Владимир Воропаев. Николай Гоголь в Святом Граде

12.11.2013 top

К 165-летию паломничества писателя на Святую Землю
Только чрез Иерусалим
желаю я возвратиться в Россию
Николай Гоголь
Поездки Гоголя по святым местам можно с полным правом назвать паломничеством, — они всегда были для него насущно необходимы как в литературном. так и в духовном отношении, а то и другое сливалось у Гоголя (и особенно в последнее десятилетие его жизни) воедино. При этом духовное все более начинало преобладать над литературным. Это паломничество оборвалось в то время, когда он на многие свои запросы к Церкви получил ответ. Он ехал в русские монастыри и в Иерусалим за «духовным хлебом».
В начале 1842 года писатель получил благословение на путешествие в Иерусалим от преосвященного Иннокентия, в ту пору епископа Харьковского. Сергей Тимофеевич Аксаков так рассказывает об этом: «…вдруг входит Гоголь с образом Спасителя в руках и сияющим, просветленным лицом. Такого выражения в глазах у него я никогда не видывал. Гоголь сказал: «Я все ждал, что кто-нибудь благословит меня образом, и никто не сделал этого; наконец. Иннокентий благословил меня, теперь я могу объявить, куда я еду: ко Гробу Господню»». Гоголь провожал владыку Иннокентия, и тот на прощание благословил его образом. В этом благословении он увидел повеление свыше.
Если поездка в Европу была самым обыкновенным делом в русском образованном оо| нес же. И1 н Иерхса.шм светские люди, папрошн. еии.ш крайне ре,1ко. Последнее было связано с большими трудностями в виду дальности расстояния и неудобств этого пути. Намерение мкого нпо.ше еиекмано пмсакмя. каким калием Гоголь, сочинения которою как бы не давали основания предполагать в нем глубоко религиозного человека, ехать в Иерусалим на поклонение Гробу Господню, удивило многих. Даже такие близкие друзья Гоголя, как Аксаковы, знавшие об усилении в нем религиозного чувства, не давали себе труда объяснить, какие мотивы подвигают его предпринять столь трудное и отдаленное путешествие.
О своем намерении отправиться ко Святым Местам Гоголь публично объявил в предисловии к «Выбранным местам из переписки с друзьями», прося при этом прощения у своих соотечественников, испрашивая молитв у всех в России «начиная от святителей» и кончая теми, «которые не веруют вовсе в молитву», и, в свою очередь, обещая молиться о всех у Гроба Господня.
На свое паломничество Гоголь смотрел как на «важнейшее из событий» своей жизни. Там, в Святой Земле, он надеялся найти духовную опору для своих писаний. «Путешествие мое не есть простое поклонение, писал он Надежде Николаевне Шереметевой в ноябре 1846 года. — Много, много мне нужно будет там обдумать у Гроба Самого Господа, от Него испросить благословение на все, в самой той земле, где ходили Его небесные стопы». Гоголь просит всех молиться о приготовлении к этому путешествию и о благополучном завершении его. Он даже составляет и рассылает молитву о себе: «Боже, соделай безопасным путь его…»
В ноябре 1847 года Гоголь приехал в Неаполь, чтобы отсюда отправиться в Иерусалим. Протоиерей Тарасий Серединский, настоятель церкви Рождества Христова при Русской миссии в Неаполе, вспоминает, что зимой 1847/1848 года он исповедовал и приобщал Гоголя Святых Тайн, а перед отъездом его в Святую Землю служил по его просьбе благодарственный молебен. В январе 1848 года Гоголь покидает Италию и отправляется на пароходе «Капри» по Средиземному морю на остров Мальта.
На Мальте Гоголь пробыл пять дней в ожидании парохода на Смирну. Один из традиционных морских маршрутов на Святую Землю проходил через остров Корфу и Смирну. С островом Корфу и пребывающими там нетленными мощами святителя Спиридона Тримифунтского связан один из загадочных эпизодов биографии Гоголя. В монастыре Оптина Пустынь, который трижды посетил писатель, сохранилось предание, пересказанное преподобным Амвросием:
«С IV века и доныне Греческая Церковь хвалится целокупными мощами угодника Божия святого Спиридона Тримифунтского, которые не только нетленны, но в продолжение пятнадцати веков сохранили мягкость. Николай Васильевич Гоголь, бывши в Оптиной Пустыни, передавал издателю жития и писем затворника Задонского Георгия (отцу Порфирию Григорову), что он сам видел мощи святого Спиридона и был свидетелем чуда от оных. При нем мощи обносились около города, как это ежегодно совершается 12 декабря с большим торжеством. Все бывшие тут прикладываюсь к мощам, а один английский путешественник не хотел оказать им должного почтения, говоря, что спина угодника будто бы прорезана и тело набальзамировано, потом, однако, решился подойти, и мощи сами обратились к нему спиною. Англичанин в ужасе пал на землю пред святыней. Этому были свидетелями многие зрители, в том числе и Гоголь, на которого сильно подействовал этот случай».
Это недатированное письмо преподобного Амвросия Оптинского, известное под названием «О почитании святых мощей», имеет широкое хождение в паломнической литературе и не раз привлекало внимание биографов Гоголя. Недавно было опубликовано (по автографу) письмо другого Оптинского старца — преподобного Макария — к духовной дочери Анне Ивановне Воейковой (от 26 января 1849 года), в котором также идет речь о пребывании Гоголя на Корфу и о чуде у мощей святителя Спиридона Тримифунтского:
«Кстати о св. мощах идет речь, скажу вам сообщенное мне в письме от Нат Петр (Киреевской. -В. Я), а им пересказывал Гоголь, бывший в прошлом году в Корфу; там есть мощи св. Спиридона Тримифунтскаго. На открытии английский ну кчпссжепнпк. бытии тм. же.км нилсп, мощи см. (.’пиридина ое-, покрона. ЧТО и бы.т исполнено. Англичанин осматривал св. мощи (которые, как говорит Гоголь, сохранились совершенно невредимыми, и представляют вид недавно умершего человека), начал рассуждать о том, что это св. мощи набальзамированы и что это особенно известный род бальзамирования, употребляющийся еще въ Египте, и состоит в том, что мертвому вырезывают кусок из спины, — чрез отверстие вынимают внутренность и наполняют тело ароматическими веществами. Когда он это говорил и монахи его слушали, может быть, иные и начинали сомневаться, тогда, св. мощи вдруг сами собою повернулись в раке, и перевотшисъ к нему спиною! Это так поразило англичанина, что он тут же с ума сошел, а весь город ни о чем не говорил как об этом происшествии, когда Гоголь туда приехал».
Из письма преподобного Макария Оптинского следует, что Гоголь был не свидетелем чуда, а лишь слышал о нем от других горожан, и потом рассказал об этом Наталье Петровне Киреевской. К сожалению, письмо, на которое ссылается старец Макарий. не известно.
Дальнейший путь на Святую Землю Гоголь продолжил вместе с членами Русской Духовной миссии в Иерусалиме, которая прибыла в Смирну из Константинополя 25 января 1848 года. Миссия была основана в 1847 году по повелению Императора Николая I в связи с возрастающим потоком паломников из России. Начальником ее был назначен архимандрит Порфирий (Успенский), впоследствии епископ Чигиринский, крупнейший знаток культуры христианского Востока. В составе миссии находились также святитель Феофан (Говоров), в то время иеромонах, будущий епископ Тамбовский, Владимирский и Суздальский, знаменитый затворник Вышенский, и только что окончившие Санкт-Петербургскую Духовную семмнарию два студента. Один из них, послушник Петр Соловьев, впоследствии протоиерей, настоятель Покровской церкви в Петербурге, оставил воспоминания о встрече с Гоголем в январе 1848 года на австрийском пароходе
«Истамбул», следовавшем к берегам Сирии — в Бейрут, откуда миссия должна была отправиться в Иерусалим.
«На «Истамбуле», — рассказывает он, — было много народу, и большею частью поклонников, ехавших в Иерусалим на поклонение Святым Местам. Каких представителей наций тут не было! Весь этот люд в общем были как бы земляки; одни только мы, русские, были особняками среди этой разношерстной толпы и не принимали никакого участия в общей суматохе подвижных восточных человеков. Но оказалось, что кроме нас тут же были еще русские люди. Один из них был высокий, плотный мужчина в темно-синей с коротким капюшоном шинели на плечах и с красною фескою на голове, другой же маленький человечек с длинным носом, черными жиденькими усами, с длинными волосами, причесанными а 1а художник, сутуловатый и постоянно смотревший вниз. Белая поярковая с широкими полями шляпа на голове и итальянский плащ на плечах, известный в то время у нас под названием «манто», составляли костюм путника. Все говорило, что это какой-нибудь путешествующий художник. Действительно, это был художник, наш родной гениальный сатирик Николай Васильевич Гоголь, а спутник его -генерал Крутов».
27 января миссия прибыла на остров Родос. «При остановке у Родоса, — продолжает свой рассказ отец Петр, — мы съехали с парохода на остров осмотреть город с его историческими постройками рыцарей-крестоносцев и посетить местного православного митрополита, жившего за городом. Владыка принял нас радушно, а при прощании снабдил целою корзиною превосходных апельсинов из своего сада. На пароходе отец П поручил мне попотчевать родосскими гостинцами и земляков-спутников, что я не замедлил исполнить, отобрав десятка два лучших плодов. Гоголь и генерал Крутов не отказались от лакомства и поблагодарили меня за любезность».
30 января 1848 года пароход с Русской Духовной миссией бросил якорь у пристани Бейрута. В городе Гоголь остановился у своего школьного товарища Константина Базили, русского генерального консула в Сирии и Палестине. Отсюда Гоголь и его спутник. отставной генерал Михаил Иванович Крутов, в сопровождении Базили «через Силон и древний Тир и Акру» отправились в Иерусалим. Впоследствии в письме к Василию Андреевичу Жуковскому от 28 февраля 1850 года Гоголь живыми и поэтическими красками описал свои впечатления от этого путешествия:
«Видел я как во сне эту землю. Подымаясь с ночлега до восхожденья солнца, садились мы на мулов и лошадей в сопровожденьи и пеших и конных провожатых; гусем шел длинный поезд через малую пустыню по мокрому берегу или дну моря, так что с одной стороны море обмывало плоскими волнами лошадиные копыта, а с другой стороны
тянулись пески или беловатые плиты начинавшихся возвышений, изредка поросшие приземистым кустарником; в полдень колодец, выложенное плитами водохранилище, осененное двумя-тремя оливами или сикоморами. Здесь привал на полчаса и снова в путь, пока не покажется на вечернем горизонте, уже не синем, но медном от заходящего солнца, пять-шесть пальм и вместе с ними прорезающийся сквозь радужную мглу городок, картинный издали и бедный вблизи, какой-нибудь Сидон или Тир. И этакий путь до самого Иерусалима».
16 февраля 1848 года путешественники прибыли в Святой Город. В записной книжке Гоголя появляется запись: «Николай Гоголь — в Св. Граде». И здесь же помета: «В Иерусалиме: Молебен о благополучном прибытии. Перечесть все, о чем хотел просить. Купить крестики из перламутра, четки и проч. и образки всех сортов, освятить их на Гробе Господнем».
Сразу же по прибытии Гоголь извещает Жуковского: «И я, по примеру многих других, удостоился видеть место и землю, где совершилось дело искупленья нашего». Сообщает, что вскоре возвратится в Россию; хвалит сочинение Базили «Сирия и Палестина», которое он прочитал в рукописи: «Знания бездна, интерес силен. Я не знаю никакой книги, которая бы так давала знать читателю существо края».
Пребывание Гоголя в Святой Земле малоизученный эпизод его духовной биографии. По свидетельству современников, сам он не любил вспоминать о нем. Когда один из друзей и земляков Гоголя Михаил Александрович Максимович, говорил с ним о том, что было бы хорошо, если бы он описал свое путешествие в Палестину, Гоголь отвечал: «Может быть, я описал бы все на четырех листах, но я желал бы написать это так, чтоб читающий слышал, что я был в Палестине».
И вот Гоголь проходит по местам земной жизни Спасителя, говеет и приобщается Святых Тайн у Гроба Господня, а также молится за всю Россию — подобно своему далекому предшественнику, игумену Даниилу, первому русскому паломнику, который в начале XII столетия принес к Святому Гробу лампаду «от всей земли Русской».
Гоголевское описание Литургии у Гроба Господня исполнено высокого воодушевления и теплого чувства: «Я стоял в нем (алтаре. -В. В.) один; передо мною только священник, совершавший Литургию. Диакон, призывавший народ к молению, уже был позади меня, за стенами Гроба… Я не помню, молился ли я. Мне кажется, я только радовался тому, что поместился на месте, так удобном для моленья и гак располагающем молиться… Литургия неслась, мне казалось, так быстро, что самые крылатые моленья не в силах бы угнаться за нею. Я не успел почти опомниться, как очутился перед Чашей.
вынесенной священником из вертепа для приобщенья меня, недостойного…» (из письма к Жуковскому из Бейрута в апреле 1848 года).
Эта ночь, проведенная у Святого Гроба, навсегда осталась в памяти Гоголя. Между тем, из его писем можно вывести заключение (как нередко и делают биографы), что паломничество не дало тех плодов, на которые он рассчитывал. «Скажу вам, что еще никогда не был я так мало доволен состояньем сердца своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима, — писал Гоголь 21 апреля 1848 года протоиерею Матфею Константиновскому из Одессы. — Только разве что больше увидел черствость свою и свое себялюбие — вот весь результат».
Однако эти смиренные слова приобретают несколько иной смысл, если мы вдумаемся в то, что предшествует им и что следует после них. «Часто я думаю: за что Бог так милует меня и так много дает мне вдруг, — говорит Гоголь в начале письма, — и могу только объяснить себе это тем, что мое положенье действительно всех опаснее, и мне трудней спастись, чем кому другому…. Дух-обольститель так близок от меня и так часто меня обманывал, заставляя меня думать, что я уже владею тем, к чему только еще стремлюсь и что покуда пребывает только в голове, а не в сердце».
И далее. ска’,ан. чт никем.ш еще он не Гм.и т к мало донолен еос тмш.ем сер. ща своего, как в Иерусалиме и после Иерусалима, Гоголь прибавляет: «Была одна минута… но как сметь предаваться какой бы то ни было минуте, испытавши уже на деле, как близко от нас искуситель! Страшусь всего, видя ежеминутно, как хожу опасно. Блестит вдали какой-то луч спасенья: святое слово любовь. Мне кажется, как будто теперь становятся мне милее образы людей, чем когда-либо прежде, как будто я гораздо больше способен теперь любить, чем когда-либо прежде. Но Бог знает, может быть, и это так только кажется; может быть, и здесь играет роль искуситель…»
«Одна минута», о которой Гоголь писал отцу Матфею, это, по всей видимости. -ночь, проведенная у алтаря Гроба Господня, когда он приобщался Святых Тайн. О той же «минуте» Гоголь говорил Александре Осиповне Смирновой. По ее словам, он не отвечал, когда его расспрашивали о Святых Местах, а ей рассказал только «одну ночь, проведенную им в церкви».
Подлинный результат поездки Гоголя в Святую Землю — приобретение настоящего духовного смирения и братской любви к людям. В этом смысле следует понимать и его слова из письма к Жуковскому от конца февраля 1850 года: «Мое путешествие в Палестину точно было совершено мною затем, чтобы узнать лично и как бы узреть собственными глазами, как велика черствость моего сердца. Друг, велика эта черствость! Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от Святых
6
Тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, и при всем том я не стал лучшим, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное».
Паломничество Гоголя в Святую Землю по-разному было воспринято его родными и знакомыми. Историк Всеволод Андреевич Чаговец. комментируя мемуары Ольги Васильевны Гоголь-Головни, замечает: «И в семье, как и в дружеских и близких кругах, результатами поездки Гоголя в Иерусалим все были разочарованы. Об этом мы читаем и в мемуарах».
Однако в мемуарах можно прочесть и другое. Так, княжна Варвара Николаевна Репнина-Волконская в своих воспоминаниях следующим образом описывает приезд Гоголя в их имение Яготино в 1848 году: «Лицо его носило отпечаток перемены, которая воспоследовала в душе его. Прежде ему были ясны люди; но он был закрыт для них. и одна ирония показывалась наружу. Она колола их острым его носом, жгла его выразительными глазами; его боялись. Теперь он сделался ясным для других; он добр, он мягок, он братски сочувствует людям, он так доступен, он снисходителен, он дышит христианством. Потом в Одессе я дала ему прочесть эти строки; он сказал мне: «Вы меня поняли, но слишком высоко поставили в своем мнении».
Перемену в Гоголе заметили и другие. Например. Федор Васильевич Чижов (знакомый с Гоголем еще по службе в университете) писал в июне 1848 года художнику Александру Иванову из Киева: «Четвертого дня приехал сюда Гоголь, возвращаясь из Иерусалима, он, кажется, очень и очень успел над собою, и внутренние успехи выражаются в его внешнем спокойствии».
Из паломничества ко Гробу Господню Гоголь привез на родину свидетельство о подлинности реликвий, которыми благословил его наместник Иерусалимского патриаршего престола митрополит Мелетий: «1848. Февраля 23: во Граде Иерусалим, ради усердия, которое показывал к живоносному Гробу Господню и на прочих святых местах духовный сын наш Николай Васильевич, в том и благословляю ему маленькой части камушка от Гроба Господня и часть дерева от двери Храма Воскресения, которая сгорела во время пожара 1808 сентября 30-го дня; эти частички обе справедливость. Митрополит Петрас Мелетий и наместник Патриарха в Святом граде Иерусалиме».
Как память о путешествии Гоголя к Святым Местам в Васильевке хранились также кипарисовый посох, подаренный им сестре Ольге Васильевне, с которым она не расставалась всю жизнь; сердоликовые крестики, перламутровые иконки-ящички с изображением Благовещения, цветы из Палестины, освященное иерусалимское мыло, которым омывают Гроб Спасителя в ночь перед Пасхой, и другие реликвии.

Иеромонах Симеон (Томачинский), канд. филол. наук. Монашество в истории русской словесности

Протоиерей Ростислав Ярема,доктор богословия, профессор. Раскол как грех разъединения.