Валентин Распутин: «Надо, чтобы храм, Церковь были заложены в человека с раннего детства, с первыми понятиями о мире и жизни»

01.03.2004 archive, Вестник №30, Церковь и культура

Валентин Распутин: «Надо, чтобы храм, Церковь были заложены в человека с раннего детства, с первыми понятиями о мире и жизни»

Распутин — один из тех писателей, которые всегда держали перо на пульсе самых острых проблем страны, общества, человека. Многие его произведения — «Живи и помни», «Прощание с Матерой», «Пожар» — становились не просто фактом литературной жизни, но и событием жизни общественной. Они будили гражданское сознание, взывали к разуму, предостерегали от катастрофических последствий неразумного вмешательства в жизнь природы и об опасности разрушения духовного здоровья нации. Они помогали поворачивать вспять некоторые, мягко говоря, не самые умные глобальные государственные решения. Наша беседа состоялась на проходившем недавно в Москве VIII Всемирном Русском Соборе.

— Валентин Григорьевич, мы на Украине несколько изолированы от российской политической, общественной и литературной жизни. Мало кто представляет у нас, чем живет сегодня Распутин.
— Изолированность, к сожалению, обоюдная. Мы также почти ничего не знаем о том, чем занимаются наши украинские коллеги. Борис Олейник еще время от времени публикует стихи в наших журналах, а остальные как будто канули в неизвестность. Контактов, практически, никаких. Что касается меня, я никогда не писал много, немного пишу и сейчас. 1980-е и начало 90-х у меня почти полностью заняла публицистика. Уж больно горячие были годы. Хотелось воздействовать, хотелось предупредить какие-то трагические события. Этим занимался, конечно, не только я, но и многие другие русские писатели.

— Какие проблемы вас волновали в те годы? И довольны ли вы результатами своей деятельности?
— Главными темами были нравственность, экология, поворот северных сибирских рек, борьба за культуру, охрана памятников и многие другие. Я отдал этому дань. Думаю, что даже в большей степени, чем требовалось. Не могу сказать, что это не принесло никаких результатов, но, к сожалению, эти результаты упали на такую почву, что, в конце концов, результат оказался невелик. Чем мы можем гордиться, так это предотвращением поворота северных рек. Удалось также отменить правительственное постановление по Байкалу, и были расписаны те действия, которые нужно было предпринять для спасения озера. Это было в 1987 году. Но главные пункты, например, перепрофилирование целлюлозно-бумажных комбинатов, было отнесено на девяностые годы. Понятно, какое это было время. На самом важном-то Байкал и споткнулся. И сейчас его загрязнение продолжается в такой же степени, как и раньше, хотя, пожалуй, чуточку в меньшей, поскольку вся промышленность, которая располагается по берегам Байкала и Ангары, стала работать в полсилы, а некоторые предприятия вообще остановлены. То есть положительные сдвиги были, но сейчас новыми порядками они превращены почти в ничто. Что касается моей литературной работы, то где-то с 1993-го я понял, что превращаюсь чуть ли не в пепел, потому что общественная работа требовала сердца, требовала горячности. Было ощущение, что ты настолько раскалился, что можешь лопнуть. И тогда я стал осторожнее, хотя не отказался от этой деятельности, по-прежнему приходится этим заниматься, не заниматься нельзя — и решил вернуться к литературе. Стал писать рассказы, написал повесть «Дочь Ивана, мать Ивана».

— До нас она еще не дошла, хотя известно, что в России она вызвала большой резонанс.
— Я работал над ней довольно долго. Не потому, что она трудно писалась. Дело в том, что сам по себе материал сложный. Героиня повести, не дождавшаяся наказания обидчика своей дочери, доводит дело до самосуда. Я понимал, что если государство не защищает человека, то человек как-то должен защищать сам себя. Но наше православное, христианское понимание, что нельзя человеку как накладывать руки на себя, так и поднимать руку на другого человека, каким бы он ни был, не позволяло приводить к такому финалу. Пишу, пишу, прилично уже написал, смотрю — не годится. Бросал, писал рассказы. Но время шло, ничего не менялось. Государство человека по-прежнему не защищало. А как-то один батюшка, с которым пришлось беседовать, сказал мне: «Что ж — на войне как на войне». И меня это убедило. Я пожалел, что прежде не слышал этих слов. И важно, что они были сказаны батюшкой. Действительно, идет война. Война на уничтожение нас как народа, как людей. Кто же будет нас защищать, если ни государство, ни закон нас защищать не хочет? А потом ведь ситуация очень типичная. Случаев много, только я знаю несколько. Это ведь не просто выдумка какая-то. Ведь так и было. Что еще меня заставило писать? Прообраз героини — это женщина с моей малой родины. И я решил, что если не защитить такого человека — предательство. Когда эту женщину судили, произошел еще один похожий случай, потом еще и еще. У меня образовалась целая подборка подлинных фактов, когда люди защищали сами себя — убивали преступников или тех, кто должен был наказать их обидчиков. И вот недавно читаю случай, происшедший в Украине. Несколько лет тянулось разбирательство по делу изнасилования девочки. Насильники же оказались детьми солидных родителей, и всякий раз их откупали. Отец ждал-ждал, не дождался. Взял гранату, пришел к прокурору и подорвал его и себя. И если прежде я размышлял нужно — не нужно писать об этом, может быть, смириться, этот случай довел меня как бы до конца.
Что еще? Написал несколько рассказов… Последнее время они у меня получаются большие. Иные писатели могли бы назвать такие рассказы, как «Изба», «Нежданно-негаданно», «Земля», повестями.
— Вам работается сейчас проще или трудней?
— Никогда не спешу начинать новую вещь. Я из тех писателей, которые не торопят себя. Мне всегда казалось, что нужно что-то впитать в себя, чтоб был какой-то зародыш. А когда приходит время рожать, уже никуда не денешься. И тут я забываю обо всем: о еде, о чем угодно — и работаю до тех пор, пока недоделаю до конца. Вот так, хотя в последнее время перерывы случаются чаще, когда, как говорится, «понесла» или «понес», вобраны в себя все необходимые вещи, потом они во мне оформляются и требуют выхода. Сегодня, мне кажется, я в приличном рабочем состоянии. Хвалиться, собственно, нет смысла. Все-таки под уже семьдесят лет — перо, разумеется, острее не становится, память — она тоже не лучше. Гораздо трудней пишется, но и интересней.

— Многие писатели жалуются, что теряют контакт с читателем.
— Дело в том, что теперь читать стали намного меньше. Однако радует, что находятся, видимо, учителя словесности, которые находят мои книги, обсуждают с детьми, и потом идут письма от школьников. Взрослые читатели уже почти не пишут. В 70–80-е годы я получал в день по сорок-пятьдесят писем. Не знал, что делать с этой почтой. Я часто не отвечал, как это ни плохо, — не имел возможности отвечать. Секретаря у меня никогда не было. Я не могу доверять секретарю такие интимные дела. А сейчас почта пошла. Пишут дети. И они понимают, что происходит, пишут о том, какими людьми собираются быть. Это очень приятно.

— Валентин Григорьевич, а как вам современная молодая русская литература?
— Вы знаете, литература есть, но часто нет языка. Ведь нужно писать приличным языком. Деревню мы выбили, а ведь деревня была хранителем языка. А раз устный язык исчезает — исчезает и письменный. Иной раз даже язык есть, но нет размашистости, таланта, приуготовленного для большой жизни. Появляется молодой человек. Пишет одну повесть, пишет вторую. А потом исчезает. То есть дыхания, рассчитанного на долгую жизнь, у него нет. Это трагедия молодых писателей. Они не выдерживают бедности. Если даже кто-то сумеет издать что-то тиражом в 1000 экземпляров, он не знает, что делать с этим тиражом, забивается в комнату, подписывает друзьям. Потом решает заниматься другим, «серьезным» делом. Хотя в среднем, старшем поколении русская литература остается серьезной. Тут можно вспомнить Юрия Бондарева, который недавно, кстати, написал новый роман, Владимира Личутина — у него удивительное слово. Он иногда плотно пишет: кажется, порой не хватает воздуха. Для того чтобы его постигнуть, нужно быть подготовленным читателем. У нас есть Петр Краснов. У Владимира Крупина литература веселая, но и серьезная. Особенно рассказы.

— Валентин Григорьевич, такие форумы, как Всемирный Русский Собор, организованный писателями и Церковью, что они вам дают? Какой-то импульс или разочарование?
— Я давно принимаю участие в этих форумах. Вы сами видите, как все происходит. Было множество телекамер, когда здесь были государственные деятели. Потом они ушли — и камеры исчезли. А, в общем, событие очень важное. Это духовная поддержка для тех, кто приезжает сюда. По возвращении домой и я, и другие будем делиться впечатлениями о Соборе, рассказывать, какие проблемы на нем обсуждались… Очевидно, что Церковь при своем авторитете могла бы сделать это событие более весомым. Нужно, видимо, создавать мощные церковные информационные структуры и не надеяться на государственные.

— Я думаю, никто не будет отрицать, что ваши книги по духу православные. Это всякий почувствует с первой страницы. А как вообще у вас складывались отношения с Церковью?
— В советские годы, мне кажется, даже многие неверующие были православными. Моя бабушка, например, без того, чтобы не перекреститься, за стол не садилась. Хорошо помню икону, которая была в нашем доме. Потом она, еще при жизни бабушки, куда-то исчезла. И все равно бабушка, а человек она была волевой, сильный (и старуха Дарья, и старуха Анна — это моя бабушка), если чего не так, говорила: «Господь накажет» или «побойтесь Господа». Это и нам говорилось, родственникам, и другим. В деревне у нас кто-то забыл про Бога, а кто-то не забыл. В 1980 году был юбилей Куликовской битвы. Накануне юбилея, в 1979 году, я крестился (мне было 42). Глубоко воцерковленным человеком, наверное, назвать меня нельзя. В храм хожу часто и не только по праздникам, но настоящей тяги к храму, как это бывает у других, у меня пока нет. Знаете, я недавно прочитал одну из повестей Льва Бородина, моего земляка. Он прожил долгую и сложную жизнь, дважды отсидел в лагерях. Так вот он говорит, что, если человек в детстве не смог прийти к Церкви, потом ему приобщиться к приходской жизни очень трудно. Надо, чтобы храм, Церковь были заложены в человека с раннего детства, с первыми понятиями о мире и жизни.

— В ваших книгах не всегда проводятся идеи, популярные с точки зрения власти. Случались ли какие-то трения или конфликты с властями?
— Особых трений не было. Я был беспартийным, в партию никогда не вступал. Поначалу меня никто не приглашал, ведь я был таким забиякой. А потом, когда стали приглашать, я не пошел. Для многих ведь партийность была поддержкой в жизни, я же чувствовал в себе силы, и мне эта поддержка не нужна была. Со мной уже считались. Хотя вспоминается один случай, когда цензура уже хотела снимать повесть «Прощание с Матерой» из «Нашего с современника». Меня пригласил Юрий Бондарев на секретариат Союза писателей. Он заставил его членов тут же прочитать книгу, сразу же позвонил в ЦК и сказал, что, по мнению секретариата, эту работу печатать можно. Это возымело действие, спасибо Юрию Васильевичу. Вызывает меня Зимянин, секретарь по пропаганде. Разговор был довольно вежливый. Он рассказал, что, выступая на партийном активе, охарактеризовал меня как писателя способного, но не понимающего государственных интересов, а книжку как в некотором роде даже вредную. И давай мне рассказывать о том, что происходит в Сибири. Я говорю ему, что живу в Сибири и прекрасно знаю, что там происходит. Он посидел, послушал, попили мы с ним чаю. Может быть, я удачно говорил. «Ну ладно, — сказал, — я при своей точке зрения остаюсь, ты меня не переубедишь. Но останавливать книгу я не буду». И не стал останавливать. Вот такой случай. А все остальное было гораздо легче.

— Кто сегодня ваши друзья-писатели?
— Мы всегда были дружны с Василием Беловым. Среди моих друзей также Виктор Лихоносов, Виктор Потанин. Я рад, что в прошлом году Виктор Лихоносов стал лауреатом премии имени Льва Толстого, возрожденной корейской компанией «Самсунг». Обидно только, что наших писателей награждает иноземная компания.

— Вы всегда ощущали болевые точки в жизни страны. Вы попрощались с Матерой и еще, наверное, со многим попрощались. Скажите, что изменилось с тех пор? Все идет под уклон, или какие-то перемены происходят к лучшему?
— Вы знаете, это раньше можно было говорить — идет под уклон или на возвышение…. Сейчас это какое-то пепелище, пришло к какому-то пепелищу. По краям этого пепелища что-то растет. Нельзя сказать, что надежд совсем нет.

— Поставим вопрос несколько иначе. Хочется немного поиграть словами: Путин, Распутин… Россия, сегодня, по-вашему, на каком-то пути или на распутье?
— Между Распутиным и Путиным (смеется).

— Поклонники Путина утверждают, что на пути, а как считает Валентин Распутин?
— Считаю, что Россия сегодня в сложном положении. Мы, на мой взгляд, слишком обольщаемся тем, что доходы растут, внутренний продукт растет…. Об этом говорилось и на Соборе. А жить-то легче не становится. Особенно обидно за старшее поколение. Пенсии у людей небольшие. На кусок хлеба, конечно, хватает. Бедненько, но хватает. Но ощущение такое, что ты никому не нужен (я говорю не о себе). Где-то есть жизнь, есть люди, а тебе как бы отдают положенное, чтобы доживал, тянул до конца и уходил, потому что эта жизнь не для тебя. Есть ощущение, что эта жизнь не для нас, что мы для нее не приспособлены. Вспомните, при партийном режиме, недостатки которого, конечно, понятны, власть апеллировала к людям, к народу. Не просто для порядка. Нужно было идти на войну — обращались к народу, нужно было поднимать сельское хозяйство, строить Братскую ГЭС — обращались к народу. И народ отзывался и ехал, снимался с мест. Был порыв, народ поднимался, помогал стране. Сейчас страна в сложном положении — никто к народу не обращается, народ как бы лишний. Обращаются к олигархам, в какие-то фонды, а простые люди уже как бы вычеркнуты из жизни. Они не то, что сейчас, а уже никогда не понадобятся. А пенсия крохотная — это плата за то, что вы нам не требуетесь. Это первое. И второе. Ну, как можно говорить о лучшем положении, если повсеместно мы наблюдаем приметы глобализма? Это совершенно жуткая картина. Мы уже в этом году вступим во Всемирное торговое общество, придется выполнять множество условий. Сегодня деревня стала потихоньку оживать, а завтра продукцию некуда девать будет. И потом — почему мы должны быть на одно лицо? У меня есть свое лицо. Конечно, существуют общие ценности, без которых не может обойтись ни один человек. Но есть и разности, которые не менее ценны. У нашего народа особое духовное строение, которое нас отличает для того, чтобы мы больше понадобились друг другу. В связи с глобализацией у нас больше говорят об экономической угрозе, а о том, как она изменит человека, как изменится его духовный мир, говорят мало. А ведь это угроза нашему православному сознанию, нашему образу мыслей и жизни. И мы должны найти выход из этого положения.

Беседовал Валерий Полищук

Протоиерей Николай Макар. Терроризм как Богоборчество

Комментарии участников встречи