… Куда бы мы ни пошли — мы можем встретить Христа. Куда бы ни вел нас путь — будем смотреть зорко и внимательно на того, кто идет рядом с нами: это может быть Христос в тайном образе, готовый нам в братстве и простоте любви открыть величие нашего человеческого призвания» (из проповеди в Лондоне в 1966году).