28.11.2006. МОСКВА. «Книжное обозрение»: «Последний интеллигент. Исполнилось сто лет со дня рождения Дмитрия Лихачева»

28.11.2006 Церковь и общество

Есть старая легенда о том, как Державин придумал надгробную надпись Суворову: «Здесь лежит Суворов». Причем, поэт, наоборот, как пишет Солоухин, лежит «под доской с надписью “Гавриил Романович Державин, действительный тайный советник и многих орденов кавалер”»… Однако разницу в этих эпитафиях понять можно. У Суворова было много званий и орденов, но мы знаем, что их было много. Точно так же, как мы знаем, что Державин был великий поэт. А то, что он «действительный тайный советник и многих орденов кавалер», известно не каждому.
Так вот, сейчас исполняется сто лет со дня рождения действительного члена (академика) АН СССР, иностранного члена академий наук Болгарии, Венгрии, Академии наук и искусств Сербии. Члена-корреспондента Австрийской, Американской, Британской, Итальянской, Геттингенской академий, члена-корреспондента Философского общества США, члена Союза писателей с 1956 года, председателя Пушкинской комиссии, с 1974 года – председателя редколлегии ежегодника «Памятники культуры. Новые открытия». С 1971-го по 1993 год он возглавлял редколлегию серии «Литературные памятники», с 1987 года – член редколлегии журнала «Новый мир», а с 1988 года – журнала «Наше наследие». В 1986 году организовал Советский (ныне Российский) фонд культуры и был председателем президиума Советского фонда культуры. А так же депутата Ленсовета, народного депутата СССР от Советского фонда культуры, Героя Социалистического Труда, награжденного болгарским орденом Кирилла и Мефодия I степени, кавалера ордена Святого апостола Андрея Первозванного, ордена искусств «Янтарный крест», почетного гражданина Санкт-Петербурга, Милана и Ареццо – Дмитрия Сергеевича Лихачева.
I
Много лет, когда произносилась эта фамилия, все вспоминали про грузовики «ЗИЛ». Лихачева-академика тогда знали только пресловутые интеллигенты. Потом что-то случилось в воздухе, повеяло озоном, как при грозе, и Лихачев вытеснил своего однофамильца. Он стал официальным праведником. Не «официальным праведником», которого назначает государь или правящая хунта, – он был праведником, которого выбрало общественное мнение.
Причем с ним в каком-то смысле могло случиться то же, что и с посмертной историей Анны Политковской.
Когда человека начинают усердно и не очень умно хвалить, всегда возникает эстетическое чувство протеста. В некоторых кругах интеллигенции пополз слух о том, что Дмитрий Сергеевич уцелел только благодаря тому, что писал доносы – да и в Соловецком лагере был стукачом. Спорить с этими людьми довольно скучно. Все гораздо проще – например, Сергею Королеву вовсе не нужно было стучать на своих товарищей, чтобы стать Генеральным конструктором. Есть самоценность профессионала, которая иногда спасает. Иногда.
Просто есть такой синдром советской интеллигенции – вечно подозревать в ком-то стукача.
Но претензии к светлому образу возникали у не слишком безумных людей. В 1997 году Быков написал о нем: «Главная его заслуга, коль скоро это можно назвать заслугой, – формирование некоего чисто поведенческого стереотипа, который якобы должен быть присущ интеллигенту. Следует заметить, что большинство своих почестей академик получил “за выслугу лет”, как ни цинично это звучит. Его популярность началась именно в восьмидесятые, когда он стал выглядеть хранителем традиции, гонцом из начала века».
Быков тогда письменно изложил свод претензий, что все равно вертелись на языке не у него одного.
II

Дмитрий Сергеевич Лихачев прожил долгую, сложную жизнь и мог по праву ею гордиться.
Во-первых, он был большим ученым. Ученым харизматичным, и люди разумные говорят, что в сороковые и последующие годы гонений на Церковь он спас свою отрасль науки, сделав упор на «Слове о полку Игореве» как местном героическом эпосе. И оказывается, что концепция светского характера древнерусской литературы позволила Лихачеву и другим порядочным людям сделать много чего полезного.
С другой стороны, Лихачев был руководителем авторитарным, и мягкий человек с чуть дребезжащим голосом – это продукт общественного морока.
Ну да, говорят исследователи и просто разумные люди, да, глядя из следующего века, многое можно было бы сделать иначе, может, как-то можно было меньше заниматься «Словом…» и не допускать перекоса филологии, может, можно было больше сделать и с житиями, разными другими духовными текстами – но это хорошо говорить сейчас, а скажи такое в 1948-м или 1964-м?
Теперь Лихачева упрекают в компилятивности книги «Поэтика древнерусской литературы», но индекс цитируемости у этой работы был чрезвычайно высокий, и она как бы оправдывала многие другие исследования. Причем эта книга была сделана в контексте международного литературоведения и, став модной, очень помогла отечественной филологии за рубежами страны.
Но всякий крупный современный ученый – это еще и руководитель. А при Лихачеве отдел древнерусской литературы в ИРЛИ работал очень продуктивно – регулярно выходили труды Отдела древнерусской литературы в сорок печатных листов.
Наконец, при Лихачеве был задуман «Словарь книжников и книжности Древней Руси», индексирующий все известные произведения русской книжности и всех известных авторов.

Так что, расставшись с образом мягкого и легкого человека, мы получаем жесткого и толкового организатора науки, добросовестного и трудолюбивого ученого. Нет к этому претензий.
Во-вторых, была личная жизнь, замешенная на скромности и щепетильном соблюдении ритуалов этой скромности.
В-третьих, была общественная жизнь Лихачева, который написал несколько книг, вполне доступных пониманию обычного человека: он был известен «Записками о русском», он написал чудесную книжку о поэтике садов. Возможно, что советской интеллигенции именно и нужен был такой кумир – не требующий понимания своей отрасли, с одной стороны, но отрасли при этом гуманитарной. Квантовая механика и статическая физика не годились – не объединили бы народ.
С другой стороны, Лихачев был не слишком публичный человек, которого можно додумывать. Да, сиделец – но не стучит кулаком по трибуне, не трясет бородой, как Солженицын. Да, академик, но не такой чудаковатый и оторванный от жизни, как Сахаров. Да, общественный деятель, но выступающий в этом качестве за бесспорные истины – музеи не грабить, дворцы не ломать, рукописи печатать.
Никто из его коллег не мог претендовать на такое место в общественной жизни: блестящих ученых было много, а сочетание организатора, ученого и публичного человека было редким.
Кстати, брутальный Панченко (который часто появлялся в телевизионном эфире) мог легко стать символом интеллигенции, но, вот беда, он орал на каждом углу: «Интеллигенты?! Упыри! Вы бы научились сперва пилу двуручную разводить!» – и ответить интеллигентам было нечего.
III
Самое время поговорить об интеллигенции в свете (почти метафора) пилы – как у Шаламова и Солженицына.
Как ни крути, разговор крутится вокруг понятия «интеллигент», что для академика было очень значимым.
Еще интересно то, что в прессе Лихачева постоянно называли «образцом русского интеллигента», «интеллигентом номер один» – на разный лад обыгрывая слово, само написание которого без ошибки настоящий интеллигент считает достоинством.
Внучка академика, Зинаида Курбатова, вспоминала, что «в свое время дядя Саша Панченко, дедушкин ученик и большой ученый, любил говорить “гнилая интеллигенция”. Дед злился, да и мне 20 лет назад слышать это было обидно. А Панченко просто, видимо, смотрел вперед. К сожалению, отечественные интеллигенты сейчас в основном или раздавленные, вялые, или прикормленные. Им неприятно вспоминать деда – смелого, яркого человека, который всегда имел свое мнение и никогда никого не боялся». («Независимая газета» 01.10.2004.) А Г.П. Федотов писал: «Обращаясь к “канону” русской интеллигенции, мы сразу же убеждаемся, что он не способен подарить нам готовое, “каноническое определение”. Каждое новое поколение интеллигенции определяет себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная – на 10 лет – новую эру». (Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. М., 1990. С. 405.)
В «Колымских рассказах» Шаламова один из героев говорит: «Я думаю, каждый человек, имеющий высшее образование, может точить поперечную пилу». А у Солженицына и вовсе центральной сценой становится пилка дров: «Каждый из них ощущал свое явное превосходство над другим… Но Сологдин не скрывал своего снисхождения к дворнику, Спиридон же снисхождение к инженеру скрывал».
Тут прямой мостик к разговору об интеллигенции. Один академик придумал фразу про глокую куздру. Так вот, все разговоры о русской интеллигенции – это разговоры о глокой куздре и бокрах с бокрятами.
Глокая куздра и есть русская интеллигенция. Никто не знает, что это за куздра и зачем она кудрячит загадочную славянскую душу, как будланула она правду с истиной.
Продолжая лингвистические аналогии, надо сказать, что притчей во языцех стала история про то, что у северных народов есть сотня слов для обозначения снега. В русском же языке для сотни совершенно различных групп людей одно и то же слово. Интеллигенция – это чеховская бородка, доски сцены, гнутые контуры венских стульев и шелест бутафорских веток над головой. Интеллигенция – это сельская учительница в исполнении Марецкой, и, прости Господи, прослойка.
У Лидии Гинзбург, кстати, есть такой пассаж: «Как ни далека я от добродушия и от того, чтобы радостно выполнять свой долг в качестве скромного работника на ниве народного просвещения, но и в себе я ощущаю невытравленный след интеллигентской самоотреченности (оценивая ее критически)». А в эпическом романе Варвара в отчаянии кричит Васисуалию Лоханкину, объявившему голодовку, тыча ему в нос бутербродом: «Ешь, негодяй! Интеллигент!»
Поэтому разговоры о судьбах русской интеллигенции так же осмысленны, как споры о том, возможна ли дружба между мужчиной и женщиной. А ведь спорили – до хрипоты, до драки.
В частности, Гаспаров пишет: «Было два определения интеллигенции – европейское на слово intelligentsia, “слой общества, воспитанный в расчете на участие в управлении обществом, но за отсутствием вакансий оставшийся со своим образованием не у дел”, – и советское, “прослойка общества, обслуживающая господствующий класс”. Первое, западное, перекликается как раз с русским ощущением, что интеллигенция прежде всего оппозиционна: когда тебе не дают места, на которое ты рассчитывал, ты, естественно, начинаешь дуться. Второе, наоборот, перекликается с европейским ощущением, что интеллигенция (интеллектуалы) – это прежде всего носительница духовного, и проч. и проч.»
IV
Вообще, создается впечатление, что в России было два интеллигента – Антон Павлович Чехов и Дмитрий Сергеевич Лихачев. Про первого сам Набоков (а мы знаем, как сварлив был Набоков) сказал: «Тип русского интеллигента, русского идеалиста – причудливое и трогательное существо, малоизвестное за границей и не способное существовать в Советской России».
Второй сам написал работу «О русской интеллигенции» – из которой, впрочем, было понятно, что еще два-три года, и все эти интеллигенты передохнут, как тараканы на морозе, – был такой зимний способ тараканоистребления в русских деревнях.
Один – символ русского интеллигента, другой – тип советского интеллигента – не в смысле преданности государству, а в смысле времени и места жизни. Лихачев окончил университет в 1928 году. То есть это именно советский интеллигент, не из-за сочувствия Советской власти, а в смысле сохранения традиции. Лихачеву и приписывают роль Хранителя Кольца, меж тем его принципы не из прошлого, а это синтез представлений о том, как должен жить Тайный Орден Духовных Праведников в не очень добром окружении.
Представления верные. А вот с Духовными Праведниками – проблема, и, сдается, Александр Михайлович Панченко оказался прав.
Другое дело, что сейчас будет столетний юбилей Лихачева, и со всех сторон заверещат о его интеллигентности. И некоторые будут сомневаться.
А я так думаю, что Лихачев был интеллигентом. Последним из могикан. Очень вежливо встал, притворил дверь, чтобы не хлопнула.
И закрыл собой тему.
Владимир Березин

28.11.2006. ВИННИЦА. В областном центре пройдут мероприятия, посвященные 90-летию Брусиловского прорыва

28.11.2006. РІВНЕ. У Здолбунові буде зведено будинок для тимчасового храму