Никита Астахов и Татьяна Белевич: «Гоголь впервые сделал Бога главным действующим лицом комедии»

01.07.2004 archive, Вестник №34, Тема номера

Руководители Русского духовного театра «Глас» Никита Астахов и Татьяна Белевич: «Гоголь впервые сделал Бога главным действующим лицом комедии»

Создатели, руководители и актеры театра «Глас» заслуженный деятель искусств России Никита Астахов и заслуженная артистка России Татьяна Белевич — первопроходцы. Они решились на небывалый эксперимент, положив Православие в основу эстетики своего творчества.
Театр, родившийся еще в советские времена, внес свою лепту в возрождение православной культуры. Определив свое генеральное направление постановкой «Светлое Воскресение» (1989), они твердо следуют ему по сей день. И это не означает замкнутость в церковной тематике. По глубокому убеждению руководителей «Гласа», театр необязательно может быть религиозным, богословским, но обязательно должен нести людям духовно-нравственные ценности, быть «кафедрой, с которой можно много миру сделать добра».
Творческие достижения театра отмечены лауреатством на международных и российских театральных фестивалях. В 2003 году Никита Астахов был награжден Русской Православной Церковью орденом Свт. Макария. Это первая церковная награда в истории русского театра.
По благословению Блаженнейшего Митрополита Владимира на нынешнем театральном фестивале «Київ травневий» был показан один из лучших спектаклей коллектива — «Ревизор с развязкой» по пьесе Гоголя.
Сколько раз игрался «Ревизор» с момента появления пьесы в театрах мира! Не сосчитать. Но всегда забывалось то, что Гоголь — писатель в первую очередь православный. «Глас» убедительно свидетельствует об этом. Спектакль «Ревизор с развязкой» максимальным приближает зрителя к тем глубинам, которые вложил в пьесу гений Гоголя.

Крестный отец театра

— Никита Сергеевич, Татьяна Георгиевна, как вы пришли к идее создания православного театра?
Никита Астахов: Мы закончили Щепкинское театральное училище в советские времена. Получили профессиональное атеистическое театральное образование и в первые годы жизни на сцене, конечно, были согласованы с тем временем, в котором находились.
Татьяна Белевич: Работали артистами Москонцерта, играли в театрах — в ТЮЗе, театре Маяковского у Андрея Гончарова. Это был обычный актерский труд. Потом у нас был большой сольный спектакль. Тогда впервые мы стали подумывать о своем театре. Хотели его назвать театром автора. С обращением к Чехову, Островскому, то есть писателям, которые опирались на православную культуру. А в год тысячелетия крещения Руси, у нас возникла идея посвятить спектакль этой дате.
Н. А.: В это время и началось наше единение с Церковью. Мы стали интересоваться религиозной литературой, познакомились со священниками, в том числе с протоиереем Георгием Докукиным, который оказал на нас очень большое влияние. Эти контакты подвинули наши профессиональные искания.
Мы задумались о том, что страна живет какой-то двойной жизнью, а вместе со страной и мы, служители Мельпомены. Я видел очень именитых актеров в церкви, а потом на партсобрании, где они говорили совсем другие, далекие от духовности речи и играли советскую драматургию, очень далекую от христианства. Наконец, мы просто устали от двойного стандарта: иметь одни убеждения, а, выходя на сцену, проповедовать совсем другие. И мы всерьез задумались над тем, как вынести на советскую сцену православное мировоззрение. Вопросов сразу родилась масса. Что ставить? Как?

— И не очень-то тогда это дозволялось, наверное, хотя уже бродил по стране призрак развала системы.
Т. Б.: И тем не менее, даже при наличии, как вы говорите, призрака мы столкнулись с большими трудностями не только творческого, но и идеологического плана. Церковная тема по-прежнему была почти табуированной.
Н. А.: Что касается решения творческих проблем, многое приходилось брать на себя. Пришлось осваивать, например, профессию сценаристов. Ведь богословские тексты нужно было включать в постановки таким образом, чтобы они не были сложными нравоучениями, были понятны и доступны зрителю. Пришлось придумывать новые сценические приемы. Например, соединять действие с духовным хором, что, кстати, было запрещено. Стали приглашать священников для проповеди перед спектаклем. Это тоже было запрещено.
Параллельно театру вышли на телевидение с православной передачей «Оглашение». Она имела большой резонанс.
Т. Б.: Сложность еще была в том, что мы посвятили себя театру — поприщу, поругаемому и не принимаемому духовенством. Многие священники клеймили нашу деятельность. Нам цитировали Иоанна Златоуста, Иоанна Кронштадтского. Говорили, что нельзя этого делать. Но мы упорно отстаивали свою позицию, пытаясь доказать, что всякое искусство, в том числе и театр, должно и имеет право служить Богу. Многие верующие также отрицательно относились к театру. Не к нам лично, а к театру вообще.
В этой ситуации нам помог наш любимый Николай Васильевич Гоголь. Первый полноценный спектакль, который мы поставили, — «Светлое воскресенье» по книге «Выбранные места из переписки с друзьями».
День его первого показа, 24 апреля 1989 года, мы считаем днем рождения театра. Постоянного помещения у нас тогда не было. Премьера состоялась в храме Покрова Божией Матери в Филях, филиале музея Андрея Рублева.

Т. Б.: Начало было положено, но неизвестно, как сложилась бы наша судьба, если бы не поддержка нынешнего Предстоятеля УПЦ Блаженнейшего Митрополита Владимира (тогда он был управделами Московской Патриархии).
Когда на нашем счету не было ни копейки (сверху ведь нас никто не поддерживал), а были сплошные трудности, Владыка Владимир принимал нас, заботился о нас, дарил нам церковную литературу, окормлял на высоком духовном уровне. При огромной занятости он был очень доступен. От него такая доброта и понимание исходили!
Н. А.: Блаженнейший Владыка заложил не только духовную, но и материальную основу нашего театра, фактически стал его крестным отцом.
Т. Б.: И это не все. Когда мы хлопотали о помещении, Блаженнейший написал ходатайство в Моссовет. Как вы знаете, Владыка ставит крестик и подпись. В Моссовете рассматривали, рассматривали эту бумагу. Письмо, мол, понятно, но причем здесь плюс? Положительно решить, что ли? Владыка, слушая потом об этом, посмеялся и сказал: «Все правильно. Театр «Глас» и плюс Владимир». Вот такие памятные эпизоды помогли становлению театра. Чудо свершилось. Ну, подумайте, нужен ли был стране с атеистической идеологией духовный государственный православный театр? Конечно, нет. Почти невероятно, но факт — при поддержке Владыки нам удалось его создать.

Актеры и зрители

— Вы начинали, так сказать, в гордом одиночестве и по-прежнему остаетесь единственным профессиональным православным театром. Почему не рождаются, на ваш взгляд, новые подобные коллективы?
Н. А.: Я думаю, современные художники еще не смогли увидеть громаднейшей профессиональной перспективы, которая открывается именно православному театральному художнику, хотя среди московских режиссеров есть люди верующие. Но, наверное, нужно пройти тот путь, который мы прошли, чтобы не только веровать, но и поверить в то, что ты делаешь, и чтобы тебе поверил зритель. Ведь верующий зритель очень чуток. Он всегда отличит настоящее от фарисейства. Когда ты, по сути, становишься православным, тогда у тебя происходит соединение внутренней жизни с теми профессиональными навыками, которые ты получил в атеистической школе.

— А как складываются ваши отношения со светскими коллегами по театральному цеху?
Т. Б.: Много лет назад мы возили на театральный фестиваль в Вологду спектакль «Крест-спаситель», посвященный новомученикам Российским. Мы имели успех. И там столкнулись с явлением, которое продолжается до сих пор. О нашей работе судили исключительно с точки зрения профессионализма без учета самого важного для нас момента — момента веры.

Н. А.: А ведь наш творческий поиск лежит именно в этом направлении. Нам интересен религиозный смысл произведения, который часто выхолащивается светским театром. Возьмем Александра Николаевича Островского. Действие в его пьесах, к примеру, «Гроза», идет по православному календарю. В постановках православный календарь, который был заложен автором, кромсается, уничтожается. Фактически создается новое произведение, как если из двадцати слов одно слово убрать — все разрушается. В советские времена любили вносить маленькие поправочки в текст: убрать слово «Бог», слово «русский». И зрителя, и читателя направляли при этом уже по другому пути. Мы любим талантливых светских актеров, талантливые спектакли, то есть, как Станиславский, признаем любой театр, кроме скверного. Кстати, Станиславский еще в девятнадцатом веке видел угрозу скверного театра, развращающего человека, унижающего его достоинство. Он боролся за высокомыслящий, иными словами, духовный театр. За годы советского режима духоносная составляющая его системы была вычеркнута. Осталась механика преподавания. А ведь Станиславский был глубоко верующим православным человеком.

— Такому театру и актеры нужны соответствующие. Как формируется ваша труппа?
Н. А.: Коллектив складывался постепенно. В большинстве своем актеры — православные верующие. В этом году пришло молодое пополнение. Взяли пятерых выпускников Щепкинского училища. Талантливые ребята, крепкие профессионально. Но еще года два-три нужно помогать им укрепиться в православии. Ведь те задачи, которые я ставлю, светский актер, выросший на тщеславии, на стремлении прославиться, на гордости, т.е. с другой мотивацией, решить не сумеет. Ведь нам нужно создавать православное пространство, которое бы соединяло сцену и зрительный зал. Для этого нужно быть православным художником.

— Сегодня многие российские актеры декларируют свою приверженность к православной вере.
Н. А.: Бывает по-разному. Иногда случаются перекосы. Екатерина Васильева, например, вообще на какой-то период оставила театр. А тот, кто декларирует, часто бывает непоследователен. Декларируют православие, но участвуют в сомнительных проектах. Искушаются крупными гонорарами.

— А вот такой вопрос: православному актеру так же нужны аплодисменты, успех? Или это неважно для него?
Н. А.: Почему же нет? На этом все держится. Актеру денег не плати, а поаплодируй. Похвалить, цветы подарить. Они как дети. Господь же говорил: будьте как дети. Вы замечали, как по-детски артисты переспрашивают, когда их хвалят: вы это честно говорите? Я говорю актерам: «Вот вы хорошие, а играете в «Ревизоре» чиновников, которые взятки берут». «Да, мы хорошие, — отвечают они, — мы не берем взятки, а они берут». «Как не берете? А цветы? Люди последние крохи отрывают от семьи, от детей. А вы — берете! Несут, понимаешь, вам гладиолусы!» Как все взбунтовались против меня. «Это, — говорят, — не взятки. Это для нас как воздух».
Иоанн Златоуст написал об этом приблизительно так: «Актер потрудился, художник потрудился. Ничего страшного нет в том, что ему аплодируют. Это его труд. Он устал». Но ничего страшного нет и в том, что ему не аплодируют. И ни в коем случае по поводу этого не надо переживать.
Вот пришли молодые актеры. Я спрашиваю: «Для чего вы служите?» Все молчат. Я говорю: «Наверное, для денег? Для славы? Тогда это все пусто. Ну, определите. У вас высшее образование. Сформулируйте цель вашей творческой работы». Ничего не могут сказать. Гоголь говорил, что художник без цели — не художник. Если он не может ответить, в чем его цель, он не художник. А цель у художника только одна: служение самому прекрасному, то есть Богу.

— У каждого театра свой зритель. Кто ваши зрители?
Т. Б.: Когда театр был создан, схиархимандрит Иннокентий Просвирный сказал нам: «У вас начнется новая жизнь. У вас появятся такие искушения, с которыми вы раньше не были знакомы». Буквально через два дня мы даем «Светлое воскресенье» для большой аудитории, я говорю евангельский текст. И вдруг из зала дикий крик: «Это неправда, это неправда!» Думали, пьяный какой. Нет — беснующийся.
Пошел зритель, с которым раньше мы не были знакомы. Пошли верующие люди. Пошли люди разных конфессий. Некоторые из них стали переманивать к себе: здесь немного измените, здесь измените, мы вам деньги дадим и т. д. Мы прошли испытание. Бывали случаи, что верующие других конфессий после наших спектаклей переходили в Православие. Бывает, далекие от религии люди после наших спектаклей идут в церковь.
Н. А.: Нельзя сказать, что наши зрители — сплошь верующие. Мы работаем на будущее. Мы стараемся приобщить к театру детей. Есть спектакли, в которых заняты детишки.

— Вы сказали о том, что, когда театр зарождался, у вас была большая церковная оппозиция. Сегодня картина изменилась?
— Конечно. К нам сегодня ходит не только паства. К нам ходят священники и епископы. Святейший Патриарх — тоже наш зритель. Когда он увидел фрагмент спектакля «Хтистос-малютка», сразу изъявил желание посмотреть весь спектакль. И мы впервые в истории играли спектакль в его резиденции в Свято-Даниловом монастыре для него, владык и детишек.

— Мне известно, что Никита Сергеевич награжден орденом Свт. Макария. Это тоже знак признания театра Церковью.
Т. Б.: Это, действительно, исключительный случай, первый в истории русского театра и русской Церкви. Хотя, нужно сказать, что некоторые священники по-прежнему относятся к нашему творчеству настороженно, а отдельные категорически его отрицают. Обидно только, что осуждают нас те, кто ни разу не был в нашем театре. Не ходят принципиально. Один из главных их аргументов «против» тот, что актер, лицедействуя, как бы проживает жизнь другого человека, изменяет себе. Но так ли это? Элемент перевоплощения, конечно, присутствует, но это условие театра. Но вовсе не значит, что человек себе изменяет. Один мой педагог в школе Малого театра говорил: «Я не знаю случая, чтобы актер, играющий сумасшедшего, сошел с ума». Бывает, конечно, клиника, и не только у актеров.
В театре — совсем другая технология. И когда говорят об измене себе — это просто непонимание актерской профессии. Мы сейчас говорим о создании православной театральной школы. У нас есть определенный опыт, и методология, которую мы наработали, и время пришло. Мы говорим о том, что это не столько лицедейство, сколько преображение, сочувствие, переживание. И все это очень близко православному человеку. У нас народ настолько эмоциональный! Он способен переживать за близких и далеких людей. Смотрит индийские фильмы — и плачет. Сама игра настолько близка народу! Разве не игра народные гуляния, колядки? Игра — это переживание. Почему говорят: этому актеру верю, а этому не верю? Потому что один хорошо играет, а другой плохо. Когда я переношу на себя чужие грехи, недостатки, я не принимаю их на себя, а обличаю их. В человеке есть все в зачатке. И если у вас этого нет, актер должен это вообразить, нарастить и суметь показать. Здесь важна режиссура, важно понимание, к чему ты ведешь. Либо ты изобличаешь этот грех, либо ты упиваешься, наслаждаешься и прославляешь этот грех.

Православное искусство — не узкая тропка, ограниченная с двух сторон

— Не сужает ли специфика театра вашу творческую свободу?
Т. Б.: Многие думают, что православный театр — это только религиозная тематика. Мол, свечки, иконы, ряса — это и есть православный театр. Давайте будем креститься, говорить «Бог, Бог» — и это будет православный театр. Это неверно. Да, мы начали с этого, но мы это уже прошли. Сейчас даже Святейший Патриарх говорит, что нужно выходить за ограду церкви, показывать жизнь во всей ее полноте, которая изнутри была бы освещена Православием. Для театра это очень важно. Могут быть совершенно разные по тематике и по форме постановки. Православное искусство — это не узкая тропка, ограниченная с двух сторон. Полнота Православия очень широка. Это жизнь, громада, космос, соединение — по горизонтали, по вертикали, это мировое мышление. У нас, например, есть «Сказка о золотом петушке» Пушкина, «Женитьба Бальзаминова» Островского, но у нас есть и Шукшин (кстати, Никита Сергеевич снимался у Василия Макаровича в «Печках-лавочках»), спектакли по рассказам, по публицистике. Как ни странно, многие спрашивают, зачем мы это ставим.

— У Шукшина нет лобовой православной темы, грубой назидательности, но все, что он написал, по-моему, по духу абсолютно православное. Взгляд, просветленный верой. Наверное, потому такой колоссальный отклик нашло его творчество в народе — и литературное, и кинематографическое.
Б. А.: Конечно. Мало кто об этом знает, что на 17-м съезде кинематографистов Шукшин говорил о четырех Евангелиях. Тогда еще. И при этом слегка юродствовал — мол, я солдат, ни в чем не разбираюсь… Но было видно, что он читал их и задумался над ними. Лидия Николаевна Федосеева-Шукшина рассказывала о том, что Василий Макарович вырезал из журналов иконы Рублева, рисовал храмы. А возьмите его «Материнские сны», написанные по рассказам матери. Это чистое мышление православного человека. Обидно, что сегодня некоторые критики говорят, что Шукшин никому не нужен, время его прошло. Его ставят только на периферии. Мы единственные, кто показывает Шукшина в Москве. Перед смертью Шукшин пришел к Валерию Ганичеву с предложением выпустить книгу, в которую собирался включить лучшие рассказы и публицистику и назвать ее «Ванька, не зевай!». Спектакль о сельском человеке в городе. К сожалению, он не успел этого сделать. Шукшин хотел предупредить Ваньку, по большому счету простого русского мужика, о чем-то. И вот я решил поставить спектакль, который как бы воплотил мечту Шукшина. Но сказать о Шукшине как о православном русском человеке в одном спектакле невозможно. Нужно было более широкое пространство. И мы поставили сразу два спектакля. Второй — «Живы будем — не помрем». О деревне и ее людях. А «Ванька, не зевай» — это как бы вторая часть дилогии. Эти два спектакля, на мой взгляд, позволили некоторым образом защитить Шукшина.

Смех, родившийся от любви к человеку

— Поговорим о Гоголе и о спектакле, который вы привезли в Киев. Многим зрителям невдомек, что в этой комедии, которую все знают со школьной скамьи, духовного, православного? Обычно она воспринимается как веселая сатирическая бытовая пьеса.
Т. Б.: Прежде чем им возразить, я скажу, что в нашем репертуаре не один спектакль по Гоголю. Кроме «Ревизора», у нас идут еще два спектакля — «Светлое воскресение» и «Раб Божий Николай» по «Старосветским помещикам». Постановка «Ревизора» имеет свою историю. Лет десять назад Никита Сергеевич ездил в Грузию, когда там война была, и встречался с Патриархом Грузинской Церкви Илией, рассказал о театре. Патриарх сказал, что давно мечтал о таком театре в Грузии, и посоветовал поставить Гоголя. Отец Георгий заметил, что Гоголь любимый автор театра. А Святейший говорит: «Пусть они «Ревизора» поставят», но так, как этого хотел сам Гоголь.
Н. А.: Мы поначалу были удивлены таким советом. Но, получив такое благословение, погрузились в анализ «Ревизора». Стали читать записки Гоголя, письма, черновики… И — о Боже! — увидели, что он писал совершенно о другом. Как мы, скованные стереотипами, раньше не замечали, что христианский писатель не мог написать пусть гениальную, но такую легковесную комедию, мол, чиновники уроды, дураки и так далее. Более того, было бы непонятно, если бы гений написал элементарную бытовую карикатуру. Оказалось, я был одурачен постановками «Ревизора», мне просто вбили в голову такое прочтение. Сам Гоголь, как выяснилось, не раз старался объяснить современникам, о чем эта пьеса, что он хотел ею сказать. И даже специально написал сцену «Развязка «Ревизора».
Т. Б.: Даже великий Щепкин не понял автора. «Вы говорите, — писал он Гоголю, — что нужно играть страсти человеческие, а здесь люди». Т. е. чиновники в «Ревизоре» — это наши страсти, пороки, а мы все время играли бытовую пьесу. Хотя все по нескольку раз смотрели ее и многое знают наизусть, никто главного и не понял. Мы постарались сломать этот стереотип. Настоящий Ревизор, это тот ревизор, который позовет всех людей на очную ставку. Знаменитая немая сцена — это оцепенение, паралич, который постигает человека перед предстоящим отчетом перед Всевышним.
При этом, писал Гоголь, «наилучшие из нас потупят от стыда в землю глаза свои, да и посмотрят тогда, хватит ли у кого духу сказать «Разве у меня рожа крива?». Понимаете? Ответственность христианина за свой внутренний город, за свой внутренний мир, за то, как он борется с этими безобразными чиновниками-страстями. Только с христианской совестью можно увидеть, что творится в твоем душевном городе. А со светской совестью, такой, как у Хлестакова, ничего ты никогда не разглядишь. Ведь нельзя понимать буквально. Гоголь сам пишет, что «такого города нет. Покажите мне город, где все чиновники такие уроды. Хоть два-три найдется порядочных человека». Вот когда до меня это дошло, когда меня это захватило, заинтересовало, я поделился видением спектакля с актерами. Они стали мне возражать, мол, я сам все это придумал. Десять лет мы положили на то, чтобы постараться воплотить именно такое прочтение пьесы. Нужно было найти особый язык, стиль, художественную форму, перевернуть сознание исполнителей. Я сам не верил, что мне удалось это сделать.
Давался материал с большим трудом. Сегодня мы показываем третий или четвертый вариант. А трудно потому, что наше православное сознание, мое в частности, просто не доросло до уровня православного сознания автора. Он настолько выше! Наше сегодняшнее сознание таково, что мы больше подыгрываем, что мы православные. А если бы мы были православными по сути, тогда бы мы быстрее пробились к замыслу Гоголя.
К счастью, зритель, как нам кажется, уловил нашу идею. Ему она надуманной не кажется. Правда, порой я замечаю, что актеры опять сползают в традиционные кривляния, шаржирование. Большой соблазн покривляться. Ведь образы выписаны ярко. Хочется показать свой профессионализм. Ну, найдите мне мэра-кривляку! Он ворует, так ворует. Ему некогда кривляться.
В «Развязке» Гоголь не столько развивает концепцию пьесы. Он предлагает новое качество смеха. Он говорит: «Отнимем смех у тех, которые превратили его в бессмысленное пустое кощунство». Смех должен быть не издевательским, уничтожающим человека, а смех, родившийся от любви к человеку. Т. е. он дает смеху христианскую основу. Он говорит о смехе, который создает радостное состояние, благополучие его душе, успокоение.
Как-то я сказал одной высокопоставленной даме, что смеяться нужно по-другому, она удивилась. — Как это по-другому? — Не над другим, говорю, человеком, а над собой. — Как это над собой? — А вот так. Вы же смеетесь над мерзостью в другом человеке. А у вас тоже, наверное, мерзости какие-то есть внутри, вот и посмейтесь над ними. Вдруг она сделала такое умное лицо, очень серьезное, вся накипь высшего света сошла с лица, и она говорит: «Это невозможно». Это «невозможно» и есть в нашем обществе.
Т. Б.: И актеры иногда заблуждаются: мол, чем громче смех в зале, тем он талантливей. Шолохов сказал как-то: «Мелкие реки шумливы». Мелкота порой вызывает гогот, шум, но нам от этого давно не смешно, а, напротив, грустно. Шукшин говорил: «Стыдно выделывать кренделя ногами, когда народу больно».
Н. А.: Мы живем на фразе Гоголя: «В заключение прошу всех в России помолиться обо мне. Кроме святителей, которых вся жизнь есть одна молитва, я прошу молитв у тех, кто не верует в свою молитву, как и у тех, которые веруют, что она у них слабая. Я прошу у них помолиться обо мне именно этой самой бессильной и черствой молитвой их. Я же у гроба Господня буду молиться за всех, не исключая из них ни единого. Моя молитва будет так же черства и бессильна, если святая небесная милость не превратит ее в то, чем должна быть наша молитва». Мы считаем, что хотя бы эту просьбу Гоголя нужно выполнить. Ведь ничего не сделали из того, о чем просил он в завещании. Просил не торопиться хоронить — похоронили. Просил памятника не ставить — поставили.
Т. Б.: И еще, мне кажется, Гоголь заповедь несет: «Если кто сотворит и других научит, тот великим наречется в Царствии Небесном». Он сотворил и очень многих научил. И учит. Учит идти к Православию.

— У Станиславского есть понятие «сверхзадача». Вы не могли бы определить сверхзадачу вашего спектакля?
— Гоголь призывает найти ключ к своей душе. Он впервые в мировой литературе создает комедию, в которой главное действующее лицо — Бог. Он предлагает крайне сложную вещь. Он предлагает, цитирую, «посмотреть на себя не глазами светского человека, ведь не светский же человек поведет нас на суд, а постараемся хоть сколько-нибудь посмотреть на себя глазами Того, Кто позовет нас на очную ставку, которая ждет нас у двери гроба». Далее он говорит об ответственности художника. «Дайте мне почувствовать, что и мое поприще так же честно, как и каждого из вас, что я так же служу земле своей, как и се вы ей служите, что не пустой я какой-нибудь скоморох, созданный для потехи пустых людей, честный чиновник великого Божьего государства. И вызвал в вас смех не тот, которым пересмехает на свете человек человека, который рожден от пустоты праздного времени, а смех, родившийся от любви к человеку. Дружно докажем всему свету, что в русской земле все, что ни есть от мала до велика, должно служить кому, кому должно служить, несется туда, кверху, к верховной вечной красоте».

Задача духовного театра — возвращать зрителя в храм

— Как работает православный режиссер? В чем своеобразие его творческой лаборатории?
Н. А.: Мы не ограничиваем себя в выборе формы, спектакля, приемов. Мы используем весь арсенал, наработанный в течение веков театральным сообществом всего мира. Мы берем все это на вооружение. Это необходимо. Зрителя нужно держать, а для этого, как образно говорил Мейерхольд, нужно время от времени стрелять на сцене. Но в первую очередь нас интересует религиозный смысл произведения. Его нужно найти, сформулировать и понять, способен ли я, как художник, справится с этим смыслом и преподнести его так, чтобы он стал доступен зрителю. Конечно, увидеть его могут не все, кто смотрит наши спектакли. Верующий человек сразу его считывает. У него, как говорил Ильин, духовный канал открывается. Дети легко его считывают — у них духовный канал еще не забит. Для некоторых этот смысл открывается не сразу, а приходит, как озарение, спустя некоторое время — через два дня, через неделю, через год.

— Часто говорят, что театр — как человек. Он рождается, живет, потом стареет и т. д. Кажется, что оно так и есть на самом деле. Вы, энтузиасты, подвижники Православия, создали театр, ведете его, опекаете. Будет ли продолжение? Не прервется ли нить?
Н. А.: Говорят, что нужно восемь лет, чтобы театр встал на ноги. Потом он оформляется, налаживаются внутренние связи — и он на плаву. Нам пятнадцать лет. У меня одни перспективы. Я заканчиваю одно, и моментально появляется новая мысль. Все время идет момент рождения. Я думаю, очень скоро в каждом городе будет духовный театр. Отечественный театр всегда был православным. Мы ратуем не столько за изменения в театре, сколько за возвращение к истокам. Советский театр увел зрителя из храма. Задача духовного театра — возвращать зрителя в храм.

Беседовал Валерий Полищук

Сергій Баршай. Православне життя очима світських ЗМІ: травень-червень

Валентин Петров, преподаватель академии имени Ю.Гагарина: «Самой настоящей глупостью, запущенной в прессу, были слова, приписанные Гагарину, о том, что в космосе он Бога не видел»