03.09.2008. ДНЕПРОПЕТРОВСК. Митрополит Ириней: «Когда приходит этот день, конечно, вспоминаешь с благодарностью»

03.09.2008 Летопись епархий

5 сентября исполняется 30 лет со дня упокоения митрополита Никодима (Ротова) – выдающегося святителя Святого Православия на Руси, совершавшего свое архипастырское служение в труднейшие для Церкви годы, вся деятельность которого была направлена на благо Церкви и верующих ее чад. Этим летом митрополит Днепропетровский и Павлоградский Ириней встретился с группой паломников из Петербурга, среди которых были главный редактор газеты «Кифа» Александра Колымагина и журналист Анастасия Наконечная. Во время беседы Днепропетровский Архипастырь поделился с ними очень интересными воспоминаниями о митрополите Ленинградском и Новгородском Никодиме (Ротове), которые опубликовали в одном из номеров газеты «Кифа», вышедшем накануне 30-летия блаженной кончины владыки. Владыка Ириней не только является духовным чадом этого выдающегося архипастыря Русской Православной Церкви, но еще и свидетелем его удивительной жизни и соработником Ленинградского святителя.

– Чему больше всего Вас научил митрополит Никодим?

– Прежде всего – послушанию. Он любил, чтобы очень четко выполнялись его благословения, и очень строго взыскивал с тех, кто их игнорировал, особенно если замечал кого-то в нетрезвом виде.
Я был секретарем ученого совета академии и летом исполнял обязанности инспектора по приему документов поступающих в духовные школы. Это было очень ответственное дело, потому что можно было набрать пятьдесят человек, а из них большая часть окажутся теми, кто был специально подослан разлагать семинарию (тогда ведь время такое было) и за полгода отсеется. Владыка всегда просил: ты ж присматривайся, ты ж верующих отбери. И я, помня, как сам поступал в своё время, как это было сложно, просматривал документы и беседовал с людьми. И вот я выбрал пятьдесят человек. Когда начались экзамены, я, естественно, был в комиссии по приему, кто-то из них поступил, а кто-то – нет. Когда уже чётко определились списки поступивших, владыка говорит:
– Давай свой список. Сейчас еду к уполномоченному окончательно согласовывать (мы обязаны были в те годы это делать).
Я дал. Он поехал, вернулся уставшим, около 5 вечера, т.е. почти полдня ушло на всё это. Пришел:
– Заходи.
Я зашёл.
– Ну ты и выбрал. Ни один не проходит у него! (смеется). Он дает два за одного, но своих. Я тридцать человек твоих выбрал, а двадцать, мы договорились, до Рождества будут висеть, чтобы они заполнили списки, если будут отчисления.
Я был старшим помощником инспектора, так мы во время дежурства выслеживали всех этих подосланных, неверующих: пришёл пьяный – всё, воспитательское совещание, отчислили. На его место встаёт хороший. В те времена из сорока принятых к концу четвертого года, к выпуску, оставалось иногда пятнадцать человек. Столько терялось из-за этих подосланных и тех, кто бросал учёбу. Такое время было, борьба велась страшная. А в тот раз впервые почти все полностью закончили обучение. Конечно, уполномоченный хотел от меня избавиться любым способом, потому что я каждый год так подбирал студентов. Всего три года у меня это получалось…

– А в какие годы это было?

– До 1971 года. Потом я уехал в Японию, началась другая жизнь. А в семинарии, в академии была очень интересная, насыщенная работа. Я думал, что останусь там навсегда, но вышло иначе…
Я с благодарностью вспоминаю владыку Никодима. Что бы о нём ни говорили – а есть разные суждения – я о нём молюсь как об иерархе, который правдами и неправдами отстаивал благо для церкви. Это было в нём самое главное. У него был такой авторитет, такое влияние, такая сила слова, что он отстаивал то, что нужно было отстоять – и всё. Если сравнить, как работал в Киеве Филарет (Филарет Денисенко, в то время митрополит Киевский и Галицкий, ныне глава раскольнического образования УПЦ КП) (они же в одно время работали): семинарию закрыли, лавру закрыли, всё позакрывали. Он просто плыл по течению. В Ленинграде тоже планировали закрыть академию и семинарию, вы это знаете. Уполномоченный Жаренов уже почти торжествовал, а владыка Никодим спокойно ходил. Все говорили: ну вот, закроет академию и семинарию – что же будет? Владыка на Синоде говорит:
– Если переносить Ленинградскую семинарию и академию в Загорск, надо расширить там площади.
И началась работа: поликлинику, больницу убрали, там сейчас семинария, расширили площади. А потом он уехал куда-то в Адисс-Абебу или другое место. Приезжают оттуда 30 человек африканских студентов, открывается факультет африканской молодёжи – попробуй закрой семинарию! И там расширил площади! Это был такой характер. Я, конечно, восхищался им.
На меня наседали спецслужбы, КГБ – «без нас же никуда!» А я говорю:
– Что вы ко мне пристали? Да, я остался при академии.
– Ты должен работать с нами, иначе выгоним.
– Ну, выгоняйте.
Допекли так, что я пожаловался митрополиту Никодиму: «Не могу больше! Вопросы пусть задают, если им надо. Но я же не могу писать им отчёты и т.д. Это даже присяге не соответствует».
– «Хорошо-хорошо, больше не будут, больше к тебе никто не подойдёт. Успокоился?» Я успокоился. И никто не подходил.
Потом говорит: «Поедешь со мной в Святую землю». Это был декабрь 1970 года, как раз после войны, когда в Иерусалиме уже не было границы, а солдат ещё было очень много. И оружие было, и стрельба ещё была. Начальник миссии архимандрит Иероним (Зиновьев) весь седой был – столько они всего пережили. И вот приехал митрополит Никодим, очень авторитетный, израильские власти относились к нему с большим почтением. Владыка запретил нам ходить на Гроб Господень ночью, потому что в городе было очень неспокойно. А сходить очень хотелось: как это – один раз сходили и всё? Был там такой о. Николай из Псковского монастыря, член миссии. Он говорит: «Отец Ириней, я тут знаю все проходы, я же тут живу. Хочешь, ночью тебя туда сведу и сам поклонюсь?» – «Конечно, хочу!» Встали где-то в два часа ночи и пошли. Он говорит: «Службы нет, но храм открыт, мы пройдём». Приходим – никого нет. Я ткнулся в Гроб Господень, смотрю, а там митрополит Никодим молится! Выхожу: «Ну, отец Николай, вот мы попали, сейчас нам так влетит!»

– Он увидел Вас?

– Нет, он не увидел. Он молился. Говорю: «Убегать уже не будем, что Бог даст». Он выходит заплаканный, очень спокойно говорит:
– О! Вы пришли, не побоялись?
– Простите!
– Ну ладно, иди помолись. Не спеши. Я ещё на Голгофу пойду, в пещеру Никодима… Потом вместе домой пойдём.
Я пошёл. Что меня поразило – весь Гроб, вся плита, как будто там налил воды кто-то, – это были его слёзы. Не знаю, сколько он там молился, но там вообще невозможно молиться и не плакать. Мы там были недавно, совершалась литургия, было восемьдесят человек из Днепропетровска. Почти все говорили: «Что делать, владыка? Бегут слёзы и всё!» А я говорю: «Пусть бегут. Плачьте побольше. Это как раз то место, где это легко делать».
И вот я тоже зашёл тогда, помолился. Потом владыка говорит:
– Как же вы не побоялись?
– Владыка, простите. Мы-то вдвоём. Как Вы?
– Ну, я-то всё знаю.
– Я с отцом Николаем, он тоже всё знает.
– Ну ладно, видите, что творится.
Он купил какую-то большую лепёшку, разломал. Идём, кушаем, беседуем.
– Давайте договоримся, всё-таки не ходите, я переживаю.
И мы больше уже не ходили, по послушанию.
Приехали, через месяц он говорит: «Поедешь со мной на святую гору Афон». Боже, какое счастье! Он тоже опекал этот монастырь, чтобы не закрыли. Его греческие власти и выставляли, и связывали, и наручники надевали – всё было. А он пробивался без визы, утешал братьев и быстро уезжал. А тут он уже официально приехал, все встречают. Прибыли поздно ночью в Уранополис – кто повезёт? Зашли в какое-то кафе – дым, жарят, а мы голодные! Покушали, и он договорился по-гречески с каким-то катерком, а у нас багажа только чемоданов штук двадцать – вещи для братии, всё, что передавали из Москвы. Согласился он нас отвезти: знаю, довезу. Мы погрузились – катер опустился до самой воды: волны, темнота, ничего не видно! Куда он везет? Все переживают. Появился первый огонек, мы обрадовались, а он: «Нет, ещё далеко». Он хоть и быстро плыл, но до места действительно было далеко.
Приезжаем ночью где-то в пол-второго или в два часа ночи, а там как раз отдых, монахи спят. Стучим в ворота – никто не отвечает, мёртвая тишина. Переводчик пошёл, увидел в каком-то окне маленький огонёк. Он начал камушки кидать туда, потом и этот огонёк пропал: монах испугался, что его бес искушает и этот огонёк потушил. Потом он начал громко кричать, монах понял, все вышли встречать – в облачениях, митрополиту вынесли мантию, торжественно под колокола вошли в храм, начался благодарственный молебен. Это нельзя без слёз вспоминать, так всё было трогательно.
И у меня было такое настроение: вот бы остаться там, никуда не хотелось. Игумен Авель был тогда, просит владыку: «Оставьте нам Иринея». Митрополит Никодим отвечает: «Ему место уготовано». Думаю: куда же он меня? Потом он говорит: «Ты запасайся терпением, тебе место будет уготовано». В Святой земле архимандрит Иероним тоже просил меня оставить, а владыка: нет, нет, нет. Потом по возращении домой, он говорит:
– Теперь поедешь сам, без меня.
– Куда?
– В Японию.
Были и слёзы… Но я никак не мог отказаться после того, что он сделал для меня.

– А Вы никогда не интересовались Японией?

–Никогда. Языка я, конечно, не знал. Говорит:
– Если будет трудно, сообщай. Я найду причину, вызовем, вернёшься.
Так и было. Однажды я приехал в Питер, прямо к нему, а он лежал на спине после инфаркта, ему нельзя было подниматься. Лежит и читает правила из Кормчей книги, не помню, какого Вселенского собора. Знаете, такая толстая книга. Говорит:
– На, проследи.
Я слежу – он наизусть читает эти правила, т.е. он наизусть изучал Кормчую книгу вместо того, чтобы лежать спокойно.
– Знаешь, надо их изучать. Вдруг будут какие-то богословские встречи и надо будет оперировать правилами, дорогой. Учи, изучай.
Так он правил восемь, наверное, наизусть прочитал. Потом поговорил со мной, благословил, я уехал и в памяти осталось, как он лежит, не двигаясь, на твёрдой лавке, двигает только руками, читая книгу – то положит, то опять возьмёт.

– Помните ли Вы свою последнюю встречу с митрополитом Никодимом?

– Последний раз я его видел, когда приехал в отпуск, а он собирался в Ватикан приветствовать нового папу. Он был после инфаркта. Я говорю:
– Владыка, что же Вы себя не жалеете? Может быть, пусть лучше кто-то другой поедет.
– Сын мой возлюбленный, я должен поприветствовать его от имени церкви, как старший член Синода, по протоколу. Так я и сделаю, а сколько Бог отмерил – столько и будет. Как ты?
– Вот, в отпуск приехал, поеду к маме, к папе.
– Поезжай, поезжай.
Это была последняя встреча. Потом, находясь у родителей, в день моего Ангела, я помолился в монастыре. Пришли домой, чтобы сесть и пообедать. Вдруг звонок: митрополит умер в Ватикане. Трапеза была наполнена печали. Я перекусил, сел в самолёт и полетел. Мне сказали, когда привозят тело, когда похороны, я в них участвовал. Поэтому, когда приходит этот день, конечно, вспоминаешь с благодарностью. Есть что вспомнить – и строгость, и доброту. У него был такой характер, что мог и поругать – и строго поругать. А в конце рабочего дня подойдет: пошли на улицу. Походим по улице, попросит прощения, поговорит, утешит. «Ну что ж, по работе получил взбучку, остынь и приступай, надо работать и не обижаться, понял? Завтра ещё день, надо, чтобы ты отдыхал ночью, не бдел ночью, а спал спокойно». Это у него тоже было – умиротворял. Когда на Рылеева был Отдел внешних церковных сношений – выйдет и всё ходит, ходит. Да, тогда тяжело было работать.
Спаси Господи, что вы напомнили мне о нём. Я всегда вспоминаю его с большой любовью и благодарностью.
Помню, как он провожал меня в армию на третьем курсе академии. Ну кто я был? Студент, солдат. А он писал мне письма. Они сохранились. Я три года отслужил и в конце написал ему письмо, что вот, беспокоюсь, мне же надо поступить. Он пишет: когда бы ты ни приехал, ты будешь восстановлен. Я это письмо по сей день берегу…

Беседовал диакон Георгий Скубак

03.09.2008. КРАМАТОРСК. Медики города награждены церковными орденами

03.09.2008. ТУЛЬЧИН. На территории диспансера освятили храмовые накупольные кресты