Епископ Диоклийский Каллист (Уэр). Богословское образование в Писании и у Святых Отцев

01.10.2003 archive, Вестник №25, Тема номера

БОГОСЛОВСКОЕ ОБРАЗОВАНИЕ В ПИСАНИИ И У СВЯТЫХ ОТЦОВ

Епископ Диоклийский Каллист (Уэр)

Что такое богословие?
На семинаре богословских школ, посвященном вопросу богословского образования, уместно задать себе основной и первостепенный вопрос: что такое богословие? Как Писание и отцы Церкви понимают задачу богослова?
Обращаясь к Библии, мы сразу же сталкиваемся с поразительным фактом: нигде в Ветхом и Новом заветах мы не встречаем слов «богословие», «богослов» или «богословствовать». Это про-сто не библейские понятия. Мы можем также заметить, что никто из двенадцати, избранных Христом, не получил образования в богословской школе.
Только постепенно понятие «богословие» проникает в христианскую речь. Апологеты II века с подозрением смотрели на это слово, так как для них оно первоначально означало построения языческих религиозных мыслителей. В одном случае, однако, прилагательное «богословский» используется в христианском смысле Афинагором Афинским и означает веру во Святую Троицу. Только Климент Александрийский и в гораздо большей степени Ориген установили христианское употребление слова «богословие». Знаменательно, что также в Александрии появилась и первая серьезная богословская школа — знаменитая огласительная школа, возглавлявшаяся Пантеном, затем Климентом и Оригеном и, нако-нец, епископом Дионисием Александрийским. Позже, в византийский период, центр богословского образования перемещается в академию Константинополя.
Отмечая, что «богословие» не библейское слово и что оно лишь постепенно входит в христианский словарь, мы можем заметить еще одну вещь. Когда это понятие употребляется греческими отцами, его значение существенно отличается от современного. Например, Евагрий Понтийский, ученик великих каппадокийцев и отцов пустыни, замечает в известном изречении: «Если ты богослов, то будешь молиться истинно; и если истинно молишься, то ты богослов». Богословие, утверждает св. Диадох, епископ Фотикийский (V век), «подает душе величайшие из даров, … соединяя ее с Богом в нераздельном общении». Для св. Петра Дамаскина (XI-XII вв.) богословие — это наиболее возвышенная из восьми ступеней духовного созерцания, эсхатологическая реальность бу-дущего века, которая выводит нас за пределы нас самих в «восторженном экстазе».
Как показывают эти три примера, богословие значило для отцов гораздо больше, чем для нас сегодня. Конечно, как и для нас, оно означало упорядоченное изложение христианского уче-ния с использованием силы человеческого разума, поскольку он есть дар Божий и им не должно пренебрегать. Но для них бого-словие означало также и нечто куда более глубокое, видение Бога во Святой Троице, видение, в которое вовлечен не только рассудок, но вся человеческая личность, включая интуитивное духовное понимание () и сердце (), в библейском и святоотеческом, а не в современном смысле этого слова. Иными словами, богословие есть не что иное, как созерцание (). Оно предполагает живое общение с живым Богом и неразрывно связано с молитвой. Не существует истинного богословия, кото-рое не было бы частью богослужения. Всякое подлинное богосло-вие является литургическим, доксологическим и мистическим.
«Если сегодня мы, православные, утратили ту глубину и богатство святоотеческого употребления термина «богословие», рассматриваем задачи богословия преимущественно в «схоластических» и «академических» понятиях, то мы сами же от этого проигрываем. Наши богословские школы не смогут полноценно участвовать в жизни Церкви как целостности, если мы не вернемся к истинному пониманию богословия, которое присутствует у св. Отцов, как греческих, так и латинских».
Святоотеческое понимание богословия замечательно резюми-ровано современным греческим богословом Христосом Яннарасом: «В православной Церкви и в предании богословие имеет совсем другое значение, чем то, которое ему придается сегодня. Это Божий дар, плод внутренней чистоты христианской духовной жизни. Богословие отождествляется с видением Бога, с непосредственным видением личного Бога, с личным опытом преображения творения нетварной благодатью». Таким образом, продолжает он, богословие — это не «теория мира или метафи-зическая система», а «выражение и формулировка церковного опыта, … не интеллектуальная дисциплина, а опытное участие, общение».
Есть несколько ключевых слов, к которым мы в даль-нейшем будем возвращаться. Это — дар, благодать, личный опыт, участие, общение, внутренняя чистота, преображение, созерцание Бога.
Если богословие означает все это, то мы вправе спросить: а такой ли это предмет, который можно изучать в уни-верситетах и академиях? Можем ли мы проводить по нему эк-замены, присуждать ученые степени и давать студентам дипло-мы, ставить оценки и выделять «первых», «вторых» и «третьих»? По крайней мере, ясно одно: если богословие и должно изучаться в университетах и академиях, то профессора и студенты должны все время помнить золотое правило св. Григория Богослова: мы должны богословствовать «по способу рыбарей, а не Аристотеля».

Четыре признака богословия
Хотя слово «богословие» и не встречается в Библии, есть много мест Писания, в которых выражена природа богословия. По-смотрим некоторые из них:
1. «Бога не видел никто никогда; единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1; 18).
2. «Ныне же, познавши Бога, или лучше, получивши позна-ние от Бога….» (Гал. 4: 9).
3. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13: 12).
4. «Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят» (Мф. 5: 8).
5. «Остановитесь и познайте, что Я Бог» (Пс. 45: 11).
Эти пять отрывков можно свести к четырем ключевым сло-вам: Дар (), Тайна (), Очищение (), Без-молвие (). Давайте рассмотрим их по порядку. (Последу-ющим изложением я весьма обязан исследованию профессора Константина Скутериса «Значение понятий «богословие», «богословствовать» и «богослов» в учении греческих отцов и церковных писателей до каппадокийцев».)

Дар ()
Богословие — это дар от Бога, свободный и незаслуженный дар, дар благодати. Современник и друг св. Максима Исповедника св. Фалассий Ливийский вполне обоснованно говорил о «жела-нии из желаний, благодати богословия». Иными словами, бого-словие — не просто наше человеческое проникновение в жизнь Бога, но скорее наш ответ на божественное откровение (Ин 1: 18). Не столько мы ищем и исследуем Бога, сколько Бог ищет и испытывает нас. Для светской учености человек выступает как познающий, но в богословии — он познан Богом (Гал. 4: 9).
Таким образом, богословие скорее основано на божествен-ной инициативе, чем на человеческой: Бог никогда не бывает пассивным объектом знания. Он всегда активный субъект. То же самое можно сказать и по-другому: богословие есть муд-рость — не школьное исследование и изучение, но премуд-рость. Но истинная премудрость — это всегда Сам Христос, живая и личная истина, «Божия сила и Божия премудрость» (1 Кор. 1: 24). Христос Сам есть богословие: Он единственный подлинный богослов, а мы богословы лишь по дару, который получаем от Него. Истинный богослов — это всегда «научен-ный Богом».
Этот момент хорошо выразил Ориген. Богословие, говорит он, это «эманация», «истечение» и «сияние» от Бога. «Не в наших силах считаться достойными духовного ведения… Это Он, богословствуя, провозглашает истины о Боге Своим истинным ученикам; а мы, идя по следам, которые они оставили в своих писаниях, обретаем исходную точку, с которой сами устремляем-ся в богословие». Подобным же образом Дидим Слепец называет богословие «силой», «славой» и «энергией» Бога.
Это, по меньшей мере, означает, что богословие предполагает личную веру. Человеческий разум действительно нужен, если мы хотим богословствовать последовательно, но наш разум может быть применен плодотворно только внутри веры. «Credo ut intelligam», — провозгласил Ансельм Кентерберийский, — «Верю, чтобы понимать», — а не иначе!

Тайна ()
Св. Василий Великий и св. Григорий Богослов постоянно ис-пользуют выражение «тайна богословия». И здесь необходимо вспомнить истинный богословский смысл слова «тайна». «Тай-на» — это не просто нерешенная задача или хитрая головоломка, но нечто, что действительно открывается нашему пониманию, но никогда не открывается исчерпывающим образом, потому что уходит корнями в бесконечность Бога.
Следовательно, богословие является тайной в религиозном смысле, как говорит св. Фалассий, «оно превосходит наш ум», пытаясь выразить в человеческих словах то, что лежит далеко за пределами всякого человеческого понимания. По словам протоиерея Иоанна Мейендорфа, богословие есть «одновременно созерцание Бога и вы-ражение Невыразимого» или, как сказал Т. С. Элиот, «набег на невысказываемое». «Всякое богословское утверждение, — за-мечает св. Василий,— ускользает от понимания говорящего… Наше понимание слабо, а язык наш еще более немощен». Со-гласно великим каппадокийцам, если богословие забывает о не-избежных пределах человеческого понимания, заменяя невыра-зимое Слово Божие человеческой логикой, оно перестает быть теологией и опускается до уровня технологии.
«Вот почему наше богословие всегда выражается «как бы сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор. 13: 12). Мы вынуждены при-бегать к антиномии и парадоксу, потому что распространяем человеческий язык за пределы его применимости. Чтобы охватить, хотя и не вполне адекватно, полноту божественной исти-ны, нам приходится делать утверждения, которые, как кажется, противоречат друг другу. Не без основания кардинал Ньюмен описывает богословие как «высказывание и умолчание, дающее позитивный результат».
Поскольку область богословия в этом смысле есть боже-ственная тайна, наш богословский дискурс должен одновре-менно быть и отрицающим и утверждающим, т. е. как апофатическим, так и катафатическим. Мы балансируем нашими ут-верждениями и отрицаниями, и эти отрицания дают нам воз-можность через молитву и служение достичь сияющего мрака Синая. Богословие, которое лишено апофатического измере-ния, превращается именно в «технологию» в каппадокийском смысле этого термина. Мы не должны рассматривать катафатический и апофатический подходы как на альтернативы, каждая из которых самодостаточна. Нет, они не исключают друг друга, но взаимозависимы, не последовательны, но одновременны. Каждый из этих подходов предполагает другой, и невозможно подлинное богословие, которое не было бы одновременно ка-тафатическим и апофатическим. Утверждение и отрицание — это части одного движения.

Очищение ()
Так как богословие — это созерцание Бога, а увидят Его чистые сердцем (Мф. 5: 8), то подлинное богословие невозможно без очищения (). Хотя богословие всегда остается даром Божией благодати, этот свободный дар требует нашего полного содействия, добровольной синергии: «Мы соработники у Бога» (1 Кор. 3: 9). Все богословие в этом смысле «богочеловечно». Наше содействие состоит из нашего обращения, откры-тия наших сердец Божией любви, из всецелого преображения нашей жизни через вхождение Духа Святого. Богословие есть всеобъемлющий «образ жизни». Не может быть никакого истин-ного богословия без личностного устремления к святости; под-линные богословы — это святые.
По этой причине представляет очевидную опасность говорить о богословии, теологии как о «науке», как если бы оно было подобно геологии или зоологии. Несомненно, даже в геологии или зоологии необходима личностная вовлеченность. Действи-тельно, можно заметить, что всякий наблюдатель есть часть эксперимента. Но в геологии или зоологии обычно достаточно собирать объективные факты с максимальной точностью, а затем анализировать эти факты, используя интуицию и научную чест-ность. Личная нравственность геолога или зоолога здесь несуще-ственна.
В богословии это не так. Оно охватывает всю человечес-кую личность и требует от каждого радикального преобразова-ния. Конечно, богословие тоже «научно» в том смысле, что оно также нацелено на точность и интеллектуальную строгость. Хотя поведение многих христиан заставляет думать противоположным образом, мы не служим Царству Божиему посредством неясно-сти, туманного и ленивого мышления. Именно дьявол любит запутанность и неточность, в то время как проявления Духа Святого отмечены прежде всего ясностью и прозрачностью. Но в богословии точность и интеллектуальная строгость никогда недостаточны сами по себе. От нас еще требуется, и это важнее всего, личное общение с Богом и любовь к Нему.
Евагрий Понтийский подчеркивает это, сравнивая богослова со св. евангелистом Иоанном на Тайной вечери: «Грудь Господня — ведение Бога;
кто возляжет на ней, будет богословом».
Богословие включает в себя тесную близость, как у возлюб-ленного ученика со Спасителем. А св. Максим Исповедник пишет даже более смело и выразительно: «мистическое богословие» предполагает «любовный экстаз», выхождение из себя со всеобъемлющим желанием живого Бога. Без этого «экстаза» вы можете быть отличным геологом, но не богословом. Богословие без личного причастия — это только псевдобогословие. Слова св. Диадоха «ничего нет скуднее ума, когда он без Бога берется философствовать о Боге» — это предупреждение, которое все мы, претендующие на то, чтобы обучать богословию или изучать его, должны принять всерьез!
Путь очищения, на который призывается стать любой богослов, предполагает, в частности, следующие три вещи:
1. Началом является покаяние, -, изменение ума. Оно должно быть понято в том глубоком смысле, который при-дал ему митрополит Даниил Молдавский, — «… не только про-буждение и изменение ума, но и кризис, который приводит к переориентации личности или сообщества», т. е. не что иное, как их коренное изменение. Это покаяние одновре-менно является и началом, и тем, что продолжается всю нашу земную жизнь, не прекращаясь вплоть до последнего вздоха: подобно авве Сисою из «Речений отцов пустыни», мы тоже должны сказать на смертном одре: «Не знаю, положил ли я хотя бы начало покаянию».
2. Очищение требует от нас аскезы, аскетического усилия в максимально широком смысле. Св. Григорий Богослов говорит: «Ты хочешь стать богословом? Храни заповеди… Де-яние есть основа для созерцания». Если «мы собираемся богословствовать, говорит св. Григорий Нисский, наша жизнь долж-на соответствовать нашей вере: не существует «православия” без «праводелания». Эта аскеза, ведущая нас к отречению от нашего эгоистичного «я» и к смирению, не индивидуальна, а церковна и предполагает жизнь в общине, основанную на таинствах Крещения и Евхаристии. Как выразил это Алексей Хомяков: «Никто один не спасается. Спасающий-ся же спасается в Церкви как член ее и в единстве со всеми другими ее членами».
3. Наконец, не может быть никакого продвижения по пути богословского очищения без молитвы. Молитва и богословие связаны существенным образом. Вспоминая слова благоразумно-го разбойника на кресте: «Помяни меня. Господи, когда приидешь во Царствие Твое», св. Модест Иерусалимский (VII век) называет эти слова богословием; и существенно, что они одно-временно и исповедание веры, и молитва. «Если истинно мо-лишься, то ты богослов» — это выражение Евагрия должно удер-жать христиан от высказываний типа «я не богослов» (что они часто делают), потому что сказать так в действительности озна-чает сказать: «Я не молюсь и не особенно этого хочу».
Будучи частью молитвы и служения, истинное богословие всегда доксологично. Богословствовать, в том смысле, как пони-мали это отцы, значит, славить Бога в хвалении и молитве, самим стать живым гимном хвалы к Богу. По словам Константина Скутериса, «целостная личность, проживающая таинство нового творения — наученная через «здравые догматы» и «очищенная» — становится непрекращающимся гимном и постоянной хвалой Богу». В этом смысле богословие, как отмечает св. Григорий Нисский, объединяет нас с ангелами, которые по преимуществу заняты славословием. Богословие, по словам св. Диадоха, «дела-ет душу соучастницей ангелов в их служении».
Если богословие включает в себя все это, то мы вправе спро-сить себя: кто же среди нас имеет дерзновение начать богословствовать? Кто из нас осмелится назвать себя богословом? Св. Гри-горий Богослов, конечно, похвалил бы нас за нашу осторож-ность в этом отношении: «Философствовать о Боге можно не всякому, — да, не вся-кому. Это приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле! Добавлю еще: можно философствовать не всегда, не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать — когда, перед кем и сколько.
Философствовать о Боге можно не всем, потому что способ-ны к сему люди, испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего очистили, по крайней мере, очища-ют, и душу, и тело».
«Не всем, не перед всяким». Но тогда насколько современ-ный университет или даже современная семинария являются под-ходящим местом, где можно обучать богословию и изучать его? Мой скромный опыт свидетельствует, что большинство универ-ситетов, а слишком часто и современных семинарий, не являют-ся средоточием святости.
Нас может, однако, вдохновить трехчастное различение, пред-ложенное св. Григорием Паламой. Он говорит, во-первых, о святых, то есть о тех, кто имеет полный личностный опыт богопознания. На второе место он помещает тех, кто хотя и не имеет такой полноты, но доверяет святым. И, наконец, есть те, кто не имеет ни опыта, ни доверия к святым. Первая группа — святые, это, по Паламе, истинные богословы. Вторая группа — те, кто доверяет святым, тоже могут быть хорошими богословами, хотя и на низшем, втором уровне. Третья же группа — это плохие богословы, или, говоря точнее, не богословы вовсе.
Это то, что меня успокаивает. Я знаю, как далеко мне до святости, но я хотя бы могу пытаться быть богословом во втором смысле: я могу доверять святым и могу искать свидетельств жизни и словам святых. Богословие на этом втором уровне возможно даже в современном светском университете: со школьной точно-стью мы можем передавать послание святых. Это именно то, что я пытаюсь делать в Оксфорде.
«Богословие чрезвычайно опасно — в этом нет ни малейшего сомнения. Но не следует слишком бояться этих опасностей. Сегодня Православная традиция нуждается в богословии, которое, сохраняя верность Священному Преданию, было бы в то же время смелым, а не робким и трусливым. Хотя наша задача нести подлинное свидетельство, переданное нам святыми, это не исключает возможности использовать свое воображение, свой внутренний опыт, отвагу и динамическую способность к творчеству. Истинное богословие невозможно без покаяния, аскезы и молитвы, но оно равно невозможно и без творчества. Одна из наиболее тревожных черт современного православного мира (и это в равной мере справедливо относительно Греции, России и Запада) — попытки некоторых «ультра-православных» групп подавить всякое творчество. Мы всеми силами должны сопротивляться таким настроениям во имя Духа истины и свободы».

Безмолвие (Н)

То, что было сказано о богословии и молитве, подводит нас к четвертой теме: не может быть богословия без исихии, без внут-ренней тишины, молчания сердца. «Остановитесь и познайте, что Я Бог» (Пс. 45: 11). Богословие, как знание Бога, — не только разговоры о Боге, но слушание Его, — предполагает тишину, остановку, молчание. Продолжим цитату из св. Григория Богослова: «Когда же можно? Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа, когда ум не сливается с негодными и блуждающими образами… Ибо действительно нуж-но остановиться, чтобы разуметь Бога».
Иными словами, истинное богословие — это мистическое богословие. Никто не выразил это лучше Владимира Лосского: «Богословие и мистика отнюдь не противополагаются; на-против, они поддерживают и дополняют друг друга. Первое не-возможно без второй: если мистический опыт есть личностное проявление обшей веры, то богословие есть общее выражение того, что может быть опытно познано каждым… Итак, нет хри-стианской мистики без богословия и, что существеннее, нет бо-гословия без мистики. Не случайно предание Восточной Церкви сохранило определение «богослов» только за тремя духовными писателями: первый из них — св. Иоанн Богослов, наиболее «мистичный» из четырех евангелистов, второй — св. Григорий Богослов, автор созерцательных поэм, и третий — св. Симеон, называемый Новым Богословом, воспевший соединение с Бо-гом. Таким образом, мистика рассматривается… как совершен-ство, как вершина всякого богословия, как богословие «преиму-щественное».

«Это признание мистического элемента в богословии имеет важное практическое следствие для богословского образования. Хотя богословие может вполне официально преподаваться на соответствующем факультете университета, более подходящей формой организации богословского образования, особенно если большинство студентов намерены стать священниками, есть духовная академия. В духовных академиях, которые существовали в России, начиная с ХVІ века, стремились обеспечить уровень преподавания, не уступающий университетскому, но в то же время структура этих учебных заведений была близка к монастырской. Студенты не только посещают лекции, а и живут, питаются и, главное, молятся вместе со своими преподавателями, стремясь в своем жизненном укладе приблизиться к идеалу монастырской жизни (однако на деле достичь его зачастую так и не удавалось). К сожалению, Богословская школа, открытая в Афинах в 1837 году, последовала модели богословского факультета, характерной для немецких университетов, а не модели русской духовной академии. С другой стороны, когда в 1844 году была основана Богословская школа в Халки, то она приняла русскую модель и в результате давала более широкие возможности для служения Церкви. Будем надеяться, что в обновленной форме Богословская школа в Халки послужит Православной Церкви не меньше, чем это было в ее славном прошлом!»

Радостное удивление

Нужно только добавить еще одну вещь. Дар, тайна, очищение, безмолвие — все это нужно, но равно существенна и радость. Мы должны посвящать себя богословию со страхом Божиим, но также, как настаивает св. Диадох, и с радостью сердца. Нет оснований богослову быть суровым и угрюмым, чувство юмора важно в богословии. В рассказе об обращении Киевской Руси в христианство послы князя Владимира в богослуже-ниях разных народов, которых они посетили, не нашли именно радости. И то, что привело их к обращению в Православие, было как раз радостное удивление во время Божественной литургии в Великой церкви св. Софии в Константинополе. Итак, как бого-словы давайте сегодня взращивать это радостное удивление, и тогда мы обнаружим, что наше свидетельство приносит плоды, далеко превосходящие наше воображение.

Велика козацька Рада

Приветствие Блаженнейшего Митрополита Владимира