Священник Александр Мазырин. Вклад новомучеников и исповедников Российских в сокровищницу святости Православной Церкви

01.10.2008 archive, Вестник №85, Тема номера

Священник Александр Мазырин,
магистр богословия, кандидат исторических наук (ПСТГУ)

Канонизация сонма новомучеников и исповедников Российских ставит насущную задачу осмысления их подвига. Приходится порой сталкиваться с мнением, в том числе и людей церковных, что пострадавшие в советское время священнослужители, монахи и миряне не были в полном смысле слова мучениками за Христа. В отличие от древних мучеников, от них (за редкими исключениями) не требовали прямого отречения от Бога, их-де преследовали просто как социально чуждых новой власти, равно как и всех других «бывших людей», независимо от их веры. Иначе говоря, причина их страданий якобы кроется не в духовной, а в политической сфере.
Сама советская власть, объявив в январе 1918 года «свободу совести», многократно заявляла, что ведет борьбу не с религией, а с контрреволюцией. Большинство церковных людей, репрессированных в 1920 1930-е годы, были осуждены по пресловутой 58-й статье УК РСФСР за действия, «направленные к свержению, подрыву или ослаблению власти Рабоче-Крестьянских Советов и существующего на основании Конституции РСФСР. Рабоче-Крестьянского Правительства». (Аналогичная статья УК УССР имела номер 54.) Статей, осуждающих людей за веру в Бога, в советских уголовных кодексах не было.
Встает вопрос, насколько правомерны были обвинения Церкви в контрреволюции? Была ли Церковь нелояльна к советской власти, и если да, то в чем эта нелояльность, имевшая следствием многочисленные жертвы среди церковных людей, заключалась? Вела ли Церковь какую-то борьбу с «Рабоче-Крестьянским Правительством» и предпринимала ли какие-то действия, «направленные к свержению, подрыву или ослаблению» этого правительства?
Ответить на этот вопрос можно, приняв во внимание следующие факты. Осенью 1919 года, в наиболее критический для большевиков момент Гражданской войны, когда Белая армия победно двигалась на Москву, Патриарх Тихон призвал архипастырей и пастырей Православной Церкви не подавать никаких поводов, оправдывающих подозрительность советской власти, и подчиняться ее велениям, поскольку они не противоречат вере и благочестию . Летом 1923 года Патриарх, чтобы отвести от себя политические обвинения, заявил Верховному суду РСФСР, что он окончательно и решительно отмежевывается как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции . В последующий период заявления православных иерархов о лояльности советской власти делались постоянно. Примерами могут служить: послание Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) лета 1925 года, в котором содержался призыв являть везде и всюду примеры повиновения гражданской власти ; проект декларации Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), представленный летом 1926 года, в котором он от лица всей православной иерархии и паствы засвидетельствовал перед советской властью искреннюю готовность быть вполне законопослушными гражданами Советского Союза ; появившееся тогда же так называемое «Соловецкое послание» заключенных епископов: «С полной искренностью мы можем заверить правительство, что ни в храмах, ни в церковных учреждениях, ни в церковных собраниях от лица Церкви не ведется никакой политической пропаганды», – писали они . Летом 1927 года митрополит Сергий пошел еще дальше, охарактеризовав все предшествовавшие заявления о лояльности как «половинчатые» и провозгласив: «Теперь мы переходим на реальную, деловую почву и говорим, что ни один служитель церкви в своей церковно-пастырской деятельности не должен делать шагов, подрывающих авторитет советской власти» . Изданная тогда митрополитом Сергием печально известная июльская декларация 1927 года многих в Церкви привела в крайнее смущение. «Всякий удар, направленный в Союз, […] сознается нами как удар, направленный в нас», – говорилось в декларации .
Казалась бы, что после таких заявлений (подкрепленных к тому же целым рядом конкретных практических действий: требованием к русскому зарубежному духовенству дать подписку о лояльности советской власти, введением обязательного поминовения власти за богослужением, перемещением целого ряда неугодных власти епископов на другие кафедры), по крайней мере, сторонников митрополита Сергия власть должна была перестать преследовать: они доказали, что причислять их к контрреволюционерам нет оснований. (Впрочем, и оппозиция к митрополиту Сергию против самого по себе требования гражданской лояльности ничего не имела. Так, например, самое громкое заявление оппозиции – воззвание ярославских иерархов, возглавляемых бывшим Заместителем Патриарха Тихона митрополитом Агафангелом, – гласило: «Мы всегда были, есть и будем лояльны и послушны гражданской власти; всегда были, есть и будем истинными и добросовестными гражданами нашей родной страны» .) Однако никакого смягчения репрессий не произошло, и размах гонений с каждым годом только нарастал, что хорошо видно из собранной в ПСТГУ статистики репрессий (если принять число арестов по «церковным делам» в 1926 году за 100%, то в 1927 году этот показатель равен 164%, в 1928-м – 223%, в 1929-м – 782%, в 1930-м – 2173%) . Даже из тех иерархов, кто подписал в 1927 году упомянутую июльскую декларацию, большинство было расстреляно (репрессий избежали лишь двое из девяти – будущие Патриархи Сергий и Алексий I). Более того, жестоким репрессиям в 1930-е годы подверглись и многие так называемые «церковные обновленцы», выступавшие с начала 1920-х годов в качестве ревностных поклонников новой власти. Все это позволяет утверждать, что действительной причиной гонений на Церковь была вовсе не ее мнимая нелояльность советской власти. Причину эту следует искать в самой природе большевизма.
Обращаясь в начале 1922 года к народам мира, первый Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви митрополит Антоний (Храповицкий) определил большевизм как «культ убийства, грабежа и богохульства» . Сказано это было, конечно, резко (для митрополита Антония резкость выражений вообще была характерна), но, по сути дела, правильно. Победивший в России большевизм был одержим пафосом богоборчества. Всякий, кто не исповедовал этого «культа убийства, грабежа и богохульства», каким бы добросовестным гражданином Советской Республики он ни был, воспринимался большевизмом как враг. В силу этого любой верующий православный (и не только православный) человек, поскольку он не мог стать носителем богоборческой идеологии, рассматривался большевистской властью как контрреволюционер. Новая власть требовала не просто законопослушности: борьба шла за души людей. Сам факт существования Церкви в СССР был для богоборческой власти сильнейшим вызовом. Секретарь ЦК ВКП(б) Каганович в секретном обращении к местным партийным комитетам в феврале 1929 года писал, что религиозные организации «являются единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы» . И это при том, что свидетельства лояльности советской власти со стороны этих религиозных организаций множились день ото дня! В служителях Церкви (служителях в широком смысле слова) большевизм видел, прежде всего, своих духовных врагов, подлежащих в конечном итоге полному уничтожению. Их большая или меньшая готовность демонстрировать свою лояльность к советской власти могла влиять лишь на очередность нанесения удара по ним, но удар должен был последовать неизбежно. В период наибольшего накала гонений (годы так называемого «Большого террора», 1937 1938) гарантию личной безопасности (насколько такая гарантия в советском государстве вообще была возможна) для «церковников» мог дать только полный разрыв с религией и открытый переход на службу воинствующему безбожию (как это сделал, например, обновленческий «митрополит Ленинградский» Николай Платонов, объявивший в 1938 году, что более не имеет к Церкви никакого отношения, и устроившийся на работу хранителем музея атеизма ).
Впрочем, был еще один способ уцелеть в те годы. Слова современных критиков канонизации новомучеников о том, что от них, как правило, не требовали прямого отречения от Бога, не лишены оснований. Действительно, чаще требовали другого: от епископов помочь выявить «контрреволюционное» духовенство, от священников – «контрреволюционных» мирян, та же роль «осведомителей» (доносчиков, иными словами) предлагалась и мирянам. Как описывал священник Михаил Польский, бежавший в 1930 году из СССР, сначала предлагалось дать просто подписку «честного гражданина Советской Республики» с обязательством доносить «о всяком случае контрреволюции», затем, через некоторое время, следовало уже требование дать вторую подписку: обязательство исполнять все распоряжения ГПУ . В конечном итоге все сводилось к тому, что для того, чтобы не сесть самому, надо было сажать других, причем делать это столь усердно, чтобы у хозяев из Госбезопасности не возникало сомнений в полезности своего секретного сотрудника. Тогда внешне от Бога можно было и не отрекаться. Служить интересам безбожия, не снимая рясы, – такую возможность власть готова была предоставить. И находились люди, этой возможностью пользовавшиеся. Так, например, обновленческий «митрополит Ставропольский» Василий Кожин с удивительным цинизмом говорил в 1944 году представителю власти, что «своим 20-летним существованием обновленческая церковь вела работу, сводящуюся, в конечном счете, к изъятию реакционных элементов тихоновской церкви» .
Однако для подавляющего большинства чад Русской Православной Церкви подобный путь скрытого предательства оказался столь же неприемлем, как и путь открытого отречения. Они хорошо понимали, что предательство своих собратьев равносильно отречению от Самого Христа: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25, 40). И, соответственно, страдания, вызванные отказом доносить на своих собратьев, равноценны страданиям за Самого Христа. По этой причине, вопреки скептикам, можно без всякого сомнения считать всех православных христиан, пострадавших за отказ как-либо служить советской власти в деле насаждения безбожия, мучениками за Христа. Их страдания – результат принятия Евангелия во всей полноте. Им предлагали делать то, что было противно их христианской совести, именуя это «борьбой с церковной контрреволюцией». Они предпочли смерть. В этом выявилось величие их подвига.
Образец такого страдания за Христа являет, например, митрополит Серафим (Чичагов). Как и многие, он был расстрелян в 1937 году. Расстрелян не за то, что вел какую-то антисоветскую работу. И даже не за то, что был митрополитом, а по происхождению – дворянином. К тому времени 81-летний митрополит Серафим был уже совершенно бессильным и прикованным к постели. С такими людьми НКВД обычно уже не связывался, и митрополит Серафим вполне мог бы умереть дома, но Господь не лишил его мученического венца. Его бывший келейник-секретарь сбежал из лагеря и попросил убежища у митрополита Серафима, которое тот ему и предоставил. Однако вскоре после этого беглец явился в комендатуру НКВД с повинной и на первом же допросе выдал, у кого скрывался. Арест митрополита был вызван именно тем, что он не донес на своего горемычного духовного сына . Выносить арестованного из дома пришлось на носилках.
Другой пример – Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский). Власть неоднократно предлагала ему «договориться», но он был непреклонен и за это, проуправляв Церковью лишь восемь месяцев, на долгие годы был отправлен сначала в ссылку, а затем в одиночную тюремную камеру. Ему обещали жизнь и свободу в обмен на согласие стать осведомителем ОГПУ, но он категорически отказался, объяснив затем, что подобного рода занятия несовместимы с его званием и к тому же несходны его натуре . В итоге, пробыв двенадцать лет в невыносимых условиях в заключении, митрополит Петр был в 1937 году расстрелян, как и митрополит Серафим.
Они были расстреляны, как и более ста других архиереев, десятки тысяч священнослужителей, сотни тысяч православных мирян . У каждого из них своя история подвига страдания за Христа, за Церковь Христову, за ближних своих – чад этой Церкви. И эта великая жертва, принесенная в ХХ веке Русской Православной Церковью, не могла не дать свой плод. Хотя физически к концу 1930-х годов Русская Церковь была практически полностью уничтожена (служили всего четыре-пять архиереев из примерно двухсот, несколько сотен священников из более чем пятидесяти тысяч, бывших до начала большевистского террора), духовно она оказалась не сломлена, ибо, по слову священномученика митрополита Иосифа (Петровых), «смерть мучеников за Церковь есть победа над насилием, а не поражение» . Столкнувшись с таким духовным сопротивлением, силы воинствующего безбожия отступили. Можно много рассуждать о том, что заставило советское руководство в годы войны изменить политику в отношении Церкви: патриотическая деятельность Московской Патриархии, необходимость противодействия немецко-фашистской пропаганде, желание расположить к СССР западных союзников. Все это имело место, однако сводить причины произошедшей в положении Церкви перемены к одним политическим факторам нельзя. Промыслом Божиим ход истории был направлен так, что Сталин, внутренне оставаясь христоненавистником, просто вынужден был отказаться от планов скорейшего искоренения религии в СССР. В ответ на подвиг новомучеников Господь Сам спас Свою Церковь в России. Насадить повсеместно «культ убийств, грабежа и богохульства» большевикам не удалось. Русская Церковь лишилась почти всех своих материальных святынь: храмы были разрушены, святые мощи изъяты и поруганы, редкое святое место не подверглось осквернению. Но при этом она явила огромное число новых святых – явила великую святыню духа и тем самым внесла бесценный вклад в сокровищницу святости.

02.10.2008. ДНЕПРОПЕТРОВСК. Митрополит Ириней ответит на вопросы горожан в прямой телефонной линии

01.10.2008. ЛУЦЬК. Митрополит Ніфонт відкрив міжнародну конференцію присвячену волинській іконі